Выдержки из Кастанеды

[Meчтатель]

О контролируемой глупости.

Из книги "ОТДЕЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ"

Ты не мог бы подробнее остановиться на своей контролируемой глупости

— Ты не мог бы подробнее остановиться на своей контролируемой глупости?
— Что именно тебя интересует?
— Расскажи, пожалуйста, что это вообще такое — контролируемая глупость.
Дон Хуан громко рассмеялся и звучно хлопнул себя по ляжке сложенной лодочкой ладонью.
— Вот это и есть контролируемая глупость, — со смехом воскликнул он, и хлопнул еще раз.
— Не понял…
— Я рад, что через столько лет ты, наконец, созрел и удосужился задать этот вопрос. В то же время, если б ты никогда этого не сделал, мне было бы все равно. Тем не менее, я выбрал радость, как будто меня в самом деле волнует, спросишь ты или нет. Словно для меня это важнее всего на свете. Понимаешь? Это и есть контролируемая глупость.
...
— По отношению к кому ты практикуешь контролируемую глупость, дон Хуан? — спросил я после продолжительной паузы.
Он усмехнулся.
— По отношению ко всем.
— Хорошо, тогда давай иначе. Как ты выбираешь, когда следует практиковать контролируемую глупость, а когда — нет?
— Я практикую ее все время.
Тогда я спросил, значит ли это, что он никогда не действует искренне, и что все его поступки — лишь актерская игра.
— Мои поступки всегда искренни, — ответил дон Хуан. — И все же они — не более, чем актерская игра.
— Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью, — изумился я.
— Так и есть, — подтвердил он.
— Но этого не может быть! — возразил я. — Не могут все твои действия быть контролируемой глупостью.
— А почему бы и нет? — с загадочным видом спросил он.
— Это означало бы, что в действительности тебе ни до чего и ни до кого нет дела. Вот, я, например. Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе безразлично, стану я человеком знания или нет, жив я или умер, и что вообще со мной происходит?
— Совершенно верно. Меня это абсолютно не интересует. И ты, и Лусио, и любой другой в моей жизни — не более, чем объекты для практики контролируемой глупости.
На меня нахлынуло какое-то особое ощущение пустоты. Было ясно, что у дона Хуана действительно нет никаких причин заботиться обо мне. С другой стороны, я почти не сомневался, что его интересую я лично. Иначе он не уделял бы мне столько внимания. А может быть, он сказал так потому, что я действую ему на нервы? В конце концов, у него были на то основания: я же отказался у него учиться.
— Я подозреваю, что мы говорим о разных вещах, — сказал я. — Не следовало брать меня в качестве примера. Я хотел сказать — должно же быть в мире хоть что-то тебе небезразличное, что не было бы объектом для контролируемой глупости? Не представляю, как можно жить, когда ничто не имеет значения.
— Это было бы верно, если бы речь шла о тебе, — сказал он. — Происходящее в мире людей имеет значение для тебя. Но ты спрашивал обо мне, о моей контролируемой глупости. Я и ответил, что все мои действия по отношению к самому себе и к остальным людям — не более, чем контролируемая глупость, поскольку нет ничего, что имело бы для меня значение.
— Хорошо, но если для тебя больше ничто не имеет значения, то как же ты живешь, дон Хуан? Ведь это не жизнь.
Он засмеялся и какое-то время молчал, как бы прикидывая, стоит ли отвечать. Потом встал и направился за дом. Я поспешил за ним.
— Постой, но ведь я действительно хочу понять! Объясни мне, что ты имеешь в виду.
— Пожалуй, объяснения тут бесполезны. Это невозможно объяснить, — сказал он. — В твоей жизни есть важные вещи, которые имеют для тебя большое значение. Это относится и к большинству твоих действий. У меня — все иначе. Для меня больше нет ничего важного — ни вещей, ни событий, ни людей, ни явлений, ни действий — ничего. Но все-таки я продолжаю жить, потому что обладаю волей. Эта воля закалена всей моей жизнью и в результате стала целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, имеет что-то значение или нет. Глупость моей жизни контролируется волей.
Он опустился на корточки и потрогал растения, которые сушились под солнцем на куске мешковины. Я был совершенно сбит с толку. После длительной паузы я сказал, что некоторые поступки наших ближних все же имеют решающее значение. Например, ядерная война. Трудно представить более яркий пример. Стереть с лица земли жизнь — что может быть страшнее?
— Для тебя это так. Потому что ты думаешь, — сверкнув глазами, сказал дон Хуан. — Ты думаешь о жизни. Но не видишь.
— А если б видел — относился бы иначе? — осведомился я.
— Научившись видеть, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим, — загадочно произнес дон Хуан.
Он помолчал, глядя на меня и как бы оценивая эффект своих слов.
— Твои действия, равно как и действия твоих ближних, имеют значение лишь постольку, поскольку ты научился думать, что они важны.
Слово «научился» он выделил какой-то странной интонацией. Я не мог не спросить, что он имеет в виду.
Дон Хуан перестал перебирать растения и посмотрел на меня.
— Сначала мы учимся обо всем думать, — сказал он, — а потом приучаем глаза смотреть на то, о чем думаем. Человек смотрит на себя и думает, что он очень важен. И начинает чувствовать себя важным. Но потом, научившись видеть, он осознает, что не может больше думать о том, на что смотрит. А когда он перестает думать о том, на что смотрит, все становится неважным.

«Если все равнозначно, то почему бы не выбрать смерть?»

Я заявил, что, доводя наш спор до логического конца, можно сказать: «Если все равнозначно, то почему бы не выбрать смерть?»
— Иногда человек знания так и поступает, — сказал дон Хуан. — И однажды он может просто исчезнуть. В таких случаях люди обычно думают, что его за что-то убили. А он просто выбрал смерть, потому что для него это не имело значения. Я выбрал жизнь. И смех. Причем вовсе не оттого, что это важно, а потому, что такова склонность моей натуры. Я говорю «выбрал», потому что вижу. Но на самом деле выбрал не я. Моя воля заставляет меня жить вопреки тому, что я вижу в мире. Ты сейчас не можешь меня понять из-за своей привычки думать так, как ты смотришь.
Последняя фраза меня заинтриговала. Я спросил, что он имеет в виду.
Дон Хуан несколько раз дословно повторил ее, а потом объяснил, что, говоря «думать», имеет в виду устойчивые постоянные понятия, которые есть у нас обо всем в мире. Он сказал, что видение избавляет от привычки к ним. Но пока я не научусь видеть, мне не удастся понять, о чем идет речь.
— Но если ничто не имеет значения, дон Хуан, то с какой стати должно иметь значение — научусь я видеть или нет?
— Я уже говорил тебе, что наша судьба как людей — учиться для добра или зла. Я научился видеть, и говорю, что нет ничего, что имело бы значение. Теперь — твоя очередь. Вполне вероятно, что в один прекрасный день ты научишься видеть, и тогда сам узнаешь, что имеет значение, а что — нет. Для меня нет ничего, имеющего значение, но для тебя, возможно, значительным будет все. Сейчас ты должен понять: человек знания живет действием, а не мыслью о действии. Он выбирает путь сердца и следует по этому пути. Когда он смотрит, он радуется и смеется; когда он видит, он знает. Он знает, что жизнь его закончится очень скоро: он знает, что он, как любой другой, не идет никуда: и он знает, что все равнозначно. У него нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть только жизнь, которую нужно прожить. В таких условиях контролируемая глупость — единственное, что может связывать его с ближними. Поэтому он действует, потеет и отдувается. И взглянув на него, любой увидит обычного человека, живущего так же, как все. Разница лишь в том, что глупость его жизни находится под контролем. Ничто не имеет особого значения, поэтому человек знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение. Контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны, и поступать соответственно. В то же время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, человек знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его действие или плохим, удалось ли его завершить — до этого ему нет никакого дела.
С другой стороны, человек знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта отстраненность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет контролируемая глупость.
В длинных и путаных выражениях я попытался объяснить дону Хуану, что меня интересуют мотивы, заставляющие человека знания действовать определенным образом вопреки пониманию того, что ничто не имеет значения. Усмехнувшись, он ответил:
— Ты думаешь о своих действиях, поэтому тебе необходимо верить, что действия эти важны настолько, насколько ты их таковыми считаешь. Но в действительности из всего, что человек делает, нет ничего, что имело бы значение. Ничего! Но как тогда я могу жить? Ведь ты об этом спрашивал? Проще было бы умереть; ты так говоришь и считаешь, потому что думаешь о жизни. Как, например, думаешь сейчас, на что похоже видение. Ты требуешь от меня описания такого, которое позволило бы тебе об этом думать, как ты думаешь обо всем остальном. Но в случае видения думать вообще невозможно. Поэтому мне никогда не удастся объяснить тебе, что это такое. Теперь по поводу моей контролируемой глупости. Ты хочешь услышать о причинах, которые побуждают меня действовать именно так, но я могу сказать лишь одно — контролируемая глупость очень похожа на видение. Ни о том, ни о другом думать невозможно.
Дон Хуан зевнул, лег на спину и потянулся, хрустнув суставами.
— Ты слишком долго отсутствовал, — сказал он, — и ты слишком много думаешь.

Как человек знания применяет контролируемую глупость, если умирает тот, кого он любит?

— Как человек знания применяет контролируемую глупость, если умирает тот, кого он любит?
Вопрос застал дона Хуана врасплох. Он удивленно взглянул на меня.
— Возьмем Лусио, — развил я свою мысль. — Если он будет умирать, останутся ли твои действия контролируемой глупостью?
— Давай лучше возьмем моего сына Эулалио. Это — более подходящий пример, — спокойно ответил дон Хуан. — На него свалился обломок скалы, когда мы работали на строительстве Панамериканской магистрали. То, что я делал, когда он умирал, было контролируемой глупостью. Подойдя к месту обвала, я понял, что он уже практически мертв. Но он был очень силен, поэтому тело еще продолжало двигаться и биться в конвульсиях. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной бригады, чтобы они его не трогали. Они послушались и стояли вокруг, глядя на изуродованное тело. Я стоял рядом, но не смотрел, а сдвинул восприятие в положение видения. Я видел, как распадается его жизнь, расползаясь во все стороны подобно туману из мерцающих кристаллов. Именно так она обычно разрушается и испаряется, смешиваясь со смертью. Вот что я сделал, когда умирал мой сын. Это — единственное, что вообще можно сделать в подобном случае. Если бы я смотрел на то, как становится неподвижным его тело, то меня бы изнутри раздирал горестный крик, поскольку я бы чувствовал, что никогда больше не буду смотреть, как он, красивый и сильный, ступает по этой земле.
Но я выбрал видение. Я видел его смерть, и в этом не было печали, не было вообще никакого чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан замолчал: он казался печальным. Вдруг он улыбнулся и потрепал меня по затылку.
— Другими словами, когда умирает тот, кого я люблю, моя контролируемая глупость заключается в смещении восприятия, — сказал он.
Я вспомнил тех, кого любил сам, и сердце защемило от приступа жалости к себе.
— Счастливый ты, дон Хуан. Умеешь сдвигать восприятие. А я могу только смотреть…
Мои слова его рассмешили.
— Счастливый… Осел! — произнес он. — Это — тяжкий труд.
Мы засмеялись. После длительной паузы я снова начал его расспрашивать, видимо для того, чтобы развеять собственную печаль.
— Дон Хуан, если я правильно понимаю, в жизни человека знания контролируемой глупостью не являются только действия в отношении союзников и Мескалито? Верно?
— Верно, — кивнул он. — Союзники и Мескалито — существа совершенно иного плана. Моя контролируемая глупость распространяется только на меня и на мои действия по отношению к людям.
— Да, но логически можно предположить, что человек знания мог бы рассматривать как контролируемую глупость также и свои действия в отношении союзников и Мескалито, не так ли?
Какое-то время он молча смотрел на меня.
— Снова ты начинаешь думать. Человек знания не думает, поэтому возможность такого логического предположения для него исключена. Возьмем, к примеру, меня. Я говорю, что практикую контролируемую глупость по отношению к людям, и говорю так потому, что способен их видеть. Однако я не могу увидеть, что скрывается за союзником, поэтому он для меня непостижим. Как, скажи на милость, могу я контролировать свою глупость, сталкиваясь с тем, чего не понимаю? По отношению к союзнику и Мескалито я всего лишь человек, который знает как видеть, человек, который поражен тем, что он видит; человек, которому никогда не будет дано постичь все, что его окружает.
Теперь возьмем, к примеру, тебя. Мне безразлично, станешь ты человеком знания или нет, а Мескалито это почему-то не безразлично. Ясно, что для него это имеет какое-то значение, иначе он не стал бы столько раз и так явно демонстрировать свою заинтересованность в тебе. Он позволил мне это заметить, и я иду ему навстречу хотя причины, заставляющие Мескалито действовать таким образом, для меня непостижимы.

[КИМИ09]

Meчтатель,

В тот момент, когда мы делаем первый вдох воздуха, мы вдыхаем также силу для тоналя. Поэтому правильно сказать, что тональ человеческого существа интимно связан с его рождением.
Ты должен запомнить этот момент. Очень важно понимание всего этого. Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью.

Meчтатель, ты согласен с этим утверждением дона Хуана?

[Meчтатель]

На все 100, мэм!... если речь идёт об обычном человеке.
А для необычного?
Если "необычность" человека заключается в том, что он еще при жизни в обычно-общепринятом тонале (что мы называем ЭТИМ миром = нашей Реальностью) с помощью (так называемого) нагваля создает еще одну реальность (или входит в уже существующую иную реальность созданную кем-то до него), то он со своей смертью в ЭТОМ мире может "овеществить" иную Реальность, дать старт существованию другого своего тоналя. Но и для обычного человека и для "необычного" тональ этой Реальности однозначно сжимается в черную точку со смертью человека. Точнее наоборот: сжимающийся в черную точку тональ означает смерть человека.

[КИМИ09]

Meчтатель,

Спойлер

В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Мы чувствуем затем, что для того, чтобы функционировать, нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего функционирования. Настолько необходимым, что он замутняет сияние нагваля. Он захлестывает его. С того момента как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем, как только взращиваем наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента нашего рождения и которое постоянно нам говорит, что есть другая часть, которая дала бы нам цельность.

Можно ли перефразировать вышесказанное Доном Хуаном в трех словах и сказать, что до рождения мы есть нагваль?

[Meчтатель]

1. Это сказал не Дон Хуан, а Кастанеда за Дон Хуана.
2. Это сказал Кастанеда, прозанимавшись у Дон Хуана всего 8 лет - с 1965-го по 1973-ий год. Годы 1962 - начало 1965 - не в счет - Кастанеда тогда всё еще был человеком общающийся с Дон Хуаном из-за своих антропологических интересов. В 1973-ем Дон Хуана не стала. "Сказку о силе" - откуда эта цитата - вышла в 1974-ом году. Т. е. Кастанеда её писал сразу после ухода ДХ.
3. КИМИ09, что может познать такое-эдакое человек за 8 лет, наездами бывая у Учителя?
Только дословные его цитаты и не более того.
Настоящая работа начинается проделываться человеком, когда у него уже нет Учителя.
4. А вот эта его цитата, на мой взгляд, немного искажена Кастанедой. ДХ имел в виду, что при рождении (точнее - в момент зачатия) у плода полностью отсутствует его тональ - есть только предрасположенности по формированию того или иного тоналя - генетика идущая от нагваля. Потому и такое выражение у Кастанеды:
"В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем" - т. е. в человечке напрочь отсутствует тональ. А нагвалем надо научиться управлять, тогда человек будет И нагвалем.
Т. е. взрастить в себе другую часть, о которой мы совсем забыли:
"другая часть, которая дала бы нам цельность".

Просто неверно написанная (а может быть, неверно переведенная) фраза.

[КИМИ09]

Зайду с другой стороны, бо рекогносцировка на местной прерии понимания мне не дала...

Meчтатель, лично ты считаешь аборт "грехом" (убийством)?

[Meчтатель]

Спойлер

Я вообще никак/ничто не считаю по этому вопросу, поскольку я не знаю, что такое "грех". Это - раз.
Вот, к примеру, иудеи не считают грехом то, что ты делаешь впервые, а общество это считает грехом: ты на своем опыте должен убедиться, что твоё действие (или бездействие) есть так называемый "грех".

А два... только женщина может принимать решение: делать аборт или нет. Не надо на мужиков вешать эту проблему. И совсем уж безобразно выглядит, когда мужики за женщину определяют: что ей грешно, а что во благо.

[Meчтатель]

Вот еще подумалось...
Если уж из этой канвы что-то и называть грехом, то я бы назвал не аборт, а сознательную половую связь без предохранения со стороны женщины, которая приводит к зачатию, а она это зачатие не хочет. Ведь причина не сам аборт, а не желание зачатия.

Но это только моя, так сказать, точка взгляда на сию проблему.

На сколько помню у Кастанеды по этому поводу написано следующее (сейчас не имею возможности это найти для цитаты).
При соитии между М и Ж происходит огромный всплеск энергии и её потеря, которая перераспределяется для самого зачатия плода. Если зачатия нет, то это просто текущая большая потеря энергии.
Если зачатие произошло, то посредством женского энергетического кокона (ЭК) идет постоянная подпитка зародыша - т. е. потери энергии у Ж продолжается.
Если рождается ребенок, то в ЭК как Ж, так и М, образуется большая дыра, из которой постоянно утекает энергия, как у Ж, так и у М - "отца". И если специально не закрывать эти дыры, то эти дыры "живут" постоянно в матери и отце или до их смерти или до смерти ребенка.
При аборте в ЭК М ничто не происходит.
В ЭК Ж образуется дыра - конечно меньше размером, чем при рождении ребенка, но всё равно дыра меньшая и по размерам и по времени. Т. е. это дополнительная энергетическая потеря у Ж.

Ну, как-то так...

[КИМИ09]

Ну воооот! Можешь же ответить по-лЮдски, когда хочешь!

А то сразу глазьями дико вращать про про непричастность к "греху" втирать!

Я удовлетворена ответом пасиб!

Пи Си... ну ты, наверное, понял, что я про аборт чисто в свете откровений ДХ и изложения КК...
если ты не родился - то ты еще "весь в нагвале"...значит и "убить" тебя нихто не может...неКОГО пока вбивать...

[Meчтатель]

Пи Си... ну ты, наверное, понял, что я про аборт чисто в свете откровений ДХ и изложения КК...
если ты не родился - то ты еще "весь в нагвале"...значит и "убить" тебя нихто не может...неКОГО пока вбивать...

Ну хорошо коли так.
А то я уж грешным делом подумал, что ты о своих невестках печешься.

[КИМИ09]

Meчтатель

поскольку я не знаю, что такое "грех". Это - раз.

Через два часа -

я уж грешным делом подумал

ну ты уж определись, знаком ты с грехом ...или пополам!

А мне сегодня Дровосек снился...как будто я договорилась о приеме у крутого доктора для него, он прилетел на вертолете, пока с щелкала чем-то, он побыл у врача и улетел, мне ни слова не сказал...прям я так расстроилась, проснулась пошти шо с слезах от обиды... Наверно, все у него хорошо...

[Meчтатель]

ну ты уж определись, знаком ты с грехом ...или пополам!

Ни-ни!... не знаком...

Просто запомнились слова одного уважаемого мной товарища, что если ты попал в камеру с блатняком, то тебе придется выучить их феню, чтобы с ними ботать. Вот учу...

Правда, эти его слова были сказаны несколько в ином контексте, но, думаю, что и для этого случая они к месту.



Если снова увидишь Дровосека (пусть и во сне) - передавай привет и мои наилучшие пожелания в его адрес.

А мне сегодня Дровосек снился...как будто я договорилась о приеме у крутого доктора для него, он прилетел на вертолете, пока с щелкала чем-то, он побыл у врача и улетел

А это точно из-за того, что ты вчера сделала аналогичный запрос Владимиру18 - мозг хитрая бестия: якобы стараешься на людЯх делать для одного, а по факту печешься о другом.

[КИМИ09]

Да! Я утром сразу это поняла!

[Meчтатель]

Нагваль — единственная часть нас, которая может творить.

— Можно сказать, что нагваль ответственен за творчество, — сказал он, наконец, и посмотрел на меня пристально. — Нагваль — единственная часть нас, которая может творить.
Он оставался спокойным, глядя на меня. Я почувствовал, что он определенно ведет меня в ту область, которую мне хотелось бы, чтобы он осветил получше. Он сказал, что тональ не создает ничего, а только является свидетелем и оценщиком. Я спросил его, как он объясняет тот факт, что мы конструируем суперсооружения и машины.
— Это не творчество, — сказал он. — Это только спаивание. Мы можем спаять все, что угодно, нашими руками лично или объединяясь с руками других тоналей. Группа тоналей может спаять все, что угодно. Суперсооружения, как ты сказал.
— Но что же такое тогда творчество, дон Хуан?
Он посмотрел на меня, скосив глаза. Мягко усмехнувшись, он поднял правую руку над головой и резким движением повернул кисть, как бы поворачивая дверную ручку.
— Творчество вот, — сказал он и поднес свою ладонь на уровне моих глаз.
Мне потребовалось невероятно долгое время для того, чтобы сфокусировать глаза на его руке. Я ощущал, что прозрачная мембрана держала все мое тело в фиксированном положении, и что мне нужно прорвать ее, чтобы остановить свой взгляд на его руке. Я старался, пока капли пота не попали мне в глаза. Наконец, я услышал или ощутил хлопок, и мои глаза и моя голова дернулись, освободившись.
На его правой ладони находился самый любопытный грызун, какого я когда-либо видел. Он был похож на белку с пушистым хвостом. Однако, в шерсти его хвоста были жесткие щетинки.
— Потрогай его, — сказал дон Хуан тихо.
Я автоматически повиновался и погладил пальцем по мягкой спинке. Дон Хуан поднес руку ближе к моим глазам, и тогда я заметил нечто, что бросило меня в нервные судороги. У белки были очки и большие зубы.
— Он похож на японца, — сказал я и начал истерически смеяться.
Затем грызун стал расти на ладони дона Хуана, и в то время, как мои глаза были еще полны слез от смеха, грызун стал таким громадным, что исчез. Он буквально вышел за границы моего поля зрения. Это произошло так быстро, что застало меня во время раската смеха. Когда я взглянул вновь, или когда я вытер глаза и сфокусировал их должным образом, я смотрел на дона Хуана. Он сидел на скамейке, а я стоял перед ним, хотя и не помнил, когда встал.

Любая угроза тоналю обычно оканчивается его смертью. А если тональ умирает, то умирает и весь человек.

— Нагваль, научившись однажды выходить на поверхность, может причинить большой вред тоналю, выходя наружу без всякого контроля. Однако твой случай — особый. У тебя талант индульгировать в такой преувеличенной манере, что ты бы умер и даже не сопротивлялся бы этому. Или еще хуже, ты даже бы не осознал, что умираешь.
Я сказал ему, что моя реакция началась, когда он спросил меня, чувствую ли я, что сделал мой нагваль. Я подумал, что я в точности знаю, о чем он говорит, когда я попытался описать то, чем это мне показалось. Но выяснилось, что я не могу мыслить ясно. Я испытал ощущение пустоты в голове, ощущение полного безразличия, как если бы мне на самом деле ни до чего не было дела. Затем это ощущение переросло в гипнотизирующую концентрацию, казалось, что я весь был медленно высосан. То, что привлекло и захватило мое внимание, было ощущением, что передо мной вот-вот раскроется огромный секрет, и что я не хочу, чтобы что-либо мешало такому раскрытию.
— Что собиралось раскрыться тебе, так это была твоя смерть, — сказал дон Хуан. — И в этом опасность индульгирования. Особенно для тебя. Потому что ты очень естественно все преувеличиваешь. Твой тональ настолько талантлив в индульгировании, что он угрожает целостности тебя самого. Это ужасное состояние существа.
— Что я могу сделать?
— Твой тональ должен быть убежден разумом, твой нагваль — действиями. Пока они не сравняются друг с другом, как я тебе говорил, тональ всегда будет править, но при этом, он всегда будет очень уязвим. Нагваль, с другой стороны, никогда или почти никогда не действует, но когда он действует, он ужасает тональ.
Этим утром твой тональ испугался и стал сжиматься сам собой, и тогда твой нагваль стал захватывать верх.
Мне пришлось одолжить ведро у фотографов в парке, чтобы загнать твоего нагваля, как плохую собаку, обратно на его место. Тональ должен быть защищен любой ценой. Корона должна быть с него снята, однако он должен оставаться как поверхностный наблюдатель, но при этом быть достаточно защищенным от действий нагваля.
Любая угроза тоналю обычно оканчивается его смертью. А если тональ умирает, то умирает и весь человек. Из-за его врожденной слабости, тональ легко уничтожить, и поэтому одним из искусства равновесия воина является вывести на поверхность нагваль для того, чтобы уравновесить тональ. Я говорю, что это искусство, потому что маги знают, что путем усиления тоналя может появиться нагваль. Видишь, что я имею в виду? Усиление называется личной силой.

Единственный способ, как можно смотреть на нагваль, так это как если бы он был обычным явлением

— Когда имеешь дело с нагвалем, никогда не следует смотреть на него прямо, — сказал он. — Ты смотрел на него пристально этим утром, и поэтому из тебя ушли все соки. Единственный способ, как можно смотреть на нагваль, так это как если бы он был обычным явлением. Следует моргать, чтобы прервать пристальный взгляд. Наши глаза — это глаза тоналя, или, пожалуй, более точным будет сказать, что наши глаза были выдрессированы тоналем. Поэтому тональ считает их своими. Одним из источников твоего замешательства и неудобства является то, что твой тональ не отступается от твоих глаз. В тот день, когда он это сделает, твой нагваль выиграет великую битву. Твоей помехой или лучше сказать помехой каждого, является стремление подстроить действительность, что вокруг тебя, согласно правилам тоналя: сделать реальность восприятия привычной, обыденной. Поэтому каждый раз, когда мы сталкиваемся с нагвалем, мы сходим с дороги, чтобы сделать наши глаза застывшими и бескомпромиссными. Я должен взывать к той части твоего тоналя, которая понимает эту дилемму. Но и ты должен сделать усилие, чтобы освободить свои глаза. Тут нужно убедить тональ, что есть и другие миры, которые могут проходить перед теми же самыми окнами. Нагваль показал тебе это сегодня утром. Поэтому отпусти свои глаза на свободу. Пусть они будут настоящими окнами. Глаза могут быть окнами, чтобы заглядывать в хаос или заглядывать в эту бесконечность.
Дон Хуан сделал метущее движение левой рукой, показывая на все окружающее. В его глазах был блеск, и его улыбка была одновременно и пугающей и обезоруживающей.
— Как я могу это сделать? — спросил я.
— Я говорю, что это очень простое дело. Может быть, я говорю, что это просто, потому что я уже так долго делал это. Все, что тебе следует делать, так это расставить свое намерение в духе таможни. Когда ты находишься в мире тоналя, ты должен быть тоже неуязвимым. Никакого времени для разумной муры. Для воина намерение - это ворота между этими двумя мирами. Они полностью закрываются позади него, когда он проходит туда или сюда.
Что нужно делать, когда обращаешься лицом к нагвалю, так это время от времени смещать линию глаз, чтобы разорвать очарование нагваля. Сегодня утром я заметил, что ты был исключительно уязвимым, и я изменил положение твоей головы. Если ты находишься в подобных вещах, то ты должен быть способен смещать ее сам. Однако смещение должно делаться только как облегчение, а не как еще один из способов ограждать себя, чтобы сохранить порядок тоналя. Я бы дал честное слово, что ты именно спасаешь его от уничтожения. Этот страх плохо обоснован.
Больше нет ничего, что я мог бы тебе сказать, за исключением того, что ты должен следить за каждым движением, которое делает дон Хенаро, не опустошая себя. Сейчас ты испытываешь, что твой тональ загружен несущественными деталями. Если на твоем острове слишком много ненужных вещей, то ты не сможешь выстоять встречу с нагвалем.
— Что со мной случится тогда?
— Ты можешь умереть. Никто не способен выжить в намеренной встрече с нагвалем без долгой тренировки. Требуются годы, чтобы подготовить тональ к этой встрече. Обычно, если средний человек сталкивается лицом к лицу с нагвалем, то шок бывает столь большим, что он умирает. Цель тренировки воина состоит в этом случае не в том, чтобы обучать его колдовать или очаровывать, а чтобы подготовить его тональ к тому, чтобы он не переключался на ерунду. Труднейшее достижение. Воин должен быть обучен быть неуязвимым и полностью пустым, прежде чем он сможет воспринять встречу с нагвалем.
В твоем случае, например, тебе следует перестать рассчитывать. То, что ты делал этим утром, было абсурдным. Ты называешь это объяснением. Я называю это бесплодной и назойливой настойчивостью тоналя иметь все под своим контролем.
— Что делает человека готовым для того, чтобы сила предоставила ему учителя?
— Никто не знает этого. Мы только люди. Некоторые из нас — люди, которые научились видеть и использовать нагваль, но ничто из того, что мы смогли достичь в нашей жизни, не может раскрыть нам планов силы. Поэтому не у каждого ученика есть бенефактор. Сила решает это.

Выражение нагваля — дело его личного темперамента

— Внезапный испуг всегда сжимает тональ, — сказал он, как комментарий к моему описанию того, что я ощутил, когда завопил дон Хенаро. — Проблема здесь в том, чтобы не позволить тоналю сжаться совсем в ничто. Серьезным вопросом для воина бывает знать в точности, когда позволить своему тоналю сжаться, а когда остановить его. Это великое искусство. Воин должен бороться, как демон, чтобы сжать свой тональ. И, однако же, в тот самый момент, когда его тональ сжимается, воин должен перевернуть всю эту битву, чтобы немедленно остановить это сжатие.
— Но, делая это, разве он не возвращается назад к тому, чем он уже был? — спросил я.
— Нет, после того, как тональ сжимается, воин закрывает ворота с другой стороны. До тех пор, пока его тональ находится не под угрозой и его глаза настроены только на мир тоналя, воин с безопасной стороны ограды. Он на знакомой земле и знает все её законы. Но когда его тональ сжимается — он на ветреной стороне, и это отверстие должно быть закрыто накрепко немедленно, иначе он будет унесен прочь. И это не просто способ разговаривать. За воротами глаз тоналя бушует ветер, я имею в виду реальный ветер. Это не метафора. Ветер, который может унести твою жизнь. Фактически, это тот самый ветер, который несет все живые существа на этой земле. Несколько лет назад я познакомил тебя с этим ветром, однако ты воспринял это как шутку.
Он обращался к тому времени, когда он взял меня в горы и объяснил мне некоторые особенности ветра. Однако я никогда не думал, что это была шутка.
— Не имеет значения, воспринял ты это всерьез или нет, — сказал он, выслушав мои протесты. — Как закон, тональ должен защищать себя любой ценой каждый раз, когда ему угрожают. Поэтому в действительности не имеет никакого значения, как тональ реагирует для того, чтобы выполнить свою защиту. Единственно важным моментом является то, что тональ воина должен быть знаком с другими возможными выборами. В этом случае учитель направляет свои усилия на полный вес этих возможностей. Именно вес этих новых возможностей помогает сжать тональ. Точно таким же образом этот же самый вес помогает остановить тональ, чтобы он не сжался совсем в ничто.
...
— Можно сказать, что воин выучивается настраивать свою волю. И хочет направлять ее с точностью иголки. Фокусировать ее, где он захочет, как если бы его воля, которая выходит из средней части его тела, была одной единственной светящейся нитью. Нитью, которую он может направить в любое вообразимое место. Эта нить — дорога к нагвалю. Или же я могу сказать также, что воин тонет в нагвале через эту нить.
Как только он утонул, выражение нагваля — дело его личного темперамента. Если воин забавен, его нагваль забавен. Если воин мрачен, его нагваль мрачен, если воин зол, его нагваль зол.

[Meчтатель]

Полное описание пути Кастанеды под руководством Дон Хуана (очень много буковок)

Он сказал, что случай требует, чтобы прямо здесь, на месте расположения моего бенефактора, он пересказал мне каждый шаг, который он предпринял в своей борьбе за то, чтобы очистить и привести в порядок мой остров тональ. Его пересказ был подробным и занял у него пять часов. Блестящим и ясным образом он дал мне детальный отчет обо всем, что он делал со мной со времени нашей первой встречи. Казалось, была разрушена плотина. Его откровение застало меня совершенно врасплох. Я привык быть агрессивным исследователем, и поэтому то, что дон Хуан, который всегда был отвечающей стороной, освещал все точки своего учения в такой академической манере, было также поразительно, как то, что он носил костюм в городе Мехико. Его владение языком, его драматические паузы и его выбор были так необычайны, что я не мог их разумно объяснить. Он сказал, что в этот момент учитель должен говорить с индивидуальным воином в определенных терминах. Что тот способ, как он со мной говорит, и ясность его объяснения, были частью его последнего трюка. И что только в самом конце все то, что он делал со мной, приобрело бы для меня смысл. Он говорил не останавливаясь, пока не закончил весь свой пересказ, и я записал все без всяких усилий со своей стороны.
— Позволь мне начать с того, что учитель никогда не ищет учеников. И что никто не может распространять учение, — сказал он. — Только знак всегда указывает на ученика. Тот воин, который может оказаться в положении учителя, должен быть алертным для того, чтобы схватить свой кубический сантиметр шанса. Я видел тебя как раз перед тем, как мы встретились. У тебя был хороший тональ, как у той девушки, которую мы встретили в городе Мехико. После того, как я увидел тебя, я подождал, точно так же, как мы сделали с той девушкой той ночью в парке. Девушка прошла мимо, не обратив на нас внимания. Но тебя подвел ко мне человек, который убежал, пробормотав какие-то бессвязности. Я знал, что должен действовать быстро и зацепить тебя. Тебе самому пришлось бы делать что-либо подобное, если бы та девушка заговорила с тобой. То, что я сделал, так это то, что я схватил тебя своей волей.
Дон Хуан обращался к тому необычному способу, каким он взглянул на меня в день нашей встречи. Он фиксировал на мне свой взгляд, и у меня было необъяснимое ощущение пустоты или онемелости. Я не мог найти никакого логического объяснения для своей реакции и всегда считал, что после нашей первой встречи я отправился его разыскивать только потому, что меня озадачил этот взгляд.
— Для меня это был самый быстрый способ зацепить тебя. Это был прямой удар по твоему тоналю. Я сковал его, сфокусировав на нем свою волю. Взгляд воина помещается на правый глаз другого человека, — сказал он. — При этом воин останавливает внутренний диалог. Тогда нагваль выходит на поверхность. Отсюда опасность этого маневра. Когда нагваль наверху даже на короткое мгновение, то невозможно описать тех ощущений, которые испытывает тело. Я знаю, что ты потратил бесконечные часы, пытаясь подобрать объяснение тому, что ты почувствовал, и что до сегодняшнего дня ты не смог этого сделать. Однако я добился того, что хотел. Я зацепил тебя.
Я сказал ему, что все еще помню, как он на меня смотрел.
— Взгляд в правый глаз не является смотрением, — сказал он. — Скорее ты при этом насильно хватаешь что-то сквозь глаз другого человека. Другими словами, хватаешь что-то, что находится за глазом. При этом действительно испытываешь физическое ощущение, что удерживаешь что-то своей волей.
Он почесал голову, сдвинув шляпу вперед на лицо.
— Естественно, это только способ говорить, — сказал он. — Способ объяснять непонятные физические ощущения.
Он приказал мне перестать писать и посмотреть на него. Он сказал, что собирается слегка схватить мой тональ своей волей. Ощущение, которое я испытал, было повторением того, что я ощущал как и в день нашей встречи, так и в других случаях, когда дон Хуан заставлял меня чувствовать, что его глаза касаются меня в физическом смысле.
— Но каким образом ты заставляешь меня чувствовать, что касаешься, дон Хуан? Что ты в действительности делаешь? — спросил я.
— Нет способа в точности описать, что тут делается. Что-то вырывается вперед из какого-то места ниже живота. Это что-то имеет направление и может быть сфокусировано на чем угодно.
Я опять ощутил что-то похожее на мягкие щупальца, схватившие какую-то неопределенную часть меня.
— Это действует только тогда, когда воин научится фокусировать свою волю, — объяснил дон Хуан после того, как отвел свои глаза. — Этого невозможно практиковать, поэтому я не рекомендовал и не вводил его использование. В определенный момент жизни воина это просто происходит. Никто не знает как.
Некоторое время он оставался совершенно спокойным. Я был крайне взволнован. Внезапно дон Хуан начал говорить опять.
— Секрет заключается в левом глазе. По мере того, как воин продвигается по тропе знания, его левый глаз приобретает возможность схватывать все. Обычно левый глаз воина имеет странный вид. Иногда он становится постоянно скошенным или становится меньше правого глаза или больше, или каким-либо иным образом отличается от него.
Шутливым образом он посмотрел на меня, притворяясь, что рассматривает левый глаз. Он покачал головой с насмешливым неодобрением и усмехнулся.
— После того, как ученик зацеплен, начинается инструкция, — продолжал он. — Первым действием учителя является поселить в него мысль, что тот мир, который, как мы думаем, что мы его видим, является только видом, описанием мира. Каждое усилие учителя направлено на то, чтобы доказывать этот момент своему ученику.
Однако принятие этого является, кажется, самым трудным, что только можно сделать. Мы полностью захвачены своим частным взглядом на мир, который заставляет нас чувствовать и действовать так, как если мы знаем о мире все. Учитель с самого первого поступка, который он совершает, нацеливается на то, чтобы остановить этот взгляд. Маги называют это остановкой внутреннего диалога, и они убеждены, что это единственная важнейшая техника, которой может научиться ученик.
Для того, чтобы остановить привычный вид мира, который поддерживаешь с колыбели, недостаточно просто желать этого или сделать решение. Необходима практическая задача. Эта практическая задача называется правильным способом ходьбы. Она кажется безвредной и бессмысленной. Как и все остальное, что имеет силу в себе или вокруг себя, также и правильный способ ходьбы не привлекает внимания. Ты понял это и рассматривал это, по крайней мере, в течение нескольких лет, как любопытный способ поведения. До самого последнего времени тебе не приходило в голову, что это было самым эффективным способом остановить твой внутренний диалог.
— Как правильный способ ходьбы останавливает внутренний диалог? — спросил я.
— Ходьба в этой определенной манере насыщает тональ, — сказал он, — она переполняет его. Видишь ли, внимание тоналя должно удерживаться на его творениях. В действительности именно это внимание и создает в первую очередь порядок в мире. Поэтому тональ должен быть внимательным к элементам своего мира для того, чтобы поддерживать их и, превыше всего, он должен поддерживать взгляд на мир, или внутренний диалог.
Он сказал, что правильный способ ходьбы являлся обманным ходом. Воин сначала, подгибая свои пальцы, привлекает внимание к своим рукам, а затем, глядя и фиксируя глаз на любую точку прямо перед собой на той дуге, которая начинается у концов его ступней и заканчивается над горизонтом, он буквально затопляет свой тональ информацией. Тональ без своих с глазу на глаз отношений с элементами собственного описания не способен разговаривать с собой, и, таким образом, он становится молчалив.
Дон Хуан объяснил, что положение пальцев никакого значения не имеет, и что единственным соображением было привлечь внимание к рукам, сжимая пальцы разными непривычными способами. И что важным здесь является тот способ, посредством которого глаза, будучи не сфокусированными, замечали огромное количество штрихов мира, не имея ясности относительно них. Он добавил, что глаза в этом состоянии способны замечать такие детали, которые были слишком мимолетными для нормального зрения.
— Вместе с правильным способом ходьбы, — продолжал дон Хуан, — учитель должен обучить своего ученика другой возможности, которая еще более мимолетна — способности действовать, не веря, и не ожидая наград. Действовать только ради самого действия. Я не преувеличу, если скажу тебе, что успех дела учителя зависит от того, насколько хорошо и насколько гармонично он ведет своего ученика в этом особом отношении.
Я сказал дону Хуану, что не помню, чтобы он когда-нибудь обсуждал действие ради самого действия, как особую технику. Все, что я могу вспомнить, так это его постоянные, ни с чем не связанные, замечания об этом.
Он засмеялся и сказал, что его маневр был таким тонким, что прошел мимо моего внимания до сего дня. Затем он напомнил мне о всех тех бессмысленных шутливых задачах, которые он мне обычно задавал каждый раз, когда я бывал у него дома. Абсурдные работы, типа перекладки дров особым образом, окружения его дома непрерывной цепью концентрических кругов, нарисованных моим пальцем, переметание мусора с одного угла в другой и тому подобное. В эти задачи входили также поступки, которые я должен был выполнять дома сам, такие как носить белую шапку или всегда, в первую очередь, завязывать свой левый ботинок, или застегивать пояс всегда справа налево.
Причина, по которой я никогда не воспринимал ни одно из этих заданий иначе как шутку, состояла в том, что он всегда велел мне забыть о них после того, как я выводил их в регулярный распорядок.
После того, как он пересказал все те задания, которые давал мне, я сообразил что, заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков, он пришел к тому, что, на самом деле, воплотил в меня идею действовать, не ожидая ничего взамен.
— Остановка внутреннего диалога является, однако, ключом к миру магов, — сказал он. — Вся остальная деятельность - только зацепки для её реализации. И все, что делают подобного рода зацепки, так это ускоряют эффект остановки внутреннего диалога.
Он сказал, что имеются два основных вида деятельности или техники, используемые для ускорения остановки внутреннего диалога: стирание личной истории и сновидение. Он напомнил мне, что на первых этапах моего ученичества он дал мне целый ряд особых методов для изменения моей «личности». Я занес их в свои заметки и забыл о них на несколько лет, пока не понял их важности. Эти особые методы были, на первый взгляд, крайне эксцентричными способами соблазнить меня изменить мое поведение.
Он объяснил, что искусство учителя состоит в том, чтобы отклонить внимание ученика от основных моментов. Наглядным примером такого искусства был тот факт, что я не понимал до этого дня важнейшего момента того, что он трюком завлек меня в учение — действовать, не ожидая наград. Он сказал, что параллельно с этим он переключил мой интерес на идею «видения», которая, если ее правильно понять, было действием непосредственно связанным с нагвалем. Действием, являющимся неизбежным результатом учения, но недостижимой задачей, как задача сама по себе.
— Какой был смысл такого трюка со мной? — спросил я.
— Маги убеждены, что все мы являемся грудой никчемности, — сказал он. — Мы никогда не сможем по своей воле отдать свой бесполезный контроль. Поэтому с нами нужно действовать путем трюков.
Он рассказал, что, заставив меня сконцентрировать свое внимание на псевдозадаче обучения «видеть», он успешно выполнил две вещи. Во-первых, он наметил прямое столкновение с нагвалем, не упоминая о нем, а, во-вторых, он трюком заставил меня рассмотреть реальные моменты его учения как несущественные. Стирание личной истории и сновидения никогда не были для меня настолько важными как идея «видения». Я рассматривал их как очень развлекательную деятельность. Я даже считал, что эта такая практика, которая дается мне с наибольшей легкостью.
— Наибольшая легкость,… — добавил он насмешливо, когда он услышал мое замечание по этому поводу. — Учитель ничего не должен оставлять на волю случаю. Я тебе говорил, что ты прав в том смысле, что тебя надувают. Проблема состояла в том, что ты был убежден, что надувательство было направлено на то, чтобы одурачить твой разум. Для меня этот трюк означал отвлечь твое внимание или уловить его как это требовалось.
Он взглянул на меня, скосив глаза, и указал широким движением руки на окружающее пространство.
— Секрет всего этого — это наше внимание, — сказал он.
— Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
— Все это существует только из-за нашего внимания. Тот самый камень, где мы сидим, является камнем потому, что мы были вынуждены уделить ему внимание как камню.
Я хотел, чтобы он объяснил мне эту мысль. Он засмеялся и погрозил мне пальцем.
— Это пересказ, — сказал он. — Мы вернемся к этому позднее.
Он убедительно объяснил, что из-за его обходного маневра я стал заинтересованным в стирании личной истории и сновидении. Он сказал, что эффекты этих двух техник были совершенно разрушительными, если они практикуются полностью. И его заботой, как учителя, была не дать своему ученику сделать что-либо такое, что бросит его в сторону или в мрачность.
— Стирание личной истории и сновидения должны быть только помощью — сказал он. — Для смягчения каждому ученику необходимы сила и умеренность. Вот почему учитель вводит такое понятие, как путь воина или способ жить, как воин. Это клей, который соединяет все в мире мага. Мало-помалу учитель должен выковывать и развивать его. Без устойчивости и способности держать голову над водой, которыми характеризуется путь воина, невозможно выстоять на пути знания.
Дон Хуан сказал, что обучение пути воина было таким моментом, когда внимание ученика скорее улавливалось, чем отклонялось. И что он уловил мое внимание тем, что сбивал меня с моих обычных обстоятельств жизни каждый раз, когда я навещал его. Наши хождения по пустыне и горам являлись только средством выполнить это. Его маневр изменения контекста моего обычного мира путем вождения меня на прогулки и на охоту был другим моментом его системы, которого я не заметил. Сопутствовавшая перестановка в мире означала, что я не знал конца каждого его действия, и мое внимание было сконцентрировано на всем, что делал дон Хуан.
— Каков трюк, а? — сказал он и засмеялся.
Я засмеялся с испугом. Я никогда не подозревал, что он настолько все осознает.
Затем он перечислил свои шаги в руководстве моим вниманием и улавливание его. Когда он закончил свой отчет, он добавил, что учитель должен брать в соображение личность ученика, и что в моем случае он должен был быть осторожным из-за того, что в моей природе было много насилия, и я в отчаянии не смог бы ничего лучшего придумать, как убить самого себя.
— Что за удивительный ты человек, дон Хуан? — шутя, сказал я, и он расхохотался.
Он объяснил, что для того, чтобы помочь стереть личную историю, нужно было обучить меня еще трем техникам. Они состояли из потери важности самого себя, принятия ответственности за свои поступки и использование смерти как советчика. Идея состояла в том, что без благоприятного эффекта этих трех техник стирание личной истории вызовет в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.
Дон Хуан попросил меня сказать ему, какова была наиболее естественная реакция, которую я имел в моменты стресса и замешательства, прежде чем я стал учеником. Он сказал, что его собственной реакцией была ярость. Я сказал ему, что моей была жалость к самому себе.
— Хотя мы и не осознаем этого, но ты должен отключать свою голову для того, чтобы это чувство было естественным, — сказал он. — Сейчас ты уже не имеешь возможности вспомнить те бесконечные усилия, которые тебе были нужны для того, чтобы установить жалость к самому себе как отличительную черту на своем острове. Жалость к самому себе была постоянным свидетелем всего, что ты делал.
Она была прямо на кончиках твоих пальцев, готовая давать тебе советы. Воин рассматривает смерть как более подходящего советчика, которого тоже можно привести свидетелем ко всему, что делаешь, точно также, как жалость к самому себе или ярость. Очевидно, после несказанной борьбы ты научился чувствовать жалость к самому себе. Но ты можешь также научиться тем же самым способом чувствовать свой нависший конец, и таким образом ты сможешь научиться иметь идею своей смерти на кончиках пальцев. Как советчик, жалость к самому себе — ничто, по сравнению со смертью.
Затем дон Хуан указал, что здесь, казалось бы, было противоречие в идее перемены. С одной стороны, мир магов призывал к полной трансформации. С другой стороны, объяснение магов говорит, что остров тональ является цельным, и не один элемент его не может быть передвинут или, тем более, уничтожен. Перемена в таком случае не означает уничтожения чего бы то ни было, а скорее изменение в использовании, которое связано с этими элементами.
— Жалость к самому себе, например, — сказал он. — Нет никакого способа с пользой освободиться от нее. Она имеет определенное место и определенный характер на твоем острове. Определенный фасад, который издалека видно. Поэтому каждый раз, когда представляется случай, жалость к самому себе становится активной. Она имеет историю. Если ты затем сменишь фасад жалости к самому себе, то ты сместишь место ее применения.
Я попросил его объяснить значение его метафор, особенно идею смены фасадов. Я понял это, как, может быть, играть более чем одну роль одновременно.
— Фасады меняешь, изменяя использование элементов острова, — сказал он. — Возьмем опять жалость к самому себе. Она была полезной для тебя, потому что ты или чувствовал свою важность, или то, что ты заслуживаешь лучших условий, лучшего обращения, или то, что ты не хотел принимать ответственности за свои поступки, которые приводили тебя в состояние возбуждения жалости к самому себе, или то, что ты был неспособен принять идею своей нависшей смерти, чтобы она была свидетелем твоих поступков и советовала тебе.
Стирание личной истории и три сопутствующие ей техники являются средствами магов для перемены фасада элементов острова. Например, стиранием своей личной истории ты отрицал использование жалости к самому себе. Для того, чтобы жалость к самому себе работала, тебе необходимо быть важным, безответственным и бессмертным. Когда эти чувства каким-либо образом изменены, то ты уже не имеешь возможности жалеть самого себя.
То же самое справедливо относительно двух других элементов, которые ты изменил на своем острове. Без использования этих четырех техник, ты бы никогда не добился успеха в перемене их. Смена фасадов означает только то, что отводишь второстепенное место первоначально важным элементам. Твоя жалость к самому себе все еще предмет на твоем острове. Она будет там, на заднем плане точно так же, как идея твоей нависшей смерти или твоей смиренности, или твоей ответственности за свои поступки уже находились там без всякого использования.
Дон Хуан сказал, что после того, как все эти техники были предоставлены, ученик прибывает на перекресток. В зависимости от его чувствительности, ученик делает одну из двух вещей. Он или принимает рекомендации и предложения, сделанные его учителем за чистую монету, действуя не ожидая наград, или же он все принимает за шутку и за то, что его уводят в сторону.
Я заметил, что в моем собственном случае я путаюсь со словом «техника». Я всегда ожидал ряда точных указаний, но он давал мне только неопределенные предложения, и я не был способен принять их серьезно или действовать в соответствии с его наметками.
— В этом была твоя ошибка, — сказал он. — Мне тогда пришлось решать, использовать или нет растения силы. Ты мог бы воспользоваться теми четырьмя техниками для того, чтобы очистить и привести в порядок свой остров тональ. Они привели бы тебя к нагвалю. Но не все мы способны реагировать на простые рекомендации. Ты и я в этом отношении нуждались в чем-либо еще, что бы потрясло нас. Нам нужны были эти потрясения силы.
Мне действительно потребовались годы для того, чтобы понять важность этих ранних предложений, сделанных доном Хуаном. Тот необычайный эффект, который психотропные растения оказали на меня, явился основой моего заключения, что их использование является ключевым моментом в учении. Я держался за это убеждение и лишь в последние годы своего ученичества я сообразил, что все осмысленные трансформации и находки магов всегда делаются в состоянии трезвого сознания.
— Что произошло бы, если бы я принял твои рекомендации серьезно? — спросил я.
— Ты бы достиг нагваля, — ответил он.
— Но разве бы я достиг нагваля без бенефактора?
— Сила дается нам согласно нашей неуязвимости, — сказал он. — Если бы ты серьезно использовал эти четыре техники, то ты накопил бы достаточно личной силы, чтобы найти бенефактора. Ты был бы неуязвимым, и сила открыла бы тебе все нужные проспекты. Это закон.
— Почему ты не дал мне больше времени? — спросил я.
— У тебя было времени столько, сколько нужно, — сказал он. — Так показала мне сила. Однажды ночью я дал тебе загадку, чтобы ты над ней поработал. Ты должен был найти благоприятное для тебя место перед дверью моего дома. Той ночью ты действовал чудесно под давлением, и утром ты заснул на том самом камне, который я поставил туда. Сила показала мне, что тебя следует безжалостно толкать, иначе ты не шевельнешь пальцем.
— Помогли ли мне растения силы? — спросил я.
— Определенно, — сказал он. — Они раскрыли тебя, остановив твой взгляд на мир. В этом отношении растения силы имеют тот же самый эффект на тональ, как и правильный способ ходьбы. И то и другое переполняет его информацией, и сила внутреннего диалога приходит к концу. Растения отличны для этого использования, но слишком дорогостоящи для организма: они наносят непередаваемый вред телу. Это их недостаток, особенно дурмана.
— Но если ты знал, что они были так опасны, зачем ты давал их мне так много и так много раз? — спросил я.
Он заверил меня, что детали процедуры решались самой силой. Он сказал, что, несмотря на то, что учение должно было представить любому ученику те же самые моменты, но порядок был различным для каждого. И что он получал неоднократные указания, что я нуждаюсь в очень большом количестве убеждений для того, чтобы принять что-либо во внимание.
— Я имел дело с изнеженным бессмертным существом, которому не было никакого дела до его жизни или его смерти, — сказал он смеясь.
Я выдвинул тот факт, что он описал и обсуждал эти растения в антропоморфическом смысле. Он всегда обращался к ним так, как если бы растения были персонажем. Он заметил, что это были предписанные средства для отвлечения внимания ученика в сторону от действительной темы, которая заключалась в остановке внутреннего диалога.
— Но если они используются только для того, чтобы остановить внутренний диалог, то какую связь они имеют с олли (союзником)? — спросил я.
— Этот момент трудно объяснить, — сказал он. — Эти растения подводят ученика непосредственно к нагвалю, а олли является одним из аспектов его. Мы действуем исключительно в центре разума вне зависимости от того, кем мы являемся и откуда мы пришли. Разум, естественно, так или иначе, может брать в расчет все, что происходит в его взгляде на мир. Олли это нечто такое, что находится вне его вида, вне царства разума. Это может наблюдаться только в центре воли и только в те моменты, когда наш обычный взгляд остановлен. Поэтому следовало бы правильно говорить, что это нагваль.
Маги, однако, могут научиться воспринимать олли крайне сложным образом, и, поступая так, они оказываются слишком глубоко погруженными в новый для них взгляд на мир. Поэтому для того, чтобы защитить тебя от такой судьбы, я не представлял тебе олли так, как это обычно делают маги. Маги научились после многих поколений использования растений силы, давать в своем взгляде на мир отчет обо всем, что происходит с ними. Я сказал бы, что маги, используя свою волю, добились того, что расширили свои взгляды на мир. Мой учитель и мой бенефактор были ярчайшими примерами этого. Они были людьми огромной силы, но они не были людьми знания. Они так и не разорвали границ своего огромного мира и поэтому никогда не прибыли к целостности самих себя. Тем не менее, они знали об этом. Не то, чтобы они жили однобокой жизнью, говоря о вещах, находящихся вне их достижения. Они знали, что они шагнули мимо лодки, и что только в момент их смерти вся загадка полностью будет раскрыта им. Магия дала им только мимолетный взгляд, но не реальное средство, чтобы достичь целостности самого себя.
Я дал тебе достаточно из взгляда магов, не позволив тебе зацепиться за это. Я сказал, что только тогда, когда помещаешь один взгляд против другого и можешь переходить из одного в другой, можно прибыть к реальному миру. Я имею в виду, что можно прибыть к целостности самого себя только тогда, когда полностью понимаешь, что мир это просто взгляд, вне зависимости от того, принадлежит этот взгляд магу или обычному человеку.
Именно здесь я уклонился от традиции. После целой жизни борьбы я знал, что действительно важным является не просто выучить новое описание, а прибыть к целостности самого себя. Следует прибыть к нагвалю, не покалечив тоналя и превыше всего не покалечив своего тела. Ты принимал эти растения, следуя точным этапам, через какие я прошел сам. Единственным отличием было то, что вместо того, чтобы окунуть тебя в них, я остановился, когда ты решил, что ты накопил достаточно взглядов на нагваль. В этом причина, почему я никогда не хотел обсуждать с тобой твои встречи с растениями силы и не позволял тебе обескуражено говорить о них. Не было смысла строить схемы над тем, о чем нельзя говорить. Это были настоящие экскурсии в нагваль, в неизвестное.
Я заметил, что моей потребностью говорить о тех восприятиях, которые были вызваны влиянием психотропных растений, был мой интерес в подтверждении своей собственной гипотезы. Я был убежден, что при помощи таких растений он снабжал меня воспоминаниями о невообразимых способах восприятия. Эти восприятия, которые я по временам испытывал, могли казаться отвлеченными и не связанными с чем-либо осмысленным. Но позднее они собрались в единицы смысла. Я знал, что дон Хуан искусно ведет меня каждый раз и то, какой именно смысл я собираю, делалось под его руководством.
— Я не хочу особо подчеркивать эти события, чтобы объяснять их, — сказал он сухо. — Прозябание в объяснениях возвратит нас назад туда, где мы быть не хотим. То есть это отбросит нас назад в обычный взгляд на мир. Правда, на этот раз намного более крупного.
Дон Хуан сказал, что после того, как внутренний диалог ученика был остановлен действием растений силы, наступал неизбежный момент, когда у ученика начинали возникать задние мысли относительно всего ученичества. По мнению дона Хуана даже самые большие энтузиасты в этой точке ощутят серьезную потерю заинтересованности.
— Растения силы потрясают тональ и угрожают прочности всего острова, — сказал он. — Именно в этот момент ученик отступает и это мудро, что он делает. Он хочет выбраться из всей этой каши. Точно так же в этот момент учитель устанавливает свою наиболее искусную ловушку — стоящего противника. Ловушка имеет две цели. Во-первых, она позволяет учителю удержать своего ученика, а во-вторых, она позволяет ученику иметь точку соотнесения, чтобы пользоваться ею в дальнейшем. Ловушка — это маневр, который выводит на арену стоящего противника. Без помощи стоящего противника, который в действительности является не врагом, а совершенно преданным помощником, ученик не имеет возможности продолжать путь знания. Лучшие из людей сдались бы на этой границе, если бы решение было оставлено им. Я подвел к тебе стоящего противника, прекраснейшего воина, которого можно найти — ля Каталину.
Дон Хуан говорил о том времени несколькими годами раньше, когда он ввел меня в затяжную битву с колдуньей-индеанкой.
— Я привел тебя в непосредственный контакт с ней, и я выбрал женщину, потому что ты доверяешь женщинам. Разрушить это доверие было очень трудным делом для нее. Через несколько лет она мне призналась, что ей хотелось бы отступить, потому что ты ей нравился, но она — великий воин. И, несмотря на ее чувства, она чуть не стерла тебя с лица планеты. Она нарушила твой тональ так интенсивно, что он уже никогда не был опять тем же самым. Она действительно изменила очертания на лице твоего острова настолько глубоко, что ее поступки послали тебя в другое царство. Можно было бы сказать, что она сама могла бы быть твоим бенефактором, если бы ты был вылеплен для того, чтобы быть магом, таким как она. Но чего-то недоставало между вами двумя. Ты был не способен ее бояться. Однажды ночью ты чуть не растерял свои шарики, когда она напала на тебя, но, несмотря на это, тебя влекло к ней. Для тебя она была желанной женщиной вне зависимости от того, как ты ее боялся. Она знала это. Однажды я уловил, как в городе ты смотрел на нее, трясясь до подошв от страха и пуская слюни на нее одновременно.
Из-за поступков стоящего противника, далее, ученик может или разлететься на куски или радикально измениться. Действия ля Каталины с тобой, поскольку они тебя не убили, не потому, что она недостаточно хорошо пыталась, а потому, что ты оказался достаточно стойким, имели благоприятное действие на тебя, а также снабдили тебя решением.
Учитель пользуется стоящим противником для того, чтобы заставить ученика сделать выбор в своей жизни. Ученик должен сделать выбор между миром воина и своим обычным миром. Но никакое решение невозможно до тех пор, пока ученик не понимает выбора. Поэтому учитель должен быть очень терпелив, и в совершенстве все понимать. И потому должен вести своего ученика уверенной рукой к такому выбору. И превыше всего он должен быть уверенным, что его ученик изберет мир и жизнь воина. Я добился этого, попросив тебя помочь мне победить ля Каталину. Я сказал тебе, что она собирается меня убить, и что мне нужна твоя помощь, чтобы освободиться от нее. Я честно предупредил тебя относительно последствий твоего выбора и дал тебе массу времени, чтобы решить: принимать его или нет.
Я ясно помнил, что дон Хуан отпустил меня в тот день. Он сказал мне, что если я не хочу ему помочь, то я могу уехать и никогда больше не возвращаться назад. Я ощущал в тот момент, что я свободен выбрать свой собственный курс и не имею по отношению к нему никаких обязательств.
Я покинул его дом и уехал со смесью печали и радости. Мне было жалко, что я покидаю дона Хуана и все же я был счастлив, что разделался со всей его деятельностью, которая приводила меня в расстройство. Я подумал о Лос-Анжелесе, о своих друзьях и обо всем том распорядке повседневной жизни, который ожидал меня. О тех маленьких распорядочках, которые всегда давали мне так много приятного. На некоторое время я ощутил эйфорию. Запутанность дона Хуана и его жизни была позади, и я был свободен.
Однако мое счастливое настроение длилось недолго. Мое желание покинуть мир дона Хуана было нестойким. Моя рутина потеряла свою силу. Я попытался подумать о чем-нибудь, что я хотел бы делать в Лос-Анжелесе, но там не было ничего, чтобы меня тянуло и волновало. Дон Хуан однажды говорил мне, что я боюсь людей и научился защищаться тем, что ничего не желал. Он сказал, что не желать ничего было прекраснейшим достижением воина. В моей глупости, однако, я расширил чувство нежелания ничего и заставил его проникнуть в чувство, что мне все нравится. Поэтому моя жизнь была пустой и нудной.
Он был прав. И пока я ехал по шоссе на север весь груз моего безумия совершенно неожиданно свалился на меня. Я начал понимать масштаб моего выбора. Я в действительности покидал волшебный мир непрерывного обновления для своей тихой и нудной жизни в Лос-Анжелесе. Я начал вспоминать свои пустые дни, особенно ясно мне вспомнилось одно воскресенье. Весь день я чувствовал беспокойство от того, что было нечем заняться. Никто из моих друзей не пришел ко мне в гости, никто не пригласил меня на вечеринку. Те люди, к которым я хотел пойти, не оказались дома, и, что хуже всего, я уже успел пересмотреть все фильмы, которые шли в городе. К концу дня в полном отчаянии я еще раз просмотрел список кинофильмов и нашел один, который мне никогда не хотелось смотреть. Он шел в городке, находящемся в 35 милях отсюда. Я поехал его смотреть. Он мне совершенно не понравился, но даже это было лучше, чем полное ничегонеделание.
Под грузом мира дона Хуана я изменился. Так, например, с тех пор, как я встретился с ним, у меня не было времени, чтобы горевать. Одного этого было для меня достаточно. Дон Хуан действительно правильно был уверен, что я изберу мир воина. Я развернулся и поехал назад к его дому.
— Что случилось бы, если бы я выбрал ехать назад в Лос-анжелес? — спросил я.
— Это было бы невозможностью, — сказал он. — Такого выбора не существовало. Все, что от тебя требовалось — это позволить твоему тоналю осознать, что это он решил вступить в мир магов. Тональ не знал, что решение находится в царстве нагваля. Все, что мы делаем, когда мы решаем, так это признаем, что что-то вне нашего понимания установило рамки нашего так называемого решения. Все, что мы делаем, так это идем туда.
В жизни воина есть только одна вещь, один единственный вопрос, который действительно не решен: насколько далеко можно пройти по тропе знания и силы? Этот вопрос остается открытым, и никто не может предсказать его исход. Я однажды говорил тебе, что свобода воина состоит в том, чтобы или действовать неуязвимо, или действовать как никчемность. В действительности неуязвимость — единственное действие, которое свободно, и таким образом оно является единственной мерой духа воина.
Дон Хуан сказал, что после того, как ученик сделает свое решение вступить в мир магов, учитель даст ему прагматическое задание, задачу, которую он должен выполнить в своей повседневной жизни. Он объяснил, что та задача, которая должна подходить к личности ученика, обычно бывает своего рода растянутой жизненной ситуацией, в которую ученик должен попасть и которая будет являться средством, постоянно воздействующим на его взгляд на мир. В моем собственном случае я понимал такую задачу скорее как жизненную шутку, чем как серьезную жизненную ситуацию. Со временем, однако, мне, наконец, стало ясно, что я должен быть очень усердным по отношению к ней.
— После того, как ученику была дана его магическая задача, он становится готовым к другому типу наставлений, — продолжал он. — Здесь он уже воин. В твоем случае, поскольку ты уже не был учеником, я обучил тебя трем техникам, которые помогали сновидению: разрушение распорядка жизни, бег силы и неделание. Ты был очень инертен, ты был онемевшим как ученик и онемевшим как воин. Ты старательно записывал все, что я тебе говорил, и все, что с тобой происходило, но ты не действовал в точности так, как я говорил тебе. Поэтому мне все еще приходилось подстегивать тебя растениями силы.
Затем дон Хуан шаг за шагом представил мне картину того, как он отвлек мое внимание от сновидения, заставив меня поверить, что очень важным моментом является трудная деятельность, которую он назвал неделанием, и которая состояла из перцептивной игры фокусирования внимания на трех чертах мира, которые обычно проходили мимо него, таких как тени предметов. Дон Хуан сказал, что его стратегией было отделить неделание, окружив его самой строгой секретностью.
— Неделание, как и все остальное — очень важная техника. Но она не была основным моментом, — сказал он. — Ты попался на секретность. Ты — балаболка, и вдруг тебе доверили секрет!
Он засмеялся и сказал, что может себе вообразить те трудности, через которые я прошел, чтобы держать рот закрытым.
Он объяснил, что разрушение рутины, бег силы и неделание были проспектами к обучению новым способам восприятия мира, и что они давали воину намек на невероятные возможности действия. По идее дона Хуана знание отдельного и прагматического мира сновидения делалось возможным посредством использования этих техник.
— Сновидение — это практическая помощь, разработанная магами. Они знали то, что делают и искали полезности нагваля, обучая свой тональ, так сказать, отходить на секунду в сторону, а затем хвататься вновь. Это утверждение не имеет для тебя смысла. Но этим ты и занимался все время. Обучал себя отпускаться от своего тоналя, не теряя при этом своих шариков. Сновидение, конечно, является венцом усилий магов. Полным использованием нагваля.
Он прошелся по всем упражнениям неделания, которые заставлял меня выполнять, по всем рутинным вещам моей повседневной жизни, которые он выделил для их искоренения, и по всем тем случаям, когда он вынуждал меня пользоваться бегом силы.
— Мы подходим к концу моего пересказа, — сказал он. — Теперь нам нужно поговорить о Хенаро.
Дон Хуан сказал, что в тот день, когда я встретился с Хенаро, был очень важный знак. Я сказал ему, что не могу вспомнить ничего необычного. Он напомнил мне, что в тот день мы сидели на скамейке в парке. Он сказал, что ранее упомянул мне, что собирается встретиться с другом, которого я никогда раньше не видел, и потом, когда этот друг появился, я узнал его без всяких колебаний в гуще большой толпы. Это был тот знак, который заставил их понять, что Хенаро — мой бенефактор.
Когда он об этом сказал, я вспомнил, что мы сидели и разговаривали, а потом я повернулся и увидел небольшого поджарого человека, который излучал необыкновенную жизненность или грацию, или просто самобытность. Он только что повернул из-за угла в парк. В шутливом настроении я сказал дону Хуану, что его друг приближается к нам, и что, судя по тому, как он выглядит, он наверняка является магом.
— С того дня и далее Хенаро рекомендовал, что мне с тобой делать. Как твой гид в нагваль, он представил тебе безукоризненные демонстрации, и каждый раз, когда он выполнял действие, как нагваль, ты оставался со знанием, которое противоречило твоему разуму и выходило за его границы. Он разобрал твою картину мира, хотя ты не осознаешь этого. Опять же, в этом случае ты вел себя так же, как в случае с растениями силы. Тебе нужно было больше, чем было необходимо. Несколько выпадов нагваля было бы достаточно, чтобы разрушить картину мира. Но даже до сего дня после всех выступлений нагваля твоя картина кажется неуязвимой. Как ни странно, но это твоя лучшая черта.
В целом, затем, работа Хенаро должна была подвести тебя к нагвалю. Но здесь мы встречаемся со странным вопросом: что должно было быть подведено к нагвалю?
Он подтолкнул меня движением глаз ответить на этот вопрос.
— Мой разум? — спросил я.
— Нет, разум здесь не имеет значения. Разум выключается в ту же секунду, как только оказывается за своими узкими границами.
— Тогда это был мой тональ, — сказал я.
— Нет, тональ и нагваль являются двумя естественными частями нас самих, — сказал он сухо. — Они не могут вести одна в другую и наоборот.
— Мое восприятие? — спросил я.
— Вот тут ты попал, — закричал он, как если бы я был ребенком, который дал правильный ответ. — Теперь мы подходим к объяснению магов. Я уже предупреждал тебя, что оно ничего тебе не объяснит, но все же...
Он остановился и взглянул на меня сияющими глазами.
— Это еще один из трюков магов, — сказал он.
— О чем ты говоришь? Какой еще трюк? — спросил я с оттенком тревоги.
— Объяснение магов, конечно, — ответил он. — Ты увидишь это сам. Но давай продолжим. Маги говорят, что мы находимся внутри пузыря. Это тот пузырь, в который мы были помещены в момент своего рождения. Сначала пузырь открыт, но затем он начинает закрываться, пока не запаяет нас внутри себя. Этот пузырь является нашим восприятием. Мы живем внутри этого пузыря всю свою жизнь. А то, что мы видим на его круглых стенах, является нашим собственным отражением.
Он наклонил голову и взглянул на меня искоса. Он хихикнул.
— Ты с ума сошел, — сказал он. — Тебе полагается здесь задать вопрос.
Я засмеялся. Как бы то ни было, его предупреждение об объяснении магов плюс осознание пугающих масштабов его понимания начали, наконец, оказывать на меня свое действие.
— Что за вопрос мне полагается задать? — спросил я.
— Если то, что мы видим на стенах пузыря, является нашим отражением, тогда то, что отражается должно быть реальной вещью, — сказал он улыбаясь.
— Это хороший вопрос, — сказал я шутливым тоном. Мой разум мог легко следить за этим аргументом.
— Та вещь, которая отражается, является нашей картиной мира, — сказал он. — Эта картина — сначала описание, которое давалось нам с момента нашего рождения, пока все наше внимание не оказывается захваченным им, и описание становится видом на мир.
Задачей учителя является перестроить этот вид, подготовить светящееся существо к тому времени, когда бенефактор откроет пузырь снаружи, — он сделал еще одну рассчитанную паузу и еще одно замечание относительно отсутствия у меня внимания, судя по моей неспособности вставить подходящее замечание или вопрос.
— Каким должен бы быть мой вопрос? — спросил я.
— Зачем нужно открывать пузырь? — ответил он. Он громко рассмеялся и похлопал меня по спине, когда я сказал: «Это хороший вопрос».
— Конечно, — воскликнул он. — Он должен быть хорошим для тебя, потому что он один из твоих собственных вопросов.
Пузырь открывается для того, чтобы позволить светящемуся существу увидеть свою целостность, — продолжал он. — Естественно все это дело называния этого процесса, как раскрытие пузыря, это только способ говорить, но в данном случае это точный способ.
Осторожный маневр введения светящегося существа в целостность его самого требует, чтобы учитель работал изнутри пузыря, а бенефактор снаружи. Учитель перестраивает вид на мир. Я назвал этот вид островом тональ. Я сказал, что все, чем мы являемся, находится на этом острове. Объяснение магов говорит, что остров тональ создан нашим восприятием, которое было выучено концентрироваться на определенных элементах. Каждый из этих элементов и все они вместе взятые образуют нашу картину мира. Работа учителя, насколько это касается восприятия ученика, состоит в перенесении всех элементов острова на одну половину пузыря. К настоящему времени, ты, должно быть, понял, что чистка и перестройка острова тоналя означает перегруппировку всех его элементов на сторону разума. Моей задачей было расчленить твой обычный взгляд, не уничтожить его, а заставить его перекатиться на сторону разума. Ты сделал это лучше, чем любой, кого я знаю.
Он нарисовал воображаемый круг на камне и разделил его пополам вертикальным диаметром. Он сказал, что искусством учителя было заставить своего ученика сгруппировать всю свою картину мира на правой половине пузыря.
— Почему правая половина? — спросил я.
— Это сторона тоналя, — сказал он. — Учитель всегда обращается к этой стороне и, сталкивая своего ученика с одной стороны путем воина, он заставляет его быть разумным и трезвым, и сильным душой и телом. А с другой стороны, с немыслимыми, но реальными ситуациями, с которыми ученик не может сладить, он заставляет его понять, что его разум, хотя он и является чудеснейшим центром, может охватить лишь очень небольшой участок. Как только воин столкнулся с невозможностью охватить разумом все, то он сойдет со своей привычной дороги, чтобы поддержать и защитить свой поверженный разум. А чтобы добиться этого, он сгрудит все, что у него есть, вокруг него в одном месте. Учитель следит за этим, безжалостно подхлестывая его, пока вся его картина мира не окажется на одной половине пузыря. Другая половина пузыря, та, которая очистилась, может тогда быть названа тем, что маги называют волей.
Мы лучше объясним это, сказав, что задача учителя состоит в том, чтобы начисто отмыть одну половину пузыря и заново сгруппировать все на другой половине. Задача бенефактора состоит затем в открытии пузыря на той стороне, которая была очищена. После того, как печать сорвана, воин уже никогда не бывает тем же самым. После этого он имеет возможность производить команды над своей целостностью, поскольку левая половина пузыря является абсолютным центром воли, нагвалем. Вот какой порядок должен превалировать. Любая другая аранжировка бессмысленна и мелочна, потому что она будет идти против нашей природы. Она крадет у нас наше магическое наследство и низводит нас до ничего.

[Meчтатель]

Нагваль невыразим. Тональ — это то, где существует всякая объединенная организация.

— Это объяснение магов. Нагваль невыразим. Все возможные ощущения и существа и личности плавают в нем, как баржи, мирно, неизменно, всегда. Затем клей жизни связывает их вместе. Ты сам обнаружил это прошлой ночью. А также Паблито. И также Хенаро, когда он первый раз путешествовал в неизвестное. И также как я в свое время. Когда клей жизни связывает эти чувства вместе, создается существо, которое теряет ощущение своей истинной природы и становится ослепленным сиянием и суетой того места, где оно оказалось, тоналем. Тональ — это то, где существует всякая объединенная организация. Существо впрыгивает в тональ, как только сила жизни свяжет все необходимые ощущения вместе. Я однажды говорил тебе, что тональ начинается с рождением и кончается смертью. Я сказал это, потому что знаю, что как только сила жизни оставляет тело, все эти единые осознания распадаются и возвращаются назад, туда, откуда они пришли — в нагваль. То, что делает воин, путешествуя в неизвестное, очень похоже на умирание, за исключением того, что его клубок единых ощущений не распадается, а расширяется немного, не теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко и более независимо, как если бы они никогда не были единым целым.
Я хотел сказать ему, насколько точно совпадали его заявления с моим опытом, но он не дал мне говорить.
— Нет способа говорить о неизвестном, — сказал он. — Можно быть только свидетелем его. Объяснение магов говорит, что каждый из нас имеет центр, из которого можно быть свидетелем нагваля — волю. Поэтому воин может отправляться в нагваль и позволить своему клубку складываться и перестраиваться всевозможными образами. Я уже говорил тебе, что выражение нагваля — это личное дело. Я имел в виду, что от самого воина зависит направлять перестройки этого клубка. Человеческая форма или человеческое чувство являются первоначальными. Может быть, это самая милая форма из всех для нас. Есть, однако, бесконечное количество других форм, которые может принять клубок. Я говорил тебе, что маг может принять любую форму, какую хочет. Это правда. Воин, который владеет целостностью самого себя, может направить частицы своего клубка, чтобы они объединились любым вообразимым образом. Смысл жизни — это то, что делает такие объединения возможными. Когда сила жизни выдохнется, то уже нет никакого способа вновь собрать клубок.
Я назвал этот клубок пузырем восприятия. Я сказал также, что он запечатан, закрыт накрепко, и что он никогда не открывается до момента нашей смерти. Тем не менее, его можно открыть. Маги, очевидно, узнали этот секрет, и хотя не все они достигли целостности самих себя, они знали о возможности этого. Они знали, что пузырь открывается только тогда, когда погружаешься в нагваль. Вчера я дал тебе пересказ всех тех шагов, которые ты сделал, чтобы прибыть к этой точке.

Секрет дубля - в пузыре восприятия

— Секрет дубля - в пузыре восприятия, который той ночью у тебя был одновременно и на вершине скалы и на дне ущелья, — сказал он. — Пучок чувств можно мгновенно собирать всюду. Иными словами, можно воспринимать здесь и там одновременно.
...
Прошлой ночью ты испытывал невыразимое - нагваль. Твой разум не может бороться с физическим знанием о тебе как безымянном пучке ощущений. В этой точке твой разум даже может признать, что есть другой центр - воля, которым можно судить, или оценивать, или использовать необычные эффекты нагваля. Наконец-то твоему разуму стало ясно, что нагваль можно отражать через волю, хотя объяснить его нельзя никогда.
Но затем приходит твой вопрос: "Где я находился, когда все это происходило? Где было мое тело?" Убеждение, что ты есть реальный "ты" - следствие того, что ты перекатил все, что у тебя было, поближе к разуму. В данный момент твой разум признает, что твой нагваль невыразим не потому, что его в этом убедили доказательства, но потому, что для него безопаснее признать это. Твой разум на безопасной почве, все элементы тоналя на его стороне.
...
— Постоянной задачей учителя является делать все, чтобы разум чувствовал себя в безопасности, — сказал он. — Я трюком подвел твой разум к тому, что он поверил, будто бы тональ понятен и объясним. Мы с Хенаро трудились для того, чтобы дать тебе впечатление, будто бы только нагваль находится за границами объяснения. Доказательством того, что наши маневры были успешными, является то, что в настоящий момент ты, несмотря на все, ещё жив.
Только через то, что ты прошел, ты и считаешь, что есть еще какой-то участок, который ты можешь назвать своим собственным, своим разумом. Это мираж. Твой драгоценный разум является только точкой сборки, зеркалом, которое отражает все то, что находится вне его. Прошлой ночью, ты был свидетелем не только неописуемого нагваля, но также неописуемого тоналя.
Последний пункт объяснения магов говорит, что разум просто отражает наружный порядок, и что разум ничего не знает об этом порядке. Он не может объяснить его так же, как он не может объяснить нагваль. Разум может только свидетельствовать эффекты тоналя, но никогда он не сможет понять его или разобраться в нем. Уже то, что мы думаем и говорим, указывает на какой-то порядок, которому мы следуем, даже не зная, того, как мы это делаем, или того, чем является этот порядок.
...
— Мы прибыли к последней части объяснения магов, — сказал он. — Прошлой ночью мы с Хенаро показали тебе две последние точки, которые образуют целостность человека — нагваль и тональ. Я однажды говорил тебе, что эти точки находятся вне нас и в то же время, это не так. Это парадокс светящегося существа. Тональ каждого из нас является просто отражением того неописуемого и неизвестного, что наполнено порядком. Нагваль каждого из нас является только отражением той неописуемой пустоты, которая содержит все.

[Meчтатель]

Из книги "ВТОРОЕ КОЛЬЦО СИЛЫ"

Тональ и Нагваль суть два различных мира. В одном ты разговариваешь, а в другом ты действуешь

Дон Хуан говорил, что ядром нашего существа является акт воспринимания, и что тайной нашего существа является акт осознания. Для него восприятие и осознание были обособленной функционирующей нерасчленимой единицей, которая имела две области. Первая была «вниманием тоналя», т.е. это способность средних людей воспринимать и накладывать свое осознание на обычный мир обыденной жизни. Дон Хуан называл также эту сферу влияния нашим «первым кольцом силы», и характеризовал ее, как нашу ужасную, но принимаемую за само собой разумеющееся, способность придавать порядок нашему восприятию нашего каждодневного мира.
Второй областью было «внимание Нагваля», т.е. способность магов накладывать свое осознание на необычный мир. Он называл эту область внимания «вторым кольцом силы», или совершенно необыкновенной способностью, которую все мы имеем, но которую используют только маги, чтобы придавать порядок необычному миру.
...
Дон Хуан говорил, что наше «первое кольцо силы» очень рано включается в нашу жизнь, и что мы живем под впечатлением того, что это все, что у нас есть. Наше «второе кольцо силы», «внимание Нагваля», остается скрытым для подавляющего большинства из нас и только в момент нашей смерти оно открывается нам. Однако, есть путь к его достижению, который доступен каждому из нас, но который принимают только маги, и этот путь пролегает через «сновидение». «Сновидение», в сущности, является преобразованием обычных снов в дело, включающее волевой акт. Сновидцы, привлекая свое «внимание Нагваля» и фокусируя его на темах и событиях своих снов, изменяют эти сны в «сновидении».

[Meчтатель]

Из книги "ДАР ОРЛА"

Фиксация на втором внимании имеет две плоскости

Нагваль сказал, что фиксация на втором внимании имеет две плоскости. Первая и самая легкая плоскость является злом. Так происходит, когда сновидящие используют свое искусство сновидения, чтобы фокусировать свое второе внимание на предметах мира, подобных деньгам и власти над людьми.
Вторая плоскость крайне трудно достижима, и она возникает, когда сновидящий фокусирует свое второе внимание на предметах, которых нет в этом мире, подобно путешествиям в неизвестное.
Воинам требуется бесконечная безупречность, чтобы достичь этой плоскости.
...
Воинам рекомендуется не иметь никаких материальных вещей, на которых могла бы фокусироваться их сила, а фокусировать ее на духе, на действительном полете в неведомое, а не на тривиальных щитах.

Человеческий энергетический кокон

Дон Хуан объяснил, что та яйцевидная скорлупа, которая казалась такой яркой, на самом деле была тусклой. Светимость исходила из блестящей сердцевины. Фактически скорлупа, наоборот, притупляла их светимость. Дон Хуан сказал нам, что скорлупа должна быть сломана для того, чтобы освободить существо. Она должна быть сломана изнутри и в нужное время, точно так же, как проламывают свою скорлупу те существа, что выводятся из яйца.
Если им не удается этого сделать, они задыхаются и погибают. И так же, как существа, которые вылупливаются из яйца, воин не может проломить скорлупу своей светимости раньше положенного срока.
Дон Хуан сказал нам, что потеря человеческой формы является единственным средством проломить эту скорлупу — единственным средством освобождения той захватывающей, светящейся сердцевины — сердцевины осознания, которая является пищей Орла. Сломить эту скорлупу означает вспомнить другого себя и придти к целостности самого себя.

[Meчтатель]

Из книги "ВНУТРЕННИЙ ОГОНЬ" ("ОГОНЬ ИЗНУТРИ")

- Есть простое правило большого пальца...

Он сказал, что есть ряд истин, которые были открыты видящими, древними и новыми, относительно сознания, и что эти истины были выстроены в определенной последовательности с целью их понимания.
Он объяснил, что мастерство управления сознанием состоит в усвоении всей последовательности таких истин. И первая истина состоит в том, что наше знакомство с воспринимаемым нами миром принуждает нас верить, что мы окружены предметами, существующими сами по себе и независимо, так, как мы их воспринимаем, тогда как в действительности нет мира предметов, а есть вселенная эманаций Орла. Он сказал также, что прежде, чем он объяснит мне про эманации Орла, он должен рассказать мне относительно неведомого (неизвестного) и непостижимого.
Он сказал, что большинство истин относительно сознания открыты древними видящими, однако порядок их расстановки выработан новыми видящими, а без этого порядка они почти непостижимы.
Он сказал, что отсутствие поиска порядка — одна из величайших ошибок древних видящих. Смертельным следствием этого явилось допущение того, что неведомое и непостижимое — это одно и то же. И только новые видящие исправили эту ошибку. Они установили границы и определили неведомое как нечто, скрытое от человека, одетое, возможно, устрашающим образом, однако находящееся все-таки в пределах человеческой досягаемости. Неведомое (неизвестное) в свое время становится известным. Непостижимое, с другой стороны — это неописуемое, немыслимое, неосуществимое. Это что-то такое, что никогда не будет нам известно, однако это что-то есть там — ослепляющее и, в то же время, устрашающее в своей огромности.
— Как могут видящие сделать это различие? — спросил я.
— Есть простое правило большого пальца, — сказал он, — перед лицом неведомого человек предприимчив: свойство неведомого — вселять в нас чувство надежды и счастья. Человек чувствует себя крепким и оживленным — даже опасения, которые оно вызывает, содержат что-то многообещающее. Новые видящие увидели, что человек выявляет свои лучшие качества перед лицом неведомого.
Он сказал далее, что когда за неведомое принимается непостижимое, результаты разрушительны. Видящие чувствуют себя опустошенными, запутавшимися, ужасная подавленность овладевает ими: их тело теряет тонус, их разум и трезвость блуждают, так как у непостижимого совершенно отсутствуют энергогетизирующие эффекты. Оно за пределами человеческой досягаемости и в него не следует вторгаться по глупости или даже с предосторожностями. Новые видящие осознали, что в этом случае следует быть готовыми заплатить неимоверную цену за легчайший контакт с ним.

[Meчтатель]

Выводы, к которым мы приходим рациональным путем, имеют очень мало влияния на изменение нашего жизненного пути

— Ты не можешь быть свидетелем поля энергии, — продолжал он, — по крайней мере, как средний человек, однако если бы ты был способен видеть его, ты был бы видящим, и в этом случае ты объяснял бы истины сознания. Понимаешь ли ты то, что я говорю?
Далее он сказал, что выводы, к которым мы приходим рациональным путем, имеют очень мало влияния на изменение нашего жизненного пути. Поэтому так бесконечно велико число людей, имеющих яснейшие убеждения, однако действующих все время вопреки им. Единственным оправданием для себя они считают то, что «человеку свойственно ошибаться».
— Первой их истиной является убеждение, что мир таков, каким кажется, однако это не так: он не так прочен и реален, как нас пытается убедить наше восприятие, однако он не призрак. Мир — это не иллюзия, как о нем иногда говорят, он реален с одной стороны и не реален с другой. Обрати на это особое внимание, поскольку это следует понять, а не просто принять. Мы воспринимаем — это твердый факт, однако же, что мы воспринимаем, это факт не того же рода, поскольку мы учимся тому, что воспринимать.
Что-то оттуда действует на наши чувства — это та часть, которая реальна. Нереально то, что наши органы чувств говорят нам об этом. Возьмем, например, гору. Наши органы чувств говорят нам, что это объект: он имеет размеры, цвет, форму. Мы даже разбиваем горы по категориям, и это, пожалуй, верно. Относительно этого пока все верно, дефект только в том, что нам никогда не приходит в голову, что наши органы чувств играют лишь поверхностную роль, а наши чувства воспринимают так потому, что особая черта нашего сознания заставляет их делать это.

[Meчтатель]

Они называли ее Орлом...

Он сказал, что древние видящие, встречаясь с несказанными препятствиями, в действительности видели ту неописуемую силу, которая является источником всех чувствующих существ. Они называли ее Орлом, поскольку в тех немногих взглядах украдкой, какие они могли вынести, они видели ее в виде чего-то, напоминающего пестрого черно-белого Орла бесконечной протяженности.
Они видели, что этот Орел наделяет их сознанием, Орел творит чувствующие существа так, чтобы они могли жить и обогащать сознание, данное им вместе с жизнью. Они также увидели, что Орел пожирает это самое обогащенное сознание после того, как чувствующие существа лишаются его в момент смерти.
— Для древних видящих, — продолжал дон Хуан, — сказать, что смыслом существования является рост сознания, не было вопросом веры или дедукции — они видели это.
Они видели, что сознание чувствующих существ улетает в момент смерти и воспаряет, как светящаяся паутинка, прямо к клюву Орла, чтобы быть поглощенным. Для древних видящих это было доказательством того, что чувствующие существа живут только для того, чтобы обогатить сознание, то есть их выросшее сознание является пищей Орла.
...
— Мог бы ты сказать, дон Хуан, что Орел является источником своих эманаций? — я имею в виду, так ли это визуально?
— В Орле нет ничего визуального — все тело видящего ощущает Орла. В каждом из нас есть что-то, что делает нас свидетелями всем своим телом. Видящие объясняют акт видения Орла в очень простых выражениях: поскольку человек составлен из эманаций Орла, ему следует обратиться только к собственным составляющим. Проблема возникает с сознанием, — ведь именно его сознание удушено и спутано. В критический момент, когда должен быть простейший случай признания эманациями самих себя, человеческое сознание принуждено интерпретировать. В результате получается видение Орла и его эманаций. Однако нет ни Орла, ни его эманаций, а есть нечто, чего ни одно живое существо не в состоянии уловить.

Означает ли это, что есть различные роды видящих?

— Означает ли это, что есть различные роды видящих?
— Нет, я имею в виду просто то, что есть достаточно безумцев, становящихся видящими — видящими, полными слабостей, или, лучше сказать, людей со слабостями, способных стать видящими. Они похожи на тех несчастных, которые стали «выдающимися» учеными.
Характерной чертой несчастных видящих является то, что они хотят забыть чудеса мира. Они переполнены тем, что они видящие, и полагают, что это их добрый гений. На самом деле видящий должен быть образцом, чтобы преодолеть непобедимую слабость нашего человеческого положения. Еще более важным, чем видение, является то, что видящие делают с тем, что они видящие.
— Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
— Взгляни на то, что некоторые видящие сделали с нами: мы оказались пригвожденными их видением Орла, правящего нами и пожирающего нас в момент смерти.
Он сказал, что в этом видении есть определенная слабость, и что лично он не поддерживает идею чего-то пожирающего нас. Для него более точно было бы сказать, что есть сила, притягивающая наше сознание, подобно тому, как магнит притягивает железо. В момент смерти все наше существо распадается под воздействием этой громадной силы притяжения. Интерпретацию этого момента, как пожирание нас Орлом, он считает гротеском, поскольку это обращает неописуемый акт во что-то столь повседневное.
— Я очень посредственный человек, — сказал я. — Описание Орла, пожирающего нас, произвело на меня сильное впечатление.
— Реальное воздействие можно будет измерить только тогда, когда ты увидишь это сам, — сказал он. — Однако ты должен помнить, что наши дефекты остаются с нами даже тогда, когда мы становимся видящими. Так что, когда ты увидишь силу, ты, возможно, согласишься с теми слабыми видящими, которые называют ее Орлом, как это делаю я сам. Но, возможно, ты не согласишься: может быть, ты сможешь устоять перед искушением приписать человеческие атрибуты непостижимому и создашь действительно новое, более точное название.
— Видящие, которые видят эманации Орла, часто называют их «командами», — сказал дон Хуан. — Я не имел бы ничего против того, чтобы называть их командами, если бы не привык называть их эманациями. Это реакция на предпочтение, которое оказывал этому термину мой благодетель: для него это были «команды». Я думаю, что это слово больше подходило для его силовой личности, чем мне, а мне хочется чего-то безличного. «Команда» звучит для меня слишком по-человечески, однако это то, чем они в действительности являются — командами.
Дон Хуан сказал, что видеть эманации Орла — это накликать несчастье. Новые видящие вскоре открыли связанные с этим ужасные трудности, но только после больших несчастий при попытках картирования неведомого и отделения его от непостижимого они все же осознали, что все сделано из эманаций Орла. Лишь малая часть этих эманаций находится в пределах досягаемости человеческого сознания, но даже эта малая часть уменьшается дальше под действием ограничений нашей повседневной жизни. Именно эта ничтожная часть эманаций Орла и становится ведомым (известным), немного большая часть, вообще доступная человеку — неведомым, а неисчислимый остаток — непостижимым.
Он продолжил разговор и сказал, что новые видящие, имеющие прагматическую ориентацию, немедленно осознали принуждающую силу этих эманаций. Они поняли, что все живые существа вынуждены пользоваться эманациями Орла, даже не зная, что это такое. Они также поняли, что организмы построены для захвата некоторого диапазона этих эманаций, и каждый вид имеет свой диапазон. Эти эманации оказывают большое давление на организмы, и именно через это давление организмы и строят воспринимаемый ими мир.
— В нашем случае бытия человеческих существ, — сказал дон Хуан, — мы пользуемся этими эманациями и интерпретируем их, как реальность, но то, что человек воспринимает — это только малая доля эманаций Орла, поэтому смешно слишком полагаться на наши органы чувств. И все же для нас невозможно отбросить свое восприятие. Новые видящие обнаружили это трудным путем, пройдя через ужасные опасности.

Он напомнил мне, что описание Орла пришло от древних видящих

Он напомнил мне, что описание Орла пришло от древних видящих. Новые видящие покончили с описаниями, сравнениями и догадками любого рода. Они хотели пробиться непосредственно к источнику вещей и, следовательно, подвергали себя при этом беспредельной опасности. Они все же увидели эманации Орла, но никогда не вмешивались в его символическое описание. Они почувствовали, что видение Орла отнимает слишком много энергии, а древние видящие очень дорого заплатили даже за беглый взгляд на непостижимое.
— Как древние видящие подошли к тому, чтобы описать Орла? — спросил я.
— Им нужен был минимальный набор указаний относительно непостижимого для обучения, — ответил он. — Они разрешили эту задачу путем грубого описания силы, правящей всем, что есть, но не ее эманаций, поскольку эти эманации совершенно невозможно передать на языке сравнений. Отдельные видящие могли чувствовать потребность прокомментировать некоторые эманации, но все это осталось в личном плане. Другими словами, не было создано удачной версии для эманаций, как это было сделано в случае Орла.
— Новые видящие, наверно, стали слишком абстрактными, — сказал я, — они ведут себя, как современные философы.
— Нет, новые видящие — это очень практичные люди, — ответил он. — Они не занимаются приготовлением рационалистических теорий.
Он сказал, что именно древние видящие и были абстрактными мыслителями: они построили монументальное здание абстракций, свойственных им и их эпохе, и, подобно современным философам, они были неспособны управлять последовательностью событий. Новые видящие, с другой стороны, наполненные стремлением к практичности, сумели увидеть поток эманаций и то, как человек и другие живые существа используют их для конструирования воспринимаемого ими мира.
— Как эти эманации используются человеком, дон Хуан?
— Это настолько просто, что звучит по-идиотски: для видящего люди являются светящимися существами. Наша светимость образована той частью эманаций Орла, которая заключена в нашем яйцеобразном коконе. Эта особая часть, эта горстка заключенных в нем эманаций и есть то, что делает нас людьми. Воспринять — это значит сопоставить эманации, заключенные внутри нашего кокона, с теми, которые находятся вовне. Видящие могут видеть, например, эманации внутри любого другого существа и сказать, какие из внешних эманаций могут подойти им.
— Подобны ли эманации лучам света? — спросил я.
— Нет, не совсем, это было бы слишком просто. Они — нечто неописуемое. И все же я лично сказал бы, что они подобны волокнам света. А то, что непостижимо обычному сознанию, так это то, что эти волокна — сознательные. Я не могу сказать тебе точно, что это значит, потому что сам не знаю, что говорю. Все, что я могу сказать лично, так это то, что волокна осознают себя, они живые и вибрирующие и их так много, что числа в этом случае не имеют никакого смысла, и каждое из них — вечность в себе.

Что же все-таки новые видящие говорят о восприятии, дон Хуан?

— Что же все-таки новые видящие говорят о восприятии, дон Хуан?
— Они говорят, что восприятие — это условие настройки: эманации внутри кокона подстраиваются к внешним, подходящим к их эманациям. Настройка это то, что позволяет всем живым существам культивировать сознание. Видящие утверждают это, поскольку они видят живые существа так, как они есть — светящимися, словно капля беловатого света.
Я спросил его, как эманации внутри кокона подходят тем, которые вовне, так, что возникает восприятие.
— Эманации внутри и эманации вовне, — ответил он, — это те же волокна света. Чувствующие существа — это пузырьки, сделанные из этих волокон, микроскопические точки света, прикрепленные к бесконечным эманациям.
Далее он объяснил, что светимость живых существ составляется той особой частью эманаций Орла, которая содержится внутри их светящихся коконов. Внешняя светимость притягивает внутреннюю, она, так сказать, ловит ее и фиксирует. Эта фиксация и определяет сознание всякого отдельного существа.
Видящие могут также видеть, как эманации, внешние по отношению к кокону, оказывают особое давление на ту часть, которая внутри. Это давление определяет тот уровень сознания, который имеет данное существо.
Я попросил объяснить, как эманации Орла, внешние к кокону, оказывают давление на эманации внутри.
— Эманации Орла — это больше, чем волокна света, — ответил он, — каждая из них является источником безграничной энергии. Думай об этом следующим образом: поскольку некоторые эманации, внешние к кокону, являются теми же самыми, что и внутри кокона, их энергии подобны непрерывному давлению. Однако кокон изолирует эманации, которые внутри его перепонки, и тем самым направляет давление.
Я говорил тебе, что древние видящие были мастерами манипулирования сознанием, — продолжал он. — То, что я могу теперь добавить, это то, что они были мастерами этого искусства, поскольку научились манипулировать структурой человеческого кокона. Я говорил тебе, что они разгадали тайну сознания. Под этим я подразумеваю, что они увидели и осознали, что сознание — это сияние в коконе живых существ. Они правильно назвали это светом сознания.
Он объяснил, что древние видящие увидели, что человеческое сознание — это свечение янтарного цвета, более интенсивное, чем остальная часть кокона. Это свечение находится на проходящей по всей его длине в узкой вертикальной полосе в правой части кокона,… ближе с его края. Мастерство древних видящих состояло в перемещении этого свечения так, чтобы сдвинуть его с первоначального места на поверхности кокона внутрь по ширине.