Внутренняя Иисусова молитва

[REM]

Бог-Божественная Любовь-Безусловная Любовь-Переживание позитивных чувств к себе и окружающему миру, при этом не привязываясь ни к чему,не ожидая и не требуя ничего взамен.Видеть и Любить во Всём Бога,ведь Всё-это Его проявления.Стремясь к такому переживанию своего бытия , человек параллельно начинает всё более адекватно и гармонично проявлять себя. Так я понимаю духовное развитие.После многолетних и окольных духовных исканий пришёл к выводу ,что для меня(ни в коей мере никому ничего не навязываю) практика внутренней Иисусовой молитвы является самым простейшим и сильнейшим инструментом для развития в себе Божественной Любви. Простейшая молитва: "Господи Иисусе Христе,помилуй мя", прокручиваемая в уме и сердце ,может практиковаться в любом месте,в любое время и в любых количествах(все равно ум всегда чем-то занят,и как правило каким нибудь много кратным пережёвыванием хаотичной и бесполезной инфы).Созерцание,медитация,концентрация на этих пяти словах и в конечном итоге на имени Иисуса Христа приводит к постоянно и плавно растущему пониманию своей жизни и окружающего мира.В ум , как бы ручейком начинает втекать новая инфа ,едва заметно и не давяще,и вместе с этим рождаются новые красивые эмоции,или это старые позитивные чувства,но переживаемые более шире и глубже,и вслед идёт небольшой прилив теплоты и энергии.То есть через эту молитву призывается и начинает проявлятся Иисус,Его энергия внутри меня:в уме,эмоциях,теле(не раз при молитве снималась физ.боль)Вокруг тоже происходит много небольших позитивных изменений и мелких житейских чудес(неожиданно меняется поведение окружающих ,часто нахожу деньги,происходят невероятные удачные стечения обстоятельств,исполнение заветных житейских желаний,на которые махнул рукой, и т.д.).Но всё это происходит если ни к чему не цепляешься ,не ставишь это целью. Просто концентрируешься в молитве на Иисусе Христе и произносишь Его имя,ничего не желая,кроме постижения Божественной Любви.Если происходит цепляние за что-либо,довольно быстро ситуация вокруг может стать жёсткой.То есть всё происходит примерно так, как описано в книгах у С.Лазарева .Эта молитва намного ускоряет процесс духовного роста и опыта,и следственно поток событий в жизни,что иногда вызывает опасения и страхи.Когда стараюсь молиться плотно в течение дня и так по несколько дней подряд,иногда начинают приоткрыватся какие-то грандиозные ,восхитительные и неописуемые мыслеформы,картины и чувства о Мироздании ,что становится страшно за свой разум(вдруг не выдержит, слабый пока для такого) и я перестаю молиться.Но конечно же больше всего я не молюсь ,потому что я ленив как бегемот,и пока всё хорошо мой разум забит житейской суетой и развлечениями.К Христу пришол не сразу.Да и православную соборность, ритуальность ,церковность почти ещё не понимаю(не дорос пока).Сначала занимался восточными единоборствами,цигуном,йогой для раскачки энергетики ,а моими кумирами были Сила и Власть над собой и окруж. миром.Стал интересоваться эзотерикой, полистывать книжки о магии,астральном карате и прочие опасные вещи.Но случилась череда травм и довольно быстро я забросил астральные опыты и спортивный образ жизни и через 5ть лет у меня уже была неслабая алкогольная зависимость.Ушло здоровье но и ушёл из ума весь этот опасный мусор ,котырый крутился там.Я уже спокойно изучал основные концепции крупнейших религий ,видя что все они сводились к одному и тому же-Бог есть Любовь.Тогда-то я и наткнулся на книги Сергея Николаевича,которые сделали прорыв в моём понимании и из всех религий мне стало ближе всего Христианство.

Критики не боюсь и на замечания не обижаюсь,наоборот рад увидеть свои ошибки и слабины. С Уважением .

[DoriNoriOri]

Бабушка Мария Николаевна. Чернов, Нижегородская губерния

Моя мать скончалась в июле 1918 года, на второй год советской революции, у себя на родине, в Черном, и погребена в родовой усыпальнице Балуниных, в Желнике. Моей матери было всего сорок лет, когда она умерла, и семь лет она была больна, сначала туберкулезом, а когда его залечили, то сердцем. Трагедия моей матери заключалась в том, что она, женщина богатая и красивая, вместо того чтобы пользоваться благами жизни, должна была быть больной и страдать. Была она женщина весьма религиозная, блюла посты, молилась по старым обрядам, придерживалась единоверия. Я обязан ей твердыми устоями в вере.
Бабушке, Марии Николаевне Балуниной, было в 1919 году уже шестьдесят с лишком. Она была величавая, властная и суровая, но правдивая, справедливая, религиозная, как и моя мать. Нелегка была ее жизнь в первые годы брака, - она была второй женой моего деда, но потом бабушка все взяла в руки: мужа, детей, большое имущество и т. д.
Раз вечером, вскоре по кончине моей матери, я сидел на балконе великолепного бабушкина дома, с чудным видом на широкую и многоводную Оку и далекий горный берег.
- Ты грустишь, Сережа, - заметила бабушка, подходя ко мне. - Не грустить, а радоваться надо.
- Почему, бабушка?
- Мать твоя, покойная Лида, теперь там, где нет ни болезней, ни печали, ни воздыхания. Скончалась она по-христиански, тихо и без страданий, и погребена рядом со своим отцом. Жизнь ее, как жены и матери, была примерной. Значит, все хорошо. Господь ее призвал именно когда следует. Наступают времена тяжкие - войн и междуусобий: ей бы пришлось еще больше мучиться. У Бога не как у нас: пути Его неисповедимы и всегда к лучшему. С годами это легче понять. Когда я была в твоих летах, семнадцати лет, ездила я с матерью в Керженские скиты на пострижение моей подруги и родственницы Леночки. Как сейчас помню тот день. По синему небу плыли белые облака, тихо стояли березки у дорожки, а вокруг - дремучие леса Керженские, избушки насельниц, садики - и все залито солнцем, но не ярким, а вот как на картине Нестерова "Великий постриг". Так же, как и на картине, шла процессия - впереди новопостригаемая, красивая и тихая, с белицами, а потом - чинные старые монахини. Твоя прабабка, сестра прадеда твоего, а моего тестя, Павла Петровича, Анфиса, была тогда игуменьей. И так мне было хорошо тогда, что думала я: и мне бы так остаться в тиши и молитве. Но Господь судил мне выйти замуж за сурового и придирчивого вдовца с малыми детьми. И многое мне пришлось испытать. Благословляя меня под венец, покойная моя матушка сказала мне: "Машенька, вот ты выходишь за богатого вдовца с малыми детьми, а тебе самой и девятнадцати лет нет. Многое придется тебе испытать, но будь верна долгу и помни: терпение и труд все перетрут". Так и случилось. И никогда я не сожалела о том, что могло бы быть. И тебе не советую. Помни слова Писания: Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. 2, 10). Вот сообщают, что расстреляли в Екатеринбурге Государя Императора Николая Александровича, и притом со всей семьей и близкими. Такого злодеяния не было на Руси со Смутного времени, которое продолжалось, пока не погибли все эти убийцы и предатели, сами себя уничтожившие. Так и ныне будет. Тебе бы должно в порядке вещей быть человеком очень богатым, жить в довольстве и почестях, и все это революция, - а правильнее Господь Бог, - все это от тебя отнимает. Но не жалей, за это дается тебе великая свобода духовная, не связан ты больше именьями, делами, заводами.
- А как вы, бабушка, мне посоветуете, если разгорится дальше революция и все будет потеряно?
- Да как я тебе сказала: живи по совести и никогда не поступай наперекор ей ради карьеры или прибыли. Те, кто так поступает, получают должное в самих себе, в раздражительности, в заботах об имуществе и почестях, в интригах, в унижениях, в зависти к более преуспевшим. А если кто впадает в преступление, то еще хуже бывает. Подлинно, человек пожнет то, что посеял. Кто посеет доброе, тот доброе и пожнет, а если злое - то злое. Время наступает безбожное, а ты не смотри на других, держись веры - и не будешь постыжен. Молись, вот как игуменья Анфиса делала: стоит как свеча и поклоны кладет, а было ей далеко за семьдесят. А умерла она за девяносто, в старости доброй, без глухоты, слепоты и параличей, просто уснула и почила от трудов праведных. Дело, впрочем, не в поклонах, а в чистом сердце и совести незазорной. Была я в Сарове на прославлении преподобного Серафима, видела его пустыньку и камень, где он молился. Великий был Старец и достиг великого, ибо подвизался много в молитве Иисусовой.
- Скажите, бабушка, а в миру тоже в ней подвизаются?
- Бывает. Я встречала кое-кого, больше по купечеству, а дворяне, те очень уже от веры отошли, хотя и там встречаются люди благоверные. Вот был, например, богатый купец Сибиряков, много пожертвовавший на Андреевский скит на Афоне и там постригшийся. Оптинский архимандрит Моисей Путилов был тоже из купцов и еще в миру Иисусовой молитвой занимался, Орловский Немытов и другие. Да и у нас, в Нижнем, были. Одного я хорошо знала, когда я только что вышла замуж. Мне было лет двадцать, а ему за пятьдесят. Он был третьим сыном купца-миллионера, и отец благословил его на монашество. Пошел он за советом к покойному отцу Амвросию, в Оптину, а тот и говорит, как всегда, прибаутками: ты знаешь, кто суров, тому и Саров, а кто упрям, тому и Валаам. Суровости в тебе я не приметил, а настойчивости у тебя много. Упористый ты человек. А посему направляйся на Валаам, там тебя всему научат. Ну он и пошел, и был там уже несколько лет, и мантия уже ему подходила, а тут оба старших брата умерли, оставив малых детей, а отец одряхлел. Старец и благословил его вернуться в мир и только молитвы Иисусовой не оставлять. Хорошо повел валаамец дела купеческие, и все чисто, благородно, без обмана и утеснения малых сих. А когда племянники подросли, то сдал он им дела, а сам постригся в отдаленном сибирском монастыре, и там поставил себе пустыньку, и скончался далеко за восемьдесят лет. Говорила мне покойная матушка, когда он еще в миру жил, что тянуло его крепко обратно в монашество. Да так и должно быть. Здесь, в миру, все проходит.

[Nesin]

Пробовал.Очень тяжело,но когда ночью проснешься,а в душе клокочет:"Господи,Исусе Христе..." вот тогда и слов не надо.

[Iren4]

Великий постриг. 1897-98. Масло
НЕСТЕРОВ Михаил Васильевич

[DoriNoriOri]

Пробовал.Очень тяжело

Тяжело творить молитву, не отвлекаясь на мысли о чем-то другом? Да, очень.

[DoriNoriOri]

Печенгский схиигумен Иоанн. Новый Валаам

Раз мы сидели в августе со схиигуменом Иоанном в саду Нового Валаама и беседовали. День был теплый и солнечный, но уже чувствовалось приближение осени. Прозрачный воздух, резкие тени. Тихое утро золотилось на солнце.
- Скажите, отец Иоанн, об уклонениях в молитве Иисусовой. Бывают они или нет?
- Как же не быть? Бес всюду приражается. Если к мирянину приставлен для искушения один бес, то к монаху два, а к делателю и все три. Сборник о молитве Иисусовой и Беседы о молитве Иисусовой, которые издал покойный игумен Харитон, читали?
- Читал.
- И там об этом говорится довольно много, а сущность та, что при молитве Иисусовой надо иметь глубокое смирение и отнюдь не мнить. А иные мнят. Для чего мы читаем молитву Иисусову? Чтобы, постоянно помня Господа и каясь в грехах, прийти в духовное умиротворение, внутреннее безмолвие и любовь к ближнему и правде, - тогда мы живем в Боге, Который есть любовь. Но есть люди, которые смотрят на эту молитву, как на некую магию, которая им доставит чтение мыслей, прозрение, дар чудотворений и исцелений и тому подобное. Такой подход к молитве крайне греховен. Так поступающие обольщаются бесами, которые им дают от себя некую власть, чтобы их совсем погубить, навеки. Вот был я игуменом на Печенге. Это очень далеко, на берегах Ледовитого океана. Летом солнце три месяца не заходит, а зимой - трехмесячная ночь. И великое одиночество. Бурный океан и безлюдная, унылая тундра кругом. В таких условиях бывает, что, молясь исступленно, некие иноки весьма повреждаются и начинают слышать голоса и видеть видения и тому подобное. Одному такому стали слышаться голоса в келье, будто ангельские, внушавшие ему, что он достиг дивной высоты и может чудеса творить и даже, как Спаситель, по водам ходить. Убедили эти голоса бедного испытать себя на деле, пройти по тонкому льду, якобы он уже невесом. Ну, он и пошел, и провалился в воду - и хоть он кричал и его вытащили, однако от холодной воды заболел и вскоре умер, покаявшись. Это крайний случай, а других бес иначе донимает. Молясь и видя в себе некий прогресс духовный, начинают они кичиться им и всех прочих считать низшими себя и недостойными, а в себе видеть избранный сосуд Божий. Такие молитвенники обычно всех осуждают, легко раздражаются при укорении, всегда в какой-то смуте. Хотя и говорится у Апостола Павла, что взывающий ко Господу Иисусу Христу о спасении и исповедающий Его Сыном Божиим спасен будет, но Сам Спаситель поучает, что не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного (Мф. 7, 21). А эти люди хотя и взывают, но сердце их отстоит далеко от Господа. Нужно, значит, к молитве прибавлять еще исполнение заповедей, ибо вера без дел мертва и делами вера достигает совершенства.
- А как узнать, отец схиигумен, к кому обращаться за советом?
- Ищи себе Старца тихого, доброго, смиренного, пребывающего в мире совести и внутреннем безмолвии, то есть никого не осуждающего. А от тех, которые всех осуждают, всем недовольны да еще и сребролюбивы, - от таковых беги, ибо с ними сам еще развратишься. Да помни еще и то, что со Старцем жить можно до поры до времени, а как научился деланию молитвы да блюдению помыслов, то зачем тебе и Старец? Нельзя все время быть ребенком, а с годами сам за все должен отвечать. Да и сам ты можешь Старцем быть, когда придет время.
- То есть как это?
- Да очень просто. Старец есть человек, богатый духовным опытом и мудростью и великой любовью к людям. Старцами бывали и простые монахи, как достопамятный Зосима Верховский, с которого Достоевский списал своего Старца Зосиму, а вовсе не со Святителя Тихона или отца Амвросия. Прочтешь житие Старца Зосимы - сам увидишь. Таковы же были Старец Василиск Туринский, Иоанн Молдавский, схииеродиакон Мелхиседек, преславный Старец, доживший до 125-ти лет. Старец Даниил Агинский, великий подвижник и учитель, в Сибири, да вот Кузьма Вирский, были простыми мирянами, а к ним за советом ездили не только миряне и священники, но монахи и епископы, и из премудрых. А разве не Старец, да еще какой, автор Рассказов Странника. В переписке отца Амвросия Оптинского я нашел, что был он из орловских крестьян, а как рукопись была найдена на Афоне, в Свято-Пантелеимоновском монастыре, то, вероятно, там есть и оригинал этой рукописи. Вероятно, этот Странник, возвращаясь со Святой Земли домой, в Россию, заехал на Афон, как многие паломники делали, да и рассказал о своих хождениях Старцу, иеросхимонаху Иерониму Соломенцеву, а тот приказал записать, или Странник сам записал, да, может, на Афоне и остался. Как знать?
- А странничество - подвиг, отец Иоанн?
- Да и какой, только юродство выше, ибо труднее. Но юродствовать не дозволяется, а только очень немногим, по благословению великих Старцев. Мы и малого-то снести не можем, куда уж там пускаться в великое. Вот о Старце Леониде Оптинском такую историю рассказывают. Один монах надоедал ему просьбами благословить на вериги, а Старец ему отвечал: "Зачем тебе вериги? Монашество само есть тяжкие вериги, если все делать как следует. Но монах все клянчил. Наконец Старец благословил, а затем вызвал к себе монанаха-кузнеца и сказал ему: "Придет к тебе завтра монах просить, чтобы ты ему вериги сделал, а ты скажи: "Зачем тебе вериги?" - да зауши хорошенько". На следующий день прибегает к нему разгневанный монах и объясняет, что он просил кузнеца сделать ему вериги, а тот вместо этого его заушил. "Ну вот, - сказал Старец, - ты одной пощечины не стерпел, а побежал жаловаться. Куда тебе носить вериги? Так вот и не надо выше головы прыгать".
- Вот мне отец Михаил говорит: сей, брате, доброе слово всюду, и в тернии, и при дороге, и на камени, все, может, что-нибудь и произрастет и плод принесет, даже сторичный. Что вы думаете, отец схиигумен?
- Ну, уж раз отец Михаил так сказал, надо слушаться. Сей доброе слово всюду - вот и будешь странствовать, как тот Странник. Это, брат, не малый подвиг.
- А смогу ли я выдержать, батюшка?
- С верой сможешь, ибо сказано: Все могу об укрепляющем меня Иисусе Христе (Флп. 4, 13). Вот к молитве Иисусовой прилегай, Она тебя и вывезет.

[Nesin]

"Даже если ты сумеешь выжать воду из камня чудесным способом,все равно ты не свят и не имей претензии увидеть
Божественный Свет",так или примерно так, учат жить афонские старцы.

[Нюра]

http://kuraev.ru/index.php?option=com_smf&Itemid=63&topic=350917.0

[DoriNoriOri]

http://kuraev.ru/index.php?option=com_s ... c=350917.0

Большое спасибо Нюре за ссылку на эту тему:

Можно ли от молитвы Иисусовой психически повредиться?

В статье ведь ясно написано:
"...вне Церкви и без борьбы со страстями эта молитва не имеет ни смысла, ни ценности.

Это делание несовместимо, в частности, с гордостью, нечистотой и всяким проявлением злобы, направленной на ближнего. Напротив, творить Иисусову молитву можно лишь в состоянии покаяния, смирения, целомудрия и любви к Богу и к ближнему.

Вот почему этот вид молитвы нельзя отождествлять с какой-то техникой. "Христос, – говорил старец, – пришел не для того, чтобы принести нам технику, но чтобы научить нас покаянию".
...
Молитва, произносимая с нечистыми помыслами или в гордости, не только бесполезна, но даже наносит ущерб тому, кто молится. Старец Сергий говорил об этом очень емкими фразами: "Блудный грех делает молитву невозможной"..."

[DoriNoriOri]

Отец Мисаил. Свято-Пантелеимоновский монастырь на Афоне

С отцом Мисаилом я встретился на Афоне в 1951 году, когда он был гостиничником в Свято-Пантелеимоновском монастыре. Он был высок, прям, в полном уме и твердой памяти, благодушен и ласков. Он прибыл на Афон в 1896 году и любил рассказывать, как, по дороге на Афон, проезжал через Москву, приготовляемую к коронации Императора Николая II, которого он уважал еще более, чем Старец Михаил.
Раз я сидел в моей прекрасной комнате, в архондарике, с портретами Императора Александра II и его супруги и митрополита Московского Филарета на стенах. Окна и двери на балкончик, по столбам которого вились цветущие |глицинии, были открыты настежь. Внизу были видны монастырские здания и церкви, сады, горы и синее небо, залитое ярким утренним светом. Я сидел у окна и рассматривал найденную мной в отделе рукописей богатейшей монастырской библиотеки рукопись Откровенных рассказов Странника, написанную прекрасным почерком и помеченную приемом в отдел много ранее издания печатных Рассказов. Передо мной был, несомненно, оригинал, с которого архимандрит Казанского Черемисского монастыря издал свою книгу. Меня заинтересовал факт, при сличении рукописи и книги, что в последней были пропущены не только целые столбцы, но и два очень длинных рассказа.
В дверь постучали, и в комнату вошел отец Мисаил.
- Я вот сказал Василию, чтобы он вам чайку принес с хлебом и вареньем, подкрепиться.
- Очень вы обо мне, отец Мисаил, заботитесь, даже неловко.
- Да как же не заботиться? Вы редкий гость. Русские люди редко ныне сюда к нам приезжают, не то что в старые года. Когда-то кто заглянет? А все больше иностранцы разные, протестанты и католики, а всего чаще просто любопытные, безо всякой веры, просто поглазеть. Живут, ходят из монастыря в монастырь. Все им показывай. Человека приходится для этого держать. А вы тут рукописью какой-то занимались? Ишь как красиво, и по-русски.
- Знаете, отец Мисаил, это подлинник Откровенных рассказов Странника. Несомненно, Странник был на Афоне и записал свои похождения для тогдашнего духовника, иеромонаха Иеронима Соломенцева. Когда же Казанский архимандрит издал эту рукопись книгой, он немало из нее выпустил: целых два больших рассказа, между прочим.
- Ишь ты. А почему же он их выпустил?
- Мелкие выпуски понятны. Там Странник сурово относится к богословам-академикам, из которых выходили архиереи. Такое свободомыслие могло не понравиться иерархии, а иметь с ней затруднения Казанский архимандрит не хотел. Странник резко критиковал отжившую схоластику, тогда преподававшуюся. А два рассказа архимандрит выпустил, верно, потому, что думал, что они могут смутить читателей из иноков. Ведь рукопись была написана мирским человеком и для духовника.
- А что же говорится в этих рассказах?
- В первом, начало которого имеется в книге, рассказывается, как Странник ночевал на подозрительном постоялом дворе и как проснулся, когда тройка лошадей с пьяным ямщиком налетела на избу и разбила окно, под которым он спал. А в рукописи говорится, что когда Странник улегся спать, то пришла к нему женщина с этого же двора с намерениями жены Потифара и стала к нему ласкаться, что возбудило в нем похоть, и обычная его молитва самотечная приостановилась. Странник, вероятно, впал бы в грех, если бы не эта тройка. Женщина от этого потрясения сильно заболела, но была исцелена молитвами Странника...
- Да, великое дело - молитва Иисусова, Сергей Николаевич, - заметил отец Мисаил, - подлинно от смерти и позора спасает. А это правда, когда подымается блудная страсть, то молитва Иисусова, самотечная, прекращается. Тогда уже усилие надо.
- А вот женатые люди этой молитвой почти не занимались. Как же это выходит? - спросил я.
- Сравнили! Одно - законный, благословленный брак, а другое - блудная похоть, что появилась у Странника к чужой женщине. Тут блуд или еще и прелюбодеяние. Натурально, - отец архимандрит подумал, - что кто не разбирается в вещах правильно, может соблазниться. А вы знаете, что бывает за соблазн малых сих? Лучше бы тому человеку не родиться. Бес хитер. Он нас донимает не мытьем, так катаньем и может нас этой же великой молитвой угробить, если нет у нас смирения. Поняли? Я пришел сюда давно-давно, в 1896 году. Видел я и отца Стратоника, которым вот восторгался отец Силуан, о котором пишет отец Софроний, и даже отец Иларион, который написал На горах Кавказа. Спасался он там отшельником. Хорошая книга, и уже два издания вышли и пропущены были цензурой. Ну, а отец Иларион не академик, может, где и неясно о чем выразился, но вера была правой. Попалась книжка эта двум дворянчикам, ученым, отцу Антонию Булатовичу из Андреевского скита и отцу Алексию Киреевскому из нашего монастыря, и стали они спорить. Одному - книжка верх мудрости и праведности, а другому - полна ересей. Соблазнили они своими спорами немало простых монахов, и пошла буча. Пришлось сотни русских монахов выслать с Афона, а тут еще война - и началось увядание русского Афона. А теперь до чего дошли? Одни старики остались, молодёжи - никакой. Если бы отцы Антоний и Алексий занимались бы молитвой Иисусовой как следует, в смирении сердца, то не устроили бы они этой свары. Какая уже тут молитва, когда друг друга последними словами обзывают? Кто горд, нетерпим, властен, тому заниматься молитвой Иисусовой не подобает, если, молясь, он все время грешит - и не кается. Тогда эта молитва ему во осуждение.
- А как же узнать, отец Мисаил, человека, который правильно подвизается?
- Очень просто его узнать. Никого он не осуждает. Говорили об архимандрите Оптинском Исаакии, что когда приходили монахи жаловаться друг на друга, то он выслушивал их внимательно, приговаривая: "Ишь ты, какое слово сказал, и еще ударил, - нехорошо, таких вещей допускать не следует", а заканчивал всегда так: "А поди-ка ты, отче, к обидчику да попроси у него прощения". - "Да ведь он меня изругал и ударил!" - "А Христос сказал: "Если ударили тебя по щеке, подставляй другую" (см. Мф. 5, 39), а ты ему скулы свернуть хочешь. Ведь он бы тебя не обидел зря. А вон ты до чего человека довел, поди проси прощения". Никого не судил отец Исаакии, а отцы Антоний и Алексий не так делали и кончили плохо. Будь всегда в мире, Сергей, и спасешься.

[DoriNoriOri]

Сергей Миронович Пауль. Юрьев

С Сергеем Мироновичем Паулем я познакомился в Юрьеве, по-эстонски - Тарту, в Эстонии, в 1924 году. Он был старшим сыном М. А. Пауля, эстляндского вице-губернатора, первого эстонца на этом посту. М. А. Пауль кончил Санкт-Петербургскую Духовную академию, где он был одним из любимых учеников архимандрита Антония Храповицкого, позже Киевского митрополита. Вскоре по окончании Академии Пауль перешел на гражданскую службу и, быстро подымаясь в чинах, был назначен эстляндским вице-губернатором, на каковом посту и скончался, на пороге самой блестящей карьеры. Сергей Миронович по окончании среднего образования поступил в Университет, а затем, по военному времени, в Военное училище, откуда и был выпущен офицером. Сергей Миронович сражался в первую мировую войну, а затем - в гражданскую, в которой он получил, в Ледяном походе, страшную рану: пуля, войдя в левый глаз, вышла через правое ухо. Сергей Миронович ослеп на один глаз и оглох на одно ухо. Некоторые части мозга были затронуты, и он был вынужден подвергаться каждые три года операциям в мозгу. Все это его нисколько не ожесточило и не озлобило. Сергей Миронович был всегда ровен, ласков и никогда никого не судил. Кроме него я знавал только еще одного человека с такой же особенностью, покойного архиепископа Уильяма Темпла Кентерберийского. Вернувшись в Эстонию, Сергей Миронович блестяще кончил Юрьевский университет и должен был бы остаться для подготовления к профессорской кафедре по химии. Вместо этого он ушел послушником в Пеково-Печерский монастырь.
Было в Сергее Мироновиче что-то от князя Мышкина из Идиота Достоевского, и еще больше от Алеши Карамазова. Как и последний, он никогда не заботился о том, что есть и что пить и во что одеться. И все как-то устраивалось к лучшему. О карьере никогда не думал, был прост, хотя высоко-образован и начитан. Все, что имел, раздавал. В Псково-Печерском монастыре он пробыл около трех лет, но не постригся, а так же, как и Алеша Карамазов, вернулся в мир, как и у Достоевского, по повелению своего Старца, иеромонаха Вассиана, скончавшегося иеросхимонахом Симеоном в конце пятидесятых годов, в августе, 93-х лет. "Сергей Миронович, - сказал ему отец Вассиан, - гряди в мир, там такие люди куда нужнее, чем здесь. Учи самим примером жизни. А придет время, вернешься, если Господь благословит". По выходе из монастыря Сергей Миронович жил недолго у моего покойного брата Константина, а потом был назначен управляющим одной химической лабораторией. Скончался он, как я слышал, в сороковых годах. Сергей Миронович научился молитве Иисусовой, когда он был еще в одном сербском монастыре в самом начале двадцатых годов. Он преуспел в ней изумительно, очень рано достигнув внутреннего безмолвия, постоянного спокойствия и радости. С Сергеем Мироновичем я часто бывал в Юрьеве и в Псково-Печерском монастыре.
Раз зашел он ко мне в келью, которую я занимал. Эта келья была одна из древнейших, еще со времен преподобного Корнилия. В ней, по преданию, останавливались цари Иоанн Грозный и Петр Великий, в ней жил иеромонах Лазарь, которого посещал Александр Благословенный, а также иеросхимонах-затворник Феодосий, которого посещал Николай II. Келья соединялась с пещерной церковью и пещерами посредством коридоров.
- Скажите, брат Сергий, - спросил я послушника, - как вы осваиваетесь с новым положением?
- Очень хорошо, лучше, чем в Сербии, где было много русских интеллигентов. Без них лучше.
- Почему?
- Да потому что простые люди, как здесь, цельнее, а интеллигенты от одного берега отстали, а к другому не пристали - и маются: старую, цельную, прадедовскую веру они потеряли, а вульгарного атеизма, хамства и разнузданности переварить тоже не могут. Хромают на обе ноги. Здесь только Настоятель да еще один иеродиакон из образованных, а все прочие - простецы, сиречь мужики. Когда я сюда пришел, Старец мой, монастырский духовник отец Василий, мне и говорит: "Вот, Сергей Миронович, вы пришли в монастырь. В Сербии уже в монастыре жили, знаете, что за жизнь. Преосвященный Феофан Затворник мудро писал, если уже в монастырь - так на одиночество, церковь да келья; молись и трудись - и все. Сиди в келье, она тебя всему научит. А если будешь пускаться в беседы с братией, то всего наслушаешься и не только из монастыря можешь уйти, но и веру потерять, удивляясь, как люди столько лет во Обители прожили, а полны пустоты, зависти, чванства и тому подобного. Вот ты научен молитве Иисусовой, в ней подвизался, а за советом о ней обращался к отцу Аркадию: он много о ней знает. Вот я так и живу и отказываюсь ходить на беседы и разговоры, за что меня даже гордым считают.
- А скажите, Сергей Миронович, весьма ли полезна молитва Иисусова?
- Очень, только нужно проходить ее в духе кротости, а иначе легко впасть в духовную прелесть и возомнить о себе недолжное.
- Вот вы, Сергей Миронович, много изучали индуизм и буддизм. Там не так, как у нас.
- Конечно, не так. У индусов или буддистов все горе от невежества и привязанности к миру, который лежит во зле, а спасение состоит в уничтожении личности, задутой, как свеча, или растворившейся, как капля в океане. Но и там есть замечательные люди. Я слышал такую историю. У одного из богатейших и главнейших магараджей Индии был Диван, то есть Премьер-министр, его родственник, молодой, богатый, ученый. Все ему завидовали. Раз был во дворце банкет по какому-то случаю. Один из гостей-иностранцев подошел к Дивану и говорит ему: "Вы человек весьма счастливый. Вы знатны, богаты, молоды, здоровы. У вас прекрасная семья. Все блага земные". А Диван ему и отвечает: "Вы думаете, в земных благах счастье? Не препона ли это к истинному счастью, свободе духа?" В тот же вечер Диван вызвал к себе слугу, переоделся при нем в одежду санаусси, взял посох и исчез навсегда. У индусов как стал санаусси - умер заживо, так как теряет касту и все, но он приобретает великую свободу духовную, ничем не связан. Видите, у индусов и у буддистов есть люди, способные на великие жертвы ради свободы духа. Но у нас есть лучший путь, о котором говорится в Евангелии: ...познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32).
- Значит, вы пришли в монастырь познать истину?
- Монастырь, Сергей Николаевич, есть школа духовная, вот как пишется у преподобного Венедикта, которым вы увлекаетесь, но это не есть школа формального исследования, как Семинария, а духовного опыта.
- А найдете ли вы искомое?
- А это Старцу лучше знать. Я хотел бы остаться здесь, но если Старец пошлет в мир, то пойду, как пошел по благословению Старца Зосимы Алеша Карамазов. А знаете, Сергей Николаевич, вы ближе к Алеше, чем я. Во мне еще много остается от князя Мышкина. Вы здесь всего на три месяца, приглядитесь, научитесь особо у отца Аркадия и отца Вассиана. Вам это будет нужно в свое время, когда пуститесь в странствия на Западе, среди людей другой культуры, других взглядов. А особо держитесь молитвы Иисусовой. Я ею только и держусь. Да знаете ли еще, Сергей Николаевич, к какому я пришел выводу из гражданской войны? Насилием ничего не сделаешь. А с христианской точки зрения, вместо того, чтобы злобствовать и мстить, лучше подчиниться насилию. Оно не вечно, и оно более развращает насильника, чем его жертву. В гражданскую войну обе стороны творили всякие зверства. И какой результат? Белые побиты, а красные поедают и уничтожают друг друга. И это только началось, а там какие чистки пойдут. Для нас все это должно отставить и помнить, что Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8), и поклоняться Ему следует в духе и истине (Ин. 4,24). Вот молитва Иисусова и есть поклонение в духе и истине.

[DoriNoriOri]

"Глава III ЧУДО ФАКИРА И ИИСУСОВА МОЛИТВА

Архимандрит Николай (Дробязгин)

Автор этого повествования прошел блестящий путь в миру, будучи морским офицером и был также глубоко связан с оккультизмом в качестве редактора оккультного журнала "Ребус". Спасенный от почти неизбежной смерти чудом св. Серафими Саровского, он совершил паломничество в Саров и после этого, отказавшись от мирской карьеры и от своих оккультных связей, стал монахом. После рукоположения в священнический сан он служил миссионером в Китае, Индии и Тибете, в качестве священника в храмах различных посольств и как настоятель нескольких монастырей. После 1914 года он жил в Киево-Печерской Лавре, где беседовал с молодыми людьми, посещавшими его, о влиянии оккультизма на современные события в России. Осенью 1924 года, через месяц после того, как ему нанес визит некто Тухолка, автор книги "Черная магия", он был убит в своей келье "неизвестными лицами" - заколот кинжалом с особой рукояткой, явно носившей оккультное значение.

Описанный здесь случай произошел незадолго до 1900 года и был записан около 1922 года доктором А.П. Тимофеевичем, позднее ставшим монахом в монастыре Ново-Дивеево (шт. Нью-Йорк) (Русский текст см. "Православная жизнь", 1956, №1)

***

Чудесным ранним тропическим утром наш корабль рассекал волны Индийского океана, приближаясь к острову Цейлон. Пассажиры - по большей части англичане, путешествовавшие со своими семьями на место службы или по делам своих индийских колоний с оживленными лицами жадно всматривались в даль, ища глазами волшебный остров, о котором почти все они должны были быть наслышаны с самого раннего детства, по сказкам и рассказам путешественников.

Остров едва лишь завиднелся на горизонте, а тонкий, пьянящий аромат растущих на нем деревьев все больше и больше окутывал корабль с каждым дыханием ветерка. Наконец, на горизонте показалось нечто вроде голубого облака, росшего по мере приближения нашего корабля. Уже можно было заметить домики, разбросанные по берегу, выглядывающие из зелени величественные пальмы и пеструю толпу туземцев, поджидающих прибытия корабля. Пассажиры, быстро перезнакомившись в дороге, смеялись и оживленно переговаривались на палубе, восхищаясь чудесным видом сказочного острова, разворачивающегося у них перед глазами. Корабль медленно развернулся, готовясь причалить к пристани портового города Коломбо.

Здесь корабль должен был запастись углем, и у пассажиров было достаточно времени, чтобы сойти на берег. День был такой знойный, что многие пассажиры решили не сходить с корабля до вечера, когда приятная прохлада придет на смену дневной жаре. Небольшую группу из восьми человек, к которой присоединился и я, повел полковник Эллиот, который уже бывал в Коломбо и хорошо знал город и окрестности. Он внес заманчивое предложение: "Леди и джентльмены! Не хотите ли вы отправиться за несколько миль за город и посетить одного из местных колдунов-факиров? Быть может, мы увидим что-нибудь интересное". Все приняли предложение с энтузиазмом.

Уже вечерело, когда мы оставили позади душные улицы города и покатили по великолепной дороге среди джунглей, которая вся сверкала от миллионов светляков. Под конец дорога внезапно расширилась, и перед нами оказалась небольшая поляна, с трех сторон окруженная джунглями. С края поляны под большим деревом стояла хижина, возле которой дымился небольшой костер и сидел худощавый, тощий старик с тюрбаном на голове, скрестив ноги и не сводя неподвижного взгляда с огня. Несмотря на шум нашего появления, старик продолжал сидеть совершенно неподвижно, не обращая на нас ни малейшего внимания. Откуда-то из темноты появился юноша и, подошедши к полковнику, о чем-то тихо его спросил. Через некоторое время он принес несколько табуреток, и наша группа расселась полукругом невдалеке от костра. От него поднимался легкий и ароматный дым. Старик сидел все в той же позе, словно никого и ничего не замечая. Поднявшийся месяц до некоторой степени разгонял ночную темноту, и в его призрачном свете все вещи приняли фантастические очертания. Невольно все умолкли и ждали, что же произойдет.

Глядите! Глядите туда, на дерево! - воскликнула мисс Мэри взволнованным шепотом. Мы все повернули головы туда, куда она указывала. И вправду - вся поверхность необъятной кроны дерева, под которым сидел Факир, казалось, медленно поплыла в мягком лунном свете, и само дерево мало-помалу стало таять и контуры его расплывались; как будто невидимая рука накинула на него воздушное покрывало, с каждой минутой становившееся все гуще. Вскоре перед нашим потрясенным взглядом открылась с необыкновенной ясностью поверхность моря с катящимися волнами. Волны набегали одна за другой, с легким шорохом, разбегались белыми гребнями пены; легкие облачка неслись по небу, которое стало совершенно голубым. Ошеломленные, мы не могли отвести глаз от этой поразительной картины.

Но вот вдали показался белый пароход. Из двух его больших труб валил темный дым. Он быстро приближался к нам, рассекая волны. К нашему величайшему изумлению, мы узнали свой собственный корабль, тот самый, на котором мы прибыли в Коломбо! По нашим рядам пронесся шепот, когда мы прочитали на его корме выложенное золотыми буквами имя нашего корабля - Луиза". Но что поразило нас более всего - на корабле мы увидели самих себя! Не забывайте, что в то время, когда это происходило, о кинематографе никто слыхом не слыхал, и было невозможно даже вообразить что-либо подобное. Каждый из нас видел самого себя на палубе парохода среди смеющихся и переговаривающихся людей. Но вот что было особенно поразительно: я видел не только самого себя, но в то же время и всю палубу корабля, вплоть до мельчайших деталей, как бы с птичьего полета - чего попросту не могло быть в действительности. Я видел одновременно и себя среди других пассажиров, и матросов, работающих на другой стороне корабля, и капитана в его каюте, и даже нашу обезьянку Келли, всеобщую любимицу, лакомившуюся бананами на грот-мачте. В то же время мои спутники, каждый по-своему, были сильно взволнованы тем, что они видели, и выражали свои чувства негромкими восклицаниями и возбужденным шепотом.

Я совершенно забыл о том, что я священник и монах, что мне вряд ли приличествует принимать участие в подобных зрелищах. Наваждение было так необоримо, что и сердце, и ум молчали. Но вот мое сердце тревожно и больно забилось. Все мое существо охватил страх.

Мои губы сами собой зашевелились и стали произносить слова: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!" Я почувствовал немедленное облегчение. Казалось, что какие-то невидимые цепи, которыми я был опутан, начинали спадать с меня. Молитва стала более сосредоточенной, и с ней вернулся мой душевный покой. Я продолжал смотреть на дерево, как вдруг, будто подхваченная ветром, картина затуманилась и рассеялась. Я больше ничего не видел, кроме громадного дерева, озаренного светом луны, и Факира, сидящего под деревом, в то время как мои спутники продолжали рассказывать о своих впечатлениях, вглядываясь в картину, которая для них не исчезала.

Но вот что-то как будто стало твориться с самим Факиром. Он свалился набок. Встревоженный юноша подбежал к нему. Сеанс неожиданно прервался.

Глубоко взволнованные всем увиденным, зрители поднялись, оживленно обмениваясь впечатлениями и не понимая, почему так внезапно и неожиданно все оборвалось. Юноша объяснил, что факир устал, а тот уже сидел, опустив голову и не обращая никакого внимания на присутствующих.

Щедро вознаградив факира через юношу за то, что он дал нам возможность присутствовать при столь изумительном зрелище, наша группа быстро собралась в обратный путь.

Уже уходя, я невольно в последний раз обернулся, чтобы запечатлеть в памяти всю сцену, и вдруг я содрогнулся от неприятного ощущения. Мой взгляд встретился со взглядом факира, полным ненависти. Это произошло в кротчайший миг, и он снова принял свою прежнюю позу, а этот взгляд раз и навсегда открыл мне глаза на то, Чьей силой в действительности произведено это "чудо".

(из книги С.Роуза "Православие и религия будущего")

[DoriNoriOri]

ГЛАВА 10. МОЛИТВА ИИСУСОВА


Всё началось с чёток.
Я всё-таки домучил своими приставаниями Флавиана, и он подарил мне чётки. Настоящие монашеские чётки, сплетённые из чёрного шёлкового шнура, разбитые четырьмя рубинового цвета пластиковыми бусинами на четыре части по двадцать пять узелков, с длинной, из того же блестящего шнура кистью, увенчанной крестиком. Чётки, привезённые с Афона.

Никогда бы не подумал, что на свете ещё есть такой предмет, обладание которым может доставить мне столько искренней детской радости.
Когда Ирина в очередной раз заметила свешивающуюся из под моей подушки чёточную кисть, она с улыбкой заметила:
— Ты, Лёшка, часом, не в монахи собрался? У тебя там клобук под кроватью не припасён?
— Несмь достоин ангельского образа, жена, — со скорбно-смиреным выражением лица ответил я, — ты — мой клобук, Ленка — мантия, Стёпка — параман. А Кирюшка, Юлясик и Манянька — прочие монашеские принадлежности. А верига — мать Евлампия!

Может быть, мы с тобой когда-нибудь и дорастём до Андроника и Афанасии, или Ионы с Вассой, или Кирилла и Марии Радонежских... Но не сейчас, жена, не сейчас...
— Мать Евлампия, мать Евлампия! А что такое верига? — раздался звонкий голос, услышавшей наш разговор Леночки.

«Прими, брате (имярек), меч духовный, иже есть Глагол Божий, ко всегдашней молитве Иисусовой: всегда бо имя Господа Иисуса во уме, в сердце, в мысли, и во устех своих имети должен еси, глаголя присно: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного...» — я закрыл «Требник», в котором изучал молитву на вручение чёток из чина пострижения в монахи, и задумался.
— Меч духовный — верёвочка с узелками. Глагол Божий во уме, в сердце и во устах — молитва «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного»...

Короткая — всего восемь слов — молитовка, а о ней целые библиотеки написаны...

Этой молитвой подвижники очищали сердце, стяжали благодать Святого Духа, в процессе богообщения сподоблялись видения нетварного Фаворского света, обретали великий духовный плод Любви.

Как это реализовать в своей жизни? Тем более, в жизни семейного мирянина? Что такое делание молитвы Иисусовой? Как к нему правильно подойти? Как достичь того состояния души, о котором пишут в книжках про Иисусову молитву?

Всё! С ума можно сойти от этих вопросов! Иду к Флавиану!

— Отче, благослови! Ответь мне, глупому неофиту, что есть «умное делание» и как мне практически к нему подойти? Очень хочется!
— Ух ты, брат Алексий! Умное делание! Это, конечно, круто... Ты только запомни, что самое главное в «умном делании» — не рваться с уздечки, не торопиться, а то и в церковную дверь войти не сможешь, в косяки крылышками упрёшься. Перепончатыми и когтистыми.
— Это как, отче? Разъясняй бестолковому!
— Это так, Лёша, что молитва Иисусова не терпит рвения неразумного и бесконтрольного. Я-то сам, прости уж, в ней не сильно преуспел, но от преуспевших немало слышал, да и в книжках про неё кое-что читал, так что немножко об этой молитве представление имею. Смиренному она — лестница в Небо, гордому — эскалатор в ад. Я, к сожалению, примеры видел, как от этой молитвы с ума сходят и в прелесть бесовскую впадают.

— Как же это может быть, отче? От молитвы сойти с ума?

— Именно так. От неправильно совершаемой молитвы. Да вот, не далее как месяца два назад, приезжала одна несчастная «подвижница» из Москвы, бывшая учительница литературы. Одинокая, лет ей под пятьдесят, живёт тем, что доставшуюся от покойной матери квартиру в Москве за приличные деньги сдаёт. Воцерковляться недавно начала, как раз после смерти матери, духовника нет. А высокоумие московско-интеллигентское есть, плюс «комплекс училки» — привычка безапелляционно вещать и руководить.

Прочитала она «Откровенные рассказы странника», «Трезвенное созерцание» и ещё что-то об умном делании. О смирении и ненадеянии на свой разум она проглядела, зато о том, как на низкой табуреточке сидеть, как дышать, куда смотреть и сколько тысяч раз Иисусову молитву повторять очень внимательно изучила. Особенно ей понравилось в этих книгах описание тех блаженных состояний, которых подвижники с помощью молитвы Иисусовой достигают.

Купила она чётки в монастырской лавке, уехала на дачу под Сергиевым Посадом, выбрала табуреточку пониже и — вперёд, за «нетварным светом»! Недельки через две «засветило», и запахи стали появляться благоуханные, даже звуки песнопений церковных периодически слышались. Правда, и помыслы о самоубийстве всё навязчивее стали являться. Словом — «замолилась».

Привезла эту «молитвенницу» ко мне в таком «замоленном» состоянии её старая подруга, соседка по даче, женщина давно уже воцерковлённая, окормляющаяся у одного моего знакомого батюшки в Троице-Сергиевой Лавре и приезжающая иногда помолиться сюда, в Покровское.
«Молитвенница» оказалась «крепким орешком». Долго я пытался пробиться к её рассудку, объяснить причины и источники её «духовных» состояний и их прямую связь с навязчивой мыслью о суициде. Бесполезно. Вывод её был оригинален:

«Отец Флавиан! Вы мне просто завидуете! Вы зашорены своими дремучими догматами и обрядами и из-за этого неспособны достичь чистых духовных откровений! Мне жаль вас!»
Я попытался направить её за советом к опытным лаврским духовникам, уверяя, что уж они-то как раз разбираются в духовных состояниях. Её реакция не внушила оптимизма:
«Да что мне могут дать эти неопрятные засаленные монахи с нечёсаными бородами? Пусть бубнят свои псалтири и кадят своими кадилами! Они не поймут истинных молитвенных созерцаний!»
Пришлось обходными путями свести её с Дмитрием Илларионовичем, опытным православным психиатром, который быстро разобрался с её «возвышенными созерцаниями». Суицидальные мысли отошли. Правда, и мысли об «умном делании» тоже.

— Отче! Ну и как же она теперь? Совсем безнадёжна для спасения?
— Да что ты, Лёша! Пока жив человек, жива и надежда! За неё вся Церковь молится, как и за каждого православного христианина! И отдельные люди молятся, подруга её, знакомые верующие, я тоже, грешник, поминаю. Да и те самые «засаленные» монахи лаврские на сорокоустах о здравии за неё молитвы возносят.
Думаю, в своё время придёт она по-настоящему в Церковь и к молитве непрелестной, и вообще к правильной духовной жизни. Только уже не на крылышках гордыни и самости, а смиренно и с осознанием своих немощей. Христос ведь и за неё Свою Святую Кровь на Кресте пролил, потому равно со всеми желает и её спасти.
— Батюшка! Тогда объясни мне — в чём неправильность её молитвы была? А то ведь я, если честно, уже у себя в «офисе» у одной табуреточки ножки укоротил..."


(из книги прот.А.Торика "Флавиан. Жизнь продолжается":
http://www.koob.ru/torik/flavian_zhizn_prodolzhaetsya

продолжение следует)

[DoriNoriOri]

"..— Вот в этом и неправильность, Лёша! Не с табуреток начинать надо, а с осознания смысла того, чем заниматься собираешься. Чётки, табуретки, дыхание и прочие внешние атрибуты делателя молитвы Иисусовой есть лишь инструменты, которыми равно как созидать, так и пораниться можно. Суть молитвы Иисусовой не в них.
Можно и без чёток эту молитву творить, можно и стоя, и сидя, и лёжа, можно и в келье, и в церкви, и даже за рулём. А результат в то же время всё равно будет правильный — стяжание благодати. Иногда этот монашеско-подвижнический «антураж» даже мешает, уводит от сути делания в услаждение самим процессом. Дьявол этому весьма способствует — подмене результата действием. Причём не только в молитве, но и во всех областях.
— Как это, как это, отче? Подмена результата действием? Не понял, давай-ка объясняй!
— Ну, смотри, Лёша: взять хотя бы автомобиль. На нём можно ездить, а можно кататься.
— А в чём разница?

— Разница в том, что словом «ездить» обычно обозначают простое перемещение в пространстве, из «точки А», условно говоря, «в точку Б». Для этого изначально все транспортные средства и создавались. А «катаются» для получения удовольствия от самой езды. Возьми «Формулу-1», например, там «кайф ловят» и пилоты, и зрители. Друг твой Виктор, который тебе твой «БТР» подарил (спаси его, Господи!), исключительно ради острых ощущений много раз жизнью рисковал, которая, уж если на то пошло, не одному ему, а и всей его семье принадлежит.
Или вот ещё пример исторический: римская знать, в период расцвета Империи, закатывала пиры, на которых подавали до трёхсот и более блюд. Даже если съесть от каждого по ложке, и то ни один желудок такого количества яств не вместит. Так вот едоки, ощутив переполнение желудка, шли в туалетные комнаты и, достав из богато инкрустированного перламутром футляра гусиное перо, щекотали им свою гортань, вызывая рвоту и освобождая чрево для следующей порции деликатесов.

То есть способность гортани различать приятные вкусовые ощущения, данная человеку Богом для насыщения себя пищей и получения необходимой живому организму энергии, стала самоценной для испорченного стремлением к наслаждению человека.
Или, вот, несколько «не монашеский», но уж очень яркий пример. Как ты думаешь, какой процент людей, вступающих в интимные отношения, имеют целью зачатие ребёнка?

— Думаю, небольшой.

— Правильно думаешь. Иначе откуда бы выросла громадная индустрия разнообразных противозачаточных средств, создаваемых с одной лишь целью — не допустить возникновения новой жизни! И ведь пользуются этими средствами не только совсем уж неверующие люди, но и считающие себя православными, не исключая, порой, и священнослужителей.

Сто лет назад такое было даже трудно себе представить, а сейчас, наоборот, не иметь детей — признак «цивилизованности»! Но при этом отказываться от «секса» эти «цивилизованные» не собираются, даже изыскивают всякие извращённые формы для полнейшего удовлетворения блудной страсти. Например, гомосексуалисты всех мастей. Ну и чем они, в своём роде, от тех древних римлян с их гусиными перьями отличаются?
— Ничем, отче.
— Именно ничем. Суть та же — самоценность процесса с отсечением естественного результата. Типичное бесовское изобретение.

Так вот, те же бесы и молитвенников хотят лишить плода молитвы, превратить их делание в самоуслаждение внешним ритуалом. Именно за это Христос и фарисеев обличал, за внешнюю ложную религиозность. Одно из значений слова «религия» — набожность, благочестие и общение с Богом, результатом которого является получение благодати и приумножение в человеке любви. К Богу и к людям.

Только любовь к Богу не всегда «проверяема», а вот любовь к людям, наоборот, гораздо проще обнаруживается.
Подойди в храме к «бабушке» у подсвечника и попробуй у неё на глазах свечку левой рукой поставить. Сразу её истинную религиозность и увидишь...

По обращению с прихожанами и настоящая религиозность священников и монахов очень наглядно проявляется. Когда я вижу «батюшку», орущего в «праведном» гневе на старушек, или иеромонаха, швыряющегося в алтаре клобуком в недостаточно расторопного алтарника, грустно становится на душе от такой религиозности.
Апостол и Евангелист Иоанн пишет в Первом соборном послании: «Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего».

А появлению в человеке ложной религиозности зачастую способствует неправильная молитва, молитва внешняя, формальная. Бывает, сел человек на низенькую табуретку, взором в пупок уткнулся, дыхание придержал, чётки в руку и — давай Иисусову молитву бездумно тараторить, прислушиваясь, когда в сердце благодатные ощущения появятся.

Бес тут как тут. Видит, что помыслы «подвижника» в рассеянии гуляют, и давай ему свои «идеи» подкидывать — ты, мол, молодец! Высоким деланием подвизаешься, прямо как в книжках! И сидишь правильно, и дышишь, и чётки ну только что не горячие уже! Не может Бог такому молитвеннику Фаворского света не показать! Жди, скоро получишь!

И если эти помыслы молящийся вовремя не отсечёт и начинает принимать своё «делание» за нечто достойное награды — всё! Бесовская наживка проглочена! Жди «благодатных созерцаний»!

— Отче! Но не на пустом же месте все эти скамеечки придуманы! И как сидеть, и как дышать, и куда смотреть! Ведь сколько Отцов об этом пишут! Значит, у них эти технические приёмы работают, приносят им благодать!
— Не технические приёмы, Лёша, приносят благодать! Они лишь помогают сосредоточиться на главном — благоговейном разговоре с Богом, сконцентрировать своё внимание на смысле произносимых слов молитвы.
Основная молитвенная работа ведётся в сознании молящегося, и лишь впоследствии, как действие Божьей благодати и по Его воле, Его Божественным Промыслом, молитва переходит из ума в сердце и там, уже на качественно другом уровне, происходит общение христианина с Богом.

Святитель Игнатий Брянчанинов говорит, что никакими техническими приёмами нельзя совершить насилие над Божьей волей и «заставить» молитву опуститься в сердце. Сердечная молитва — великий Дар Божественной Любви, и даётся он тому, кто искренне хочет получить его, не ради наслаждения возвышенными духовными состояниями, а единственно ради общения с возлюбленным Господом и получения от Него обещанной милости спасения.

Только тогда, когда ум и сердце окажутся подготовленными для принятия Божьего Дара сердечной молитвы, Господь, видя эту готовность, Сам введёт молитву в сердце подвижника."

(продолжение следует)

[DoriNoriOri]

— Отче! А что значит «быть готовым к принятию сердечной молитвы»? В чём выражается эта готовность, и как стать готовым?
— А как спортсмена, например, учат прыгать в высоту? Ставят планку низенько, показывают, как правильно делать движения, и вперед — «повторенье мать ученья»! Научился правильно прыгать на этой высоте — поднимают повыше и опять — до седьмого пота. И так, постепенно поднимая планку, сперва нормы «разрядника» выполнишь, затем мастера спорта, а потом и до чемпиона допрыгаться можно. Главное — правильно исполнять движения и тренироваться как можно больше.
Вот так твоя готовность сразу и видна будет — прыгнул на норму первого разряда, значит, ты к нему и готов.
Так же и в молитве — правильно молись и как можно больше, в идеале молитва должна стать непрестанной, даже во сне продолжаться, не прерываясь. Впрочем, это уже уровень «мастера спорта», а тебе ещё надо с «детского разряда» начинать. А когда намолишь «готовность», ты её сам ощутишь, молитва качественно на другом уровне пойдёт.
— Так, батюшка! Тогда давай объясняй «на пальцах», как правильно «движения делать», как вообще к молитве по-серьёзному подойти. А то у меня после всего о молитве прочитанного в голове, честно говоря, каша какая-то — вроде всё понимаю, а как практически приступить — не знаю!
— «На пальцах», говоришь? Ну, давай на пальцах! Чтоб правильно молиться, надо стать похожим на мобильный телефон.
— Чего? Это как?
— А вот так: посмотри, что мобильник сразу после включения делает — ищет антенну, источник сигнала, и устанавливает с ним связь. А установив, постоянно эту связь поддерживает, чтобы «волна не уходила» и связь не прерывалась.
Так и в молитве, сперва надо свою душу на молитвенную связь с Богом настроить и силой воли, посредством напряжённого внимания удерживать во всё время молитвы.
— Стоп, стоп, стоп, батюшка! Сначала объясни, как настраивать!
— Настраивать себя на молитву Иисусову надо так: для начала выбрать место и время, пусть недолгое, но чтоб тебя ничто не отвлекало. Потом, когда с этой молитвой «подружишься», она у тебя и посреди шумного вокзала включаться» будет, но для начала обучения время и место важны.
Определись, например, что тебя в твоём офисе» в ближайший час никто не побеспокоит, уединись там и начинай молитву. Как организующий момент» не торопясь зажги
лампадку или свечечку, можешь, если хочешь, слегка ладаном покадить, сперва перед иконами трижды крестообразно, сверху вниз и слева направо от себя, потом также по единожды на четыре стороны света. Впрочем, это не обязательно, конечно, хотя молитвенному настрою способствует!
— Я буду кадить, благослови, отче!
— Бог благословит! Кади. Затем, встань спокойно перед иконами, можно даже и сесть, если устал или ноги болят. Закрой глаза и побудь в тишине, «повыключай» все отвлекающие мысли и чувства. Затем подумай о том, кто есть ты со своими страстями и грехами и Кто есть Тот, к Кому ты сейчас обратиться дерзнешь, удивись и умились тому, что Он, по Своей неизмеримой Любви, готов с высоты Своей Святости до глубины твоего непотребства снизойти и твоё недостойное обращение к Нему выслушать и принять.
Осознав и напомнив себе об этом, начинай благоговейно, вслух вполголоса произносить слова молитвы Иисусовой, силой воли удерживая внимание так, чтобы смысл каждого слова и всей молитвы в целом был тобою осознаваем.
— Отче! Прости, что перебиваю, объясни, какой смысл этой молитвы перед собой держать?
А то, судя по книгам в восьми словах молитвы Иисусовой смыслов — бездна! Святые Отцы пишут, что в ней всё Евангелие вмещается!
— Это так, Алёша. Только ты сразу-то сильно глубоко не ныряй, начни с простого и понятного. Скажи, о чём ты в этой молитве Господа просишь?
— Ну, помиловать меня, грешного...
— А как ты понимаешь — «помиловать»?
— Ну, милость проявить, простить, наверное. Так?
— А что такое проявить милость, как и за что простить?
— Скажи ты, отче!
— Хорошо! Давай опять «на пальцах»: представь себе, что ты преступник, совершивший особо тяжкие преступления. Тебя схватили и привели на суд, судья посмотрел в «Уголовный кодекс» и объявляет приговор: «по закону, в соответствии со статьёй такой-то, за свои преступления ты осуждаешься на казнь». Что ты будешь делать?
— Апелляцию подам в вышестоящую инстанцию, может, там приговор смягчат.
— Там не смягчили. Деяние совершено, статья в законе есть, приговор справедлив и оставляется в силе. Что дальше?
— Ну, Верховный суд, наверное...
— Тот же результат. Приговор оставлен в силе, ты осуждён. Дальше?
— А что дальше? Дальше всё — жди пулю в затылок, или как там ещё сейчас казнят...
— А если подумать?
— Подумать... Бежать можно?
— Нельзя. Ты же частично юрист, Лёшка! Ну-ка, вспоминай механизм судопроизводства!
— А! Ну, да! Конечно! Можно ещё в Комитет по помилованию при президенте обратиться! Правильно?
— Правильно! А что этот Комитет делает?
— Как, что? Милует! Отменяет смертный приговор и заменяет его большим сроком, например.
— А на основании чего он это делает? Ведь есть же закон, по которому ты справедливо осуждён, все инстанции подтвердили справедливость приговора.
— Наверное, на основании моего искреннего и глубокого раскаяния, или, скажем, — малые дети у меня на иждивении, или ещё там что-нибудь, я уж не знаю... Какие ещё бывают основания для милости?
— Любовь, Лёша! Любовь Небесного Отца к Своему падшему творению — человеку! Вот основание Его Милости к нам грешникам. Он дал нам Закон — Свои святые заповеди, а мы их нарушаем постоянно и словом, и делом, и помышлением и через это подпадаем под осуждение Божественной Справедливости.
И по этому Закону Справедливости мы все должны быть осуждены на мучение. Вечное.
А Господь Своей неизреченной Божественной Любовью милует нас. Не отменяет Справедливый Закон, но ставит Свою Милость выше Закона, над ним. Как Комитет по помилованию над Верховным судом.
И нас призывает к тому же: «Милости хочу, а не жертвы!»
Вспомни и евангельскую притчу о должниках, и о том, что пишет в своём послании Апостол Иаков: «Суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом».
То есть необходимым условием для получения нами помилования от Господа, даже просто для того, чтобы Господь стал слушать наши молитвы о помиловании, является наше сердце, очищенное от неприязни к кому бы то ни было, всех искренне простившее, со всеми примирившееся. Более того, по заповеди евангельской, не только в мыслях, но и в реальной жизни необходимо примириться со своими обидчиками и недругами, по крайней мере, сделать для этого всё от тебя зависящее.

[DoriNoriOri]

— А если они сами упорно не желают со мной мириться?
— Тогда ты должен сугубо молиться за них Господу, по заповеди Его: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного».
— Ох, и трудненько, батюшка, вот так молиться за врагов, да ещё искренне! Как же этому научиться-то, а?
— Научиться можно всему, Лёша, было бы желание. Медведя в цирке на велосипеде учат кататься и по проволоке ходить, а мы — люди, можем и посложнее науки осваивать, в том числе и научиться искренней молитве за врагов.
Вот тебе пример: местная была тут одна раба Божья Анфиса, родом покровская, года три как преставилась. Хорошо умирала, тихо, причастившись в день смерти. А за год с небольшим до смерти приходит ко мне и плачет:
«Батюшка! Помирать скоро, а как я помру, коли мы с соседкой Зинаидой только что ножиками не режемся. Ведь так и ругаемся и проклинаем друг дружку, она даже мою кошку отравила, а я её курице, что ко мне на огород пролезла, палкой ногу сломала! Да ещё ты, батюшка, позавчера в проповеди таких страстей про мытарства наговорил, что я всю ночь не спала, ужас как помирать страшно стало!»
Я ей: «А чего тебе с соседкой делить-то, не женихов же, каждой уж за восемьдесять!»
Она: «Так это у нас, батюшка, исстари повелось! Ещё деды, мой и Зинаидин, при Царе-батюшке на меже дрались, и отцы с матерями враждовали, ну и мы как-то так, по привычке! А сердце-то болит! А вдруг Господь меня за Зинаиду в преисподню бросит, за всё наше зло промеж собой?»
«Бросит, — говорю, — за такое зло непременно бросит! Не Господь, правда, а собственный грех вражды и ненависти, он, как гиря, к ноге привязанная, прямо, в глубину преисподней и утянет!»
Она рыдать: «Батюшка, помоги, что мне делать?»
«Делать тебе, — говорю, — вот что: иди и помирись с Зинаидой, прощения друг у друга попросите, на чай с пирогами её пригласи, а потом вместе на исповедь придете, и я вас от греха вражды разрешу!»
Та с недоверием: «А ну как Зинаида меня прогонит?»
«Прогонит, придёшь ко мне, вместе подумаем, как дальше быть. Но сперва иди и попробуй!»
На другой день возвращается, плачет ещё сильнее.
«Прогнала?» — спрашиваю.
«Ох и прогнала, батюшка, ох и прогнала! И обозвала по-матерному, и пирогами моими мне самой подавиться пожелала, и гнилым яблоком в меня бросила! Ой, и гореть нам с нею в аду кромешном!»
«Да, — говорю, — вариант возможный! Надо исправлять положение. Для начала ты сама Зинаиду эту в сердце своём прости, за все обиды, что она тебе когда-либо причинила, возьми и прости!»
«Да как же я её, батюшка, прощу? Ведь она меня таким словом назвала! А я ведь, батюшка, девица!»
«Да хоть девица, хоть вдовица — огонь геенский не разбирает, всех жарит одинаково! Ты-то её сама какими словами обзывала?»
«Я все же не так, батюшка, я полегче!» «Ну, это по-твоему полегче, а ей-то, может, и потяжелее, чем тебе, слышать было! Обе хороши, но ты за её грехи не отвечаешь, у тебя своих достаточно! Господь Иисус Христос в Евангелии что говорит? "Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших"».
«Батюшка! Научи меня, окаянную, ну как мне простить эту Зинаиду мою? Как? Головой понимаю, что не простить нельзя, а в сердце так и кипит всё, как её слова вспоминаю!»
«Как простить, говоришь? А ты начни за неё поклончики класть с молитовкой: "Господи! Прости рабе Твоей Зинаиде все обиды, что она мне за всю жизнь причинила! И меня прости, многогрешную, за всё, чем я её обидела!" Тебе по силам-то, конечно, много не положить, но, скажем, пяток утром, пяток днём столько же вечером осилишь. И Псалтирь, сколько сможешь, читай. А после каждого псалма осеняй себя крестным знамением и говори: "Господи Иисусе Христе! Прости нас с Зинаидой грешных!"
Как бы внутри против неё не кипело — молись! И помни — первое время сильно враг против такой молитвы восстанет, тебя саму помыслами смущать будет, Зинаиду ещё больше озлобит. Но ты знай своё — тверди молитовку и поклончики клади.
Господь за неотступность твою беса вражды прогонит и ваши сердца умирит».
— И что, отче? Помогло им твоё правило?
— Помогло, Лёша! Месяца через два с половиной я у Анфисы с Зинаидой чай с пирогами пил, они словно сестры родные вокруг меня ворковали. Любить ведь и самому радостней, чем ненавидеть!
А вскоре одна за одной и ко Господу отошли, сперва Анфиса, а через полгода и Зинаида. Даже на кладбище они рядом лежат, один куст сирени обе их могилки, как сенью, покрывает. Царствия им Небесного!
— Всё понял, отче, постараюсь усвоить.
— По большому счёту, Лёша, не важно — какой молитвой молиться. Можно молитвой Иисусовой, можно вычитывать суточный круг богослужебный с полунощницей, повечерием с канонами и акафистами, можно чтением Псалтири подвизаться, можно и своей творческой молитвой.
Настоящая молитва — это не та или иная форма обращения к Богу, это состояние души, когда она в соединении с Богом пребывает.
В обоюдной любви, когда слова уже не нужны, когда Господь в тебе и ты в Господе, когда «Царствие Божие внутри вас есть». Бывает у вас с Ириной, что сидите вместе и вам даже и говорить не хочется, просто так хорошо, оттого что вы рядом и любите друг друга?
— Да, отче! Бывает, и нередко. Особенно вечером, когда детки уже заснут. Сядем, бывает, на веранде на диванчике, Иришка прижмётся ко мне, я её пледом прикрою, и сидим молча, чтоб не спугнуть чего-то в такие моменты в нас совершающегося. Наверное, это — счастье.
— Так, Лёша! Именно счастье, нормальное земное человеческое счастье! Только есть и другое счастье, высшее и несравненно величайшее по сравнению с земным — счастье быть с Богом! Счастье, которое начинается здесь, в земной жизни, и продолжается в Вечности, в Раю Небесном! И все формы молитвенного обращения к Богу предназначены для одной цели — наладить эту связь, этот контакт, это взаимопроникновение в благодати человеческой души и её Творца! Каждому человеку, в определённые моменты жизни, то одна, то другая форма молитвы даёт более полную связь с Господом. Поэтому христианин должен учиться получать духовные плоды от всех видов и форм молитвы: церковной, книжной и непрестанной Иисусовой.
— Вот бы попробовать, отче, хоть малюсенький кусочек этого Небесного счастья! Как ты думаешь, для меня это возможно?
— «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам», «если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему».
— Понял, батюшка! Буду стараться веровать, просить, искать и стучать!
— Помогай тебе Господь, Лёша! В этом и состоит жизнь христианина.
Вечером, когда дети уже уснули, мы с Иришкой устроились на нашем старом, продавленном диванчике на веранде. Укутанная пледом Иришка прильнула ко мне, поджав ноги, и по-детски сопела мне в плечо. Я, тихонько перебирая узелочки афонских чёток, повторял в уме слова Иисусовой молитвы. Иришка перестала сопеть.
— Лёш! Ты чего сейчас делаешь?
— Пытаюсь добавить к своему земному счастью немножко счастья Небесного.
— А мне так можно попробовать?
— Можно, ненаглядная моя, конечно можно!
— А Флавиан подарит мне чётки?
— Давай завтра попросим у него.
— Давай!
И она снова блаженно засопела мне в плечо.
Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешного!"

конец главы.
полный текст повести:
http://www.koob.ru/torik/flavian_zhizn_prodolzhaetsya

[DoriNoriOri]

Отрывки из 14-й и 15-й глав повести "Флавиан.Жизнь продолжается":


"..Мне досталось место прямо напротив главы преподобного Силуана, где прошедшим утром мы познакомились с отцом К-й.
Сиденье стасидии было поднято, я встал в неё, опершись предплечьями на высокие подлокотники, и прислушался. Кажется, читали «канон Иисусу Сладчайшему». Я постарался следить за чтением, присоединяясь умом к звучащим с клироса словам молитв. Однако надолго моего внимания не хватило, возможно, сказались усталость и перевозбуждение прошедшего дня, я стал терять нить церковной молитвы, периодически «отключаясь» и уплывая мыслями в пережитые днём события. Тогда, достав из кармана подаренные Флавианом чётки, я решил попробовать сосредоточиться на молитве Иисусовой. Нащупав большим и указательным пальцами левой руки первый после крестика узелок, я, бесшумно шевеля губами, неторопливо мысленно произнёс:
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного!
Затем, помолчав немного, как бы прислушавшись к эху произнесённой молитвы, отозвавшемуся из глубины души, перехватил пальцами следующий узелок:
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного!
Опять прислушался, внутри меня замерла какая-то тишина ожидания. Следующий узелок:
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного!
Я почувствовал необходимость ещё более замедлить ритм слов, направляемых мною ко Господу, вдруг ощутив всю необъятность этой короткой молитвы.
— Господи! — это обращение вырвалось из сердца как зов доверия преданной души к любящему и любимому Господину.
— Иисусе Христе! — Святейшее Имя торжественным гимном прозвучало в сознании, одновременно отозвавшись где-то в глубине сердца.
— Сыне Божий! — чувство восхищения и любви к воплотившемуся, ради меня, в Плоть, Сыну Бога и Богу, тёплой волной наполнило грудь.
— Помилуй мя... — я вдруг почувствовал, что у меня есть надежда на помилование! — что Он Сам хочет меня помиловать!
— ... грешного! — это слово ударило меня, придавило своей свинцовой мертвенностью.
Но оно не отняло у меня только что родившейся надежды, нет! Оно лишь окатило сознанием той раздавливающей своею тяжестью глыбы греха, из-под которой предстояло вызволить меня Всесильному Спасителю.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного! — вновь повторил я, заново переживая всю гамму охвативших меня ощущений, из которой чувство осознания своего погибельного греховного непотребства вышло на первое место.
— Господи! — сколь счастлив должен быть слуга такого Величайшего Господина! И сколь недостоин я даже называться именем его раба!
— Иисусе Христе! — Сладчайшее Имя обожгло моё искорябанное страстями сердце, обнажая немощное и удобопреклонное ко греху его естество.
— Сыне Божий! — жалобно воззвала душа, наполняясь подступающими слезами.
— Помилуй мя грешного! — слёзы прорвались наружу, и мне пришлось приложить волевое усилие, чтобы не смутить других молящихся своим горестным всхлипыванием.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! — тонким ручейком потекла из сердца сокрушённо-покаянная молитва.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! — тихое умиление проникало в освящённую надеждой душу.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя...
— Лёша! — Флавиан тихонько тронул меня за плечо, — пойдём отдыхать, служба уже закончилась.
— А? Что? Закончилась? — возвратился я к реальности бытия (или, наоборот — из реальности молитвенного общения с Богом в ирреальность земной жизни) — а я только начал молиться...

..«Моя» стасидия напротив главы святого старца Силуана была свободной, и я быстренько нырнул в неё. Через минуту раздался «предначинательный» возглас и служба пошла. Простояв примерно до середины семнадцатой кафизмы, я почувствовал некоторое утомление (всё-таки непривычно мне спать по три с небольшим часа за ночь) и, опустив сиденье, сел, опершись руками на подлокотники.
Ровное чтение семнадцатой кафизмы убаюкивало меня, я снова достал чётки. Первая сотня молитвы Иисусовой проскочила почти незаметно, «на автомате», мысли всё время путались, отлетали куда-то, сердце даже не успело хоть чуть-чуть разогреться.
— Господи! Помоги мне молиться! — воззвал я мысленно, — я в таком месте, а молитва не идёт! Господи, помоги мне не впустую пробыть здесь, не дай мне остаться совсем без молитвенного плода!
Вторая сотня прошла получше, внимание уже не так ускользало от слов молитвы, на душе «потеплело».
Третью сотню я начал, собрав в кулак всю свою волю и заставляя себя мысленно «вычеканивать» каждое слово молитвы, стараясь и в сердце вызывать чувства, соответствующие смыслу произносимых слов. Несмотря на всё сильнее нападавшую на меня дремоту, молитва, слава Богу, пошла хорошо, сердце согрелось, и тёплое умиление стало наполнять мою душу.
И, вдруг, сверкнула мысль — «сейчас я должен здесь помолиться за всех»! За всех? Как?
Ответ прозвучал в голове — «Молитвой Иисусовой»!
Тут я вспомнил, как однажды спросил Флавиана: можно ли молиться молитвой Иисусовой по чёткам за жену, за детей, или за кого-нибудь другого, и получил благословение и совет, как это делать. Я передвинулся поглубже в стасидию, упёрся в подлоконики локтями, закрыл глаза и взялся за узелки.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси жену мою Ирину! — мо-литовка потекла ровно, на сердце было тепло и спокойно, тихая радость пришла в душу и осветила её. Чувство, будто моя Иришка, любящая и кроткая, встала тут, рядом со мной и присоединилась к моей молитве, было почти осязаемым, словно наша любовь соединила наши души в единое существо сквозь разделяющие нас телесно почти полторы тысячи километров. Сотница узелков пробежала незаметно.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси деток моих: Стефана, Елену, Марию, Кирилла и Иулию! — начал я новую сотницу, ощущая в сердце все те же — теплоту и радостный трепет.
Где-то рядом шло богослужение, я слышал священные песнопения и чтение с клиросов, и они не препятствовали моему внимательному углублению в молитву Иисусову, ибо и я тоже принимал участие в этой общей церковной молитве. Она не совершалась отдельно от меня, где-то в параллельном пространстве, вне моего личного разговора с Богом. Но, напротив, моя слабенькая молитовка, словно тоненький весенний ручеёк, вливалась в общий молитвенный поток, состоящий из молитв священников и диаконов, певчих и чтецов и всей общности монашеского братства, подобно мне, застывшего в стасидиях со склонёнными головами и ритмично передвигающего в пальцах узелки чёток. Этот единый мощный поток церковной молитвы, вбирая в себя все струящиеся из сердец молящихся, различные по силе и напору ручейки, могучим столпом возносился к Престолу Творца, низводя неисчерпаемым водопадом ответные потоки Любви и Милости Божьей на всех предстоящих и молящихся здесь и на весь, открытый для принятия благодати Святого Утешителя Духа, страждущий мир.
Я сознавал, что всё, что я понимал и чувствовал в этот священный «момент истины», есть богооткровенный дар, ни в коей мере не относящийся к моей греховной личности и никак не связанный с моими убогими потугами в духовной и молитвенной жизни. Это была благодать Удела Пречистой Божьей Матери, это было сокровище, накопленное многими веками непрестанной молитвы афонских подвижников, и я просто оказался «в нужное время и в нужном месте», чтобы, подобно ребёнку на рождественской ёлке, получить незаработанный подарок, оплаченный трудами родителей.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси отца моего духовного, иеромонаха Флавиана! — потекла шестая сотница, наполняя слова молитвы чувством искренней любви и благодарности к дарованному Господом духовному отцу, через которого Спаситель призвал из пропасти погибели и повёл ко спасению мою захлёбывающуюся во греховной трясине душу.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси всех сродников моих! — седьмая сотница всколыхнула во мне духовную ответственность за «ближния рода моего», напоминая про нуждающихся в молитвенной поддержке двух тётках, дяде, двоюродных братьях и сестре, племянниках и всей моей, обычно забываемой в суете будней, родне.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси всех благодетелей моих! — восьмую сотницу я посвятил молитве за Семёна, Нину и их щедрых на добро сыновей, мать Евлампию, мать Серафиму, Армена, Юру, Витьку-Бухгалтера и прочих, памятуемых мною и забытых людей, чьими руками мне многократно подавал Господь неисчислимые Свои щедроты.
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси всех ненавидящих и обижавших меня! — отозвалась болью в сердце девятая сотница. Я даже не ожидал, что когда-нибудь смогу так искренне, от всего сердца, простить всех тех, кто с раннего детства причинял мне страдания. Простить, пожалеть и испрашивать им прощения от Господа. Слава Господу за этот дивный благодатный дар!
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй и спаси всех православных христиан! — потянулись узелки десятой сотницы, довершая полноту помянника, охватываемого моей молитвой.
Завершив эту сотню Иисусовых молитв, я ощутил некоторое утомление, причём, утомление не телесное, так как тело, несмотря на несколько часов, проведённых практически в обездвиженном состоянии, на удивление оставалось бодрым и полным сил. Утомление было, скорее, умственно-душевным, ибо именно напряжённая работа ума и сердца, укрепляемых благодатной Божественной помощью, удерживали моё внимание в неразрывном молитвенном общении с Господом во всё время прошедшего ночного бдения. Я поднял голову, открыл глаза и прислушался. ..."

(продолжение следует)

[DoriNoriOri]

"— Со страхом Божиим и верою приступите, — возгласил откуда-то со стороны алтаря диакон.
Оказывается, уже пролетели полунощница, утреня, часы и завершалась Божественная литургия. Вроде бы только чуть-чуть помолился... Только начал по-настоящему душевный разговор с Господом, только-только стал слышать Его тихий голос в моём пульсирующем молитвой сердце, с каждым ударом выталкиваемой крови повторяющем: Господи... Господи... Господи...
Тут я поймал себя на том, что, размышляя о происходящем и наблюдая, как в лучах проникающего в окна храма рассветного солнца к Святой Чаше благоговейно подходят причащающиеся монахи, я не перестаю молиться.
Отдельно от рассудочной работы ума, на каком-то другом его «этаже» продолжалась непрерывная, совместная с работой сердца молитва — Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя, грешного!
Я затрудняюсь передать это словами, ибо наши, привязанные в основном к видимо-слышимо-осязаемым предметам слова, не способны охватить и описать сокровенные движения Божественной благодати, производимые ею в человеческой душе. Испытавший поймёт, а не испытавшему вряд ли стоит и пытаться объяснять, лучше просто пожелать и помолиться, чтобы каждый, восхотевший ощутить «Царство Божие внутрь» себя, получил от Господа подобное утешение.
Служба кончилась, но молитва внутри меня не прекращалась.
Мы по очереди подошли прикладываться к кресту. Молитва не прекращалась.
Мы брали с блюда антидор, ели его, запивая святой водой, зачерпывая её маленькими кружечками из большой чаши. Молитва не прекращалась.
Мы вышли из церкви во двор монастыря, где стояли группами, ожидая чего-то, монахи. Молитва не прекращалась.
Из собора «Пантелеймона» вышла процессия с панагиаром, возглавляемая древним старцем-игуменом в фиолетовой мантии и направилась в двери монастырской трапезной, всё увеличиваясь за счёт присоединяющихся к ней в порядке старшинства монахов и паломников. Молитва не прекращалась.
Трапеза, сопровождаемая уставным чтением жития святого, чтимого в этот день, проходила в гулком зале громадной трапезной в благоговейном молчании, подобная богослужению.
Мне подумалось — вот образец соединения духовной и телесной пищи, от Бога подаваемой, с молитвой и благодареним принимаемой, усвояемой умом, душою и телом и благотворно питающей всё человеческое существо, принося ему максимально возможную пользу.
И как же искажается весь смысл получения сего Божественного дара в некогда столь любимых мною развесёлых застольях, с реками спиртного, изощрёнными яствами, шумом, смехом, подчас похабными блудными шутками и речами... Чем насыщается душа в подобных «трапезах», какую пользу получает созданное храмом Духа Божьего человеческое тело?
Сияющий широкой добросердечной улыбкой, словно желающий охватить своей любовью всех здесь присутствующих, трапезарь отец Е-й, слегка наклонившись ко мне, спросил: «Вам налить ещё какао?» Я благодарно кивнул. А молитва не прекращалась.
Трапеза завершилась, прогремело под гулкими сводами многоголосое благодарственное моление, мы вышли на залитый утренним солнышком двор, и я остановился у молчащего фонтана. Молитва не прекращалась..."

(продолжение следует)

[DoriNoriOri]

"..Ко мне подошли Флавиан с Игорем и отцом К-ой, мы говорили о сегодняшнем маршруте, звонили послушнику Сергию, ходили в архондарик за необходимыми вещами, что-то решали, что-то обсуждали, и я активно участвовал во всем этом. А молитва не прекращалась.
Молитва перестала быть для меня работой, требующей напряжённых усилий ума и воли, она пошла сама, как дыхание, как ток крови, как естественное состояние души, пребывающей в общении со своим Творцом. Я не удивлялся этому, не пытался анализировать своё состояние и делать какие-либо рассудочные выводы, я просто принимал это ощущение вместившегося в меня Небесного Царства как дар, как данность, пришедшую просто потому, что — так надо! Так угодно Христу, Он знает, для чего мне дано это Небесное счастье пребывания в благодатном единении с Богом. Я просто был счастлив как никогда в жизни и... слава Богу за всё!
Мы ездили по афонским дорогам, на ходу пропевая молебны, мы слушали рассказы послушника Сергия о проезжаемых нами святых местах, мы пили воду из святых источников и кофе на балконах архондариков, мы прикладывались к святыням, очереди к которым, когда их привозили в Москву, измерялись километрами и сутками. Мы карабкались по горной тропинке к пещере преподобного Антония Киево-Печерского, возвышающейся на склоне горы над мятежным зилотским монастырём «Есфигмен».
Мы плыли на пароме к чудотворной иконе «Скоропослушница» в монастырь «Дохиар», шли пешком сквозь оливковые сады и заросли кустарника вдоль побережья к обители «Ксенофонт», молились у памятника сожжённых католиками двадцати шести православных преподобномучеников в болгарском «Зографе», отдыхали в беседке в тени чудотворной лозы, растущей из гробницы преподобного Симеона в сербском «Хиландаре», наливали из нержавеющего бака освящённую языком дракона «аспидас неро» в Великой Лавре, спускались по узким ступеням вдоль отвесной скалы к пещерке преподобного Афанасия Афонского. Посещали румынский скит «Продром», «Кос-тамонит», «Карею»...
И всё это время молитва во мне не прекращалась, она жила во мне даже во сне, даже во время словесной молитвы перед мощами святых и чудотворными иконами. Счастливое детское выражение радости не сходило с моего лица, и Флавиан с Игорем лишь по-доброму улыбались, перемигиваясь в мой адрес — ишь, довольный какой!
Пять дней на Святой Горе пролетели незаметно.
Пришло время отъезда.
В ночь перед отъездом мы, по обычаю, молились за богослужением в Покровской церкви, Господь пребывал с нами, невидимо, но ощутимо, укрепляя нас Своей благодатной силой. Молитва не прервалась ни на миг.
После службы и трапезы, собрав свои вещи, мы вышли на набережную ожидать паром. Погода, как и все предыдущие дни, была тихой, тёплой и солнечной, лёгкий приятный ветерок едва волновал морскую поверхность, запахи прибрежной растительности перемешивались с запахом моря, наполняя грудь живительной силой Богом созданной природы. Молитва лилась из сердца ликующим звучанием всех клеточек моего существа, я упивался чудной радостью пребывания в этом земном Раю — на Святой Горе, совсем не ощущая приближающегося расставания с Афоном.
Подошёл паром, не слишком внимательные греческие полицейские небрежно полазили по нашим сумкам, проверяя — не вывозим ли мы какой-нибудь антиквариат, и мы взошли на верхнюю пассажирскую палубу. Вновь, теперь уже по правую руку, потянулись пейзажи афонского побережья, кельи, монастыри, арсаны, оливковые сады и монастырские огороды.
Я сидел на лавочке около борта, любовался красотой Афона под крики бакланов, перекрывающих своими восклицаниями мощные шумы винтов и бурления рассекаемой паромом воды.
Молитва не прекращалась во мне, и я не чувствовал никакой грусти отъезда, словно не уезжал с Афона. Он был со мной и во мне, я увозил его в себе, с детской уверенностью, что так теперь будет всегда и что полученное мною на Афоне сокровище молитвы — есть качество постоянное, неизменное и неотделимое от моей дальнейшей жизни.
Игорь принёс стаканчики с кофе мне и пристроившемуся в тени под навесом Флавиану, вручил нам по трёхсотграммовой бутылочке «неро» — холодной питьевой воды. Я блаженствовал.
Незаметно пробежало время пути и вот впереди на берегу уже замелькали в зелени деревьев белые здания отелей и домов Уранополиса. Паром разворачивался, заходя к причалу, окружённому пляжем с купающимися и загорающими, стала слышна какая-то попсовая музыка. Мы, позакидывав на плечи рюкзаки и разобрав сумки, стали продвигаться к трапу на выход.
Паром причалил, паломники стали выходить на берег, вышли и мы. Что-то «не то» происходило вокруг. Играла пошленькая безвкусная музычка, пищала из невидимого динамика безголосая певичка, ветерок разносил знакомый по московским рынкам запашок шашлыка, смех и крики оглушали мои, отвыкшие от мирских звуков, уши. Наша сошедшая с парома толпа паломников, во множестве своём — бородатых, некоторые в подрясниках, с чётками в руках или на шее, проходившая через пляж, казалась вторжением инопланетян в этот мир расторможенного веселья, среди едва прикрытых купальниками и плавками вожделеющих тел. Мне, некогда завсегдатаю крымских, а впоследствии, и турецких курортов, теперь, после пяти дней на Святой Горе, показалось, что я попал если не в Содом и Гоморру, то уж точно—в Вавилон! Как они могут, рядом с такой святыней?! Шок, вызванный неожиданным контрастом между молитвенной тишиной и благодатной атмосферой Афона и внезапно обрушившимся на мою душу страстным грохотом мира, был настолько оглушающим, что я, словно во сне, едва соображая, что надо ориентироваться на спину идущего впереди меня со своим и флавиановым рюкзаками Игоря, едва добрался до автобусно-таксишной стоянки. Подойдя к какой-то скамейке, на которую заботливый Игорь уже усадил Флавиана, словно бруствером обложив его багажом, я остановился, сбросил с плеча рюкзак, поставил рядом спортивную сумку, распрямил спину и прислушался.
Что-то со мной произошло, чего-то мне явно не хватало, что-то я потерял... Внезапно, с ужаснувшей меня ледяной ясностью, я понял — во мне прекратилась молитва! Закрыв лицо руками, я заплакал.

(продолжение следует)

[DoriNoriOri]

ГЛАВА 15. ВОЗВРАЩЕНИЕ


Наверное, на меня смотрели как на душевнобольного — меня это не волновало. Я стоял посреди движущейся вокруг, шумящей, зовущей, галдящей на иностранном языке толпы народа и горько-горько плакал. Последний раз я плакал с такой горечью потери в десятилетнем возрасте на даче в Челюскинской, когда великовозрастные хулиганы с соседней улицы отобрали у меня дедов фронтовой офицерский ремень, который я очень любил и носил как святыню в память о геройской боевой биографии деда. Но сейчас я потерял нечто, неизмеримо большее любого земного сокровища, я потерял Рай. Я плакал, и Флавиан не останавливал меня.

Прошло сколько-то времени. Игорь подогнал навороченный «Мерседес» с таксишным рыже-шахматным фонарём за лобовым стеклом и маленьким самодовольным греком-водителем. Всхлипывая, я помог Игорю загрузить вещи в багажник и залез вслед за ним на заднее сиденье.

Привалившись виском к оконному стеклу, борясь с желанием зарыдать в голос, я всю дорогу до Салоник пытался вернуть ушедшее от меня молитвенное состояние. Не получалось. В голове всплыла тщательно разученная мною год назад вместе с певчими стихира, поющая-ся на «Славах» в «Сырную неделю» перед началом Великого поста: «Седе Адам прямо Рая, и свою наготу рыдая плакаше: увы мне, прелестию лукавою увещанну бывшу и окрадену и славы удаленну! Увы мне, простотою нагу, ныне же недоуменну! Но, о Раю! Ктому твоея сладости не наслаждуся: ктому не узрю Господа и Бога моего и Создателя: в землю бо пойду, от неяже и взят бых. Милостиве Щедрый, вопию Ти: помилуй мя падшего!»

Приехали в Салоники. Разместились в отельчике. Поужинали в уличном кафе. Флавиан с Игорем отправились искать магазин церковных принадлежностей какого-то Хазакиса. Я вернулся в отель, с трудом прочитал вечерние молитвы и уснул.

Утром мы собрались в маленьком холле отельчика, выпили кофе с печеньем, погрузились в вызванное гостиничным администратором такси, прибыли в аэропорт. Прошли таможенно-паспортный контроль, сдали багаж, прошли в зал для вылетающих. В магазине «дьюти-фри» я купил детям по игрушке, что-то полезное Ирине, какие-то подарки для близких, пару носовых платков себе и мороженного всем нам троим с Флавианом и Игорем. Съели мороженное, сели в самолёт, взлетели. Приземлились, прошли паспортный контроль, получили багаж, вышли на улицу. Игорь позвонил по мобильнику, и через пару минут блестящий черный «Аэнд Круизер» с Мишиным водителем за рулём плавно затормозил у наших рюкзаков. Весь путь до Покровского я дремал, очнувшись вполне лишь при съезде на последний перед селом отрезок грунтовки.
Выгрузив меня у дома, Флавиан благословил меня и, зажав своей лапищей мою руку, с крепким пожатием сказал:
— Всё вернётся, Лёша! Молись!
— Помолись и ты, отче!
Сложно долго оставаться «во грустях», будучи облепленным со всех сторон пятью маленькими, радостно вопящими созданиями, поверх которых до тебя пытается дотянуться, чтобы поцеловать, невысокого роста любящая жена. Я начал оттаивать. Получив от папы «откупные» в виде игрушек, вся команда с криками помчалась на веранду разбираться в новоприобретённом имуществе. Иришка погладила мою бородатую с проседью щёку.
— Лешка! Ты как-то повзрослел, что ли? Ну, что там, на Афоне?
— На Афоне, Ирочка — Рай! Там Бог живёт, и Матерь Божья, и Небо вокруг тебя и внутри тебя!
— Здорово, Лёшка! А интересно, есть какой-нибудь женский «Афон», куда женщин пускают?
— Не знаю, милая, надо спросить у Флавиана.
— А чего ты, Лёшка, грустный какой-то? Устал с дороги?
Слёзы навернулись мне на глаза, я еле сдержался.
— От тебя не скроешь, Ириша, да я и не собираюсь скрывать... Я там такую молитву имел, такую благодать! Чудо, Божий дар, неземное счастье какое-то! Настоящее Небесное счастье!
Здесь молитву, чтоб хоть чуть-чуть пошла, просто «из-под земли выкапывать нужно», таких трудов стоит! А там, на Афоне, молитва в воздухе разлита, ты ею просто дышишь, только приоткрой душу! Как теперь жить, не знаю! Знаю только, что по той молитве, по тому общению с Господом моя душа тосковать всегда будет, уже сейчас тоскует...
Как только мы сошли с парома на берег, на пляж курортный, меня земным миром так ошарашило, словно в кошмарный сон попал или в преисподнюю. И молитву отрезало! Ох, Иришка, Иришка! Как тоскует душа по Господу!
— Лёшка! Не грусти! Бог и здесь живёт, и везде, ну, ты же знаешь! И Матерь Божья тоже! А здесь ещё и батюшка наш Сергий преподобный, Радонежский! Лёшка! Может, Господь тебе на Афоне такую благодать показал, чтобы ты понял, чего здесь на земле достичь можно, к чему стремиться надо?
— Быть может, умница ты моя, быть может! Наверное, что так... Мне надо теперь всё «переварить», осмыслить, с Флавианом перетолковать, глядишь — пойму чего-нибудь! Давай, корми, что ли, мужа-то с дороги!
— Пошли скорей, — засуетилась жена, — твои любимые тефтели остывают!
— Тефтели?! О! Евхаристо поли!
— Чего, чего, Лёша?
— Потом объясню! Просто скажи — паракало!
— Паракало, Лёшка!
— «Не выходи из кельи вон, и будет в келье у тебя Афон» — вот так, брат Алексий, раньше на Руси монахи говорили, — улыбнулся Флавиан, в очередной раз выслушав моё нытьё по поводу потерянной афонской молитвы.
— Так у них, батюшка, келья была, жизнь монастырская, отсутствие попечений мирских, им было — откуда не выходить! А у меня — стандартная жизнь семейного, кстати — многодетного, мирянина, со всеми вытекающими последствиями...
— Лёша! Ты, как думаешь, про что вот это сказано в Евангелии: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно»?
— Как, про что? Там же перед этим говорится о фарисеях, которые молятся на людях, чтобы показать себя молящимися! Господь и говорит, что надо молиться не напоказ, а наедине, не ради людской славы, а ради общения с Богом! Так?
— Так, брат Алексий, так! Это первый, внешний шаг к обретению молитвы. Но Святые Отцы толкуют, что Господь, говоря про комнату, в которую надо затвориться для тайной молитвы, угодной Богу, имел в виду не только затвор внешний, от окружающего мира, но и затвор внутренний, в «комнате» сердца. Затвор от всех земных эмоций, пристрастий, чувственных впечатлений, производящих в сердце страстные движения, препятствующие чистой молитве. Можно сказать, затвор — от самого себя — себя плотского, суетного, греховного.

Эту же «келью» — сердце — имеют в виду и монахи, придумавшие поговорку про Афон. Причём, важно не только «войти в комнату твою», но и «затворить дверь твою», то есть, пребывая в молитве, не пускать в сердце никаких посторонних чувств, вытесняющих собою молитвенное состояние, как, собственно, и произошло с тобою.
Твоя беда, Лёша, в твоей повышенной эмоциональности, восприимчивости к внешним впечатлениям. Образно говоря, дверь «кельи» твоего сердца всегда — нараспашку! Пришло чувство правильное, духовное, созидательное — свободно входит в твоё сердце, производит в нём преображающее, очищающее действие, и ты способен ощущать благодать, вместить в себя любовь, радоваться о Господе.
Но приходит чувство плотское, страстное, пусть даже по видимости благородное — гнев, возмущение обезбоженностью мира, осуждение его порядков. И эти эмоции, врываясь беспрепятственно в сердце, тут же изгоняют из него благодать, которая, сама не агрессивная, смиренно удаляется, оставляя место «агрессору».
— Ну, что же делать, отче? Как защитить сердце от ненужных эмоций, как не терять благодатного молитвенного состояния?
— Как и в миру делается, Лёша, поставить у дверей охранника, который кого надо — впустит, а кого надо — прогонит.
— Что это за охранник, батюшка?
— Ум, Лёша! Вооружённый неослабевающим вниманием ум! Только он, как бдительный таможенник, способен не пропустить в сердце никакой разрушительной бесовской «контрабанды».
— А как, отче, ум настроить, чтобы он эту работу хорошо выполнял?
— Усилием воли, Лёша!
— Трудно это, отче!
— Трудно! Но не невозможно! Вспомни, как ты прошлой зимой сюда из Москвы на старой «Волге» ехал, когда дети гриппом заболели, ты сам мне рассказывал!
— Да уж! Поездочка была — век не забудешь! Тормоза плохие, резина «лысая», дорога обледенелая, а скорость меньше пятидесяти держать нельзя, иначе двигатель глохнет, плюс мороз, темнота, и одна фара не работает! На одной Божьей милости доехал! Но лекарства же детям надо было привезти!
— А с каким вниманием ты за руль держался, помнишь?
— Да, как сапер за старую бомбу! Одно неверное движение и — улетел! Всю силу воли в кулак собрал, чтобы внимание не расслаблялось, так и ехал!
— Вот, с таким подходом и молиться надо, Лёша! Да и жить тоже! Силу воли напрягать, чтобы внимание ума не расслаблялось, чтобы ум все приходящие помыслы контролировал, вредные сразу опознавал и отбрасывал, а полезные в сердце допускал пройти и чувствами становиться.
— Это сложно, отче! Иногда и видишь, что помысел греховный, а отогнать его сразу не получается.
— Это несложно, Лёша, нужно только в себе правильный страх выработать, как на войне. Мне тут один дед-фронтовик как-то рассказывал, как на фронте бывало: иногда окопы немецкие так близко располагались, что броском гранаты их легко достать можно было. Вот, говорил, бывало — в «волейбол» и играли. V немцев гранаты были с длинной ручкой, а в ней бикфордов шнур, тоже длинный. Потому время до взрыва у немецких гранат было дольше. Вот немец, бывало, бросит гранату в наш окоп, а наш солдат — хвать её и сразу обратно швыряет, и она в немецком окопе взрывается. Тут главное не медлить, поднял и — сразу бросай! А замедлил — полетели клочки по закоулочкам!
Так и с помыслами, брат Алексий! Обнаружил «бесовскую гранату» — сразу отбрасывай, отгоняй молитвой! А замедлил, помысел — нырь в сердце и давай в нём страсти раздувать, а страсть уже в действительные грехи норовит реализоваться!
Бояться надо греха и его разрушительных последствий — как гранаты! Тогда и медлить не будешь с отбрасыванием.
— Отче! А ведь я тогда, в Уранополисе, на этом и попался! На помысле! Я ведь всю эту пляжную публику тогда осудил! Принял помысел осуждения и самовозношения, мол, я-то «не таков, как этот мытарь»! Я, мол — благочестивый паломник, на Святой Горе «подвизался» и даже «за праведность» Божьим даром отмечен — сердечной молитвой! Забыл, что сам — свинья-свиньёй и только по милости Божьей и чужим молитвам в своём свинстве ещё пока не погиб! Молитвенник великий! Вот меня Господь, поделом, и наказал — отнял то, что не заработал и чем кичился! Так мне и надо! Слава Богу за всё!
— Ну, вот, Лёша! Слава Богу, разобрался!
— А дальше-то что теперь делать, отче? Я ведь по той молитве теперь, знаешь, как тоскую!? Как мне вернуть её?
— Покаянием и трудом, Лёша, тяжёлым трудом понуждения себя к постоянному вниманию ума, к очищению сердца, к нерассеянности помыслов, к непрестанному призыванию Имени Божьего, к активной деятельной любви к ближним твоим!
То, что тебе Господь дал ощутить на Афоне как благодатный дар Его любви, теперь зарабатывай подвигом, переходя от состояния раба к состоянию наемника, а потом и — сына. А уж какую радость имеет сын, пребывающий в любви Отца Небесного, ты теперь знаешь. Возвращайся в дом Отца твоего, чадо!
— Помолись обо мне, отче!
— Молюсь, Лёша...
Вокресная всенощная шла своим чередом, после Евангелия православный люд шёл к помазанию. Мои «гаврики» вместе с другими приходскими детьми подходили помазываться в числе первых, смиренно сложив ручонки на груди и глядя на батюшку Флавиана такими чистыми наивными глазами, словно это не они расколотили утром три стекла в соседской теплице футбольным мячом!
Мать Евлампия подошла ко мне на клирос, где мы с Юрой делили каноны — кому читать «Октоих», кому «Минею».
— Лёшенька! Мы пойдём с детками домой, я Ироньку тоже заберу, ей всё равно к святыне, по-женски, нельзя, поможет мне детонек уложить!
— Пусть идёт, мать Евлампия, конечно! Только пусть не забудет у этих футболистов над кроватью мой ремень повесить!
— Уж сразу и ремень, Алексей! Они нечаянно!
— Хорошо, хорошо! Раз нечаянно, пусть Иришка их начмокает за меня перед сном!
Внезапно из северной двери алтаря вышел только что приехавший наш бывший алтарник, а ныне семинарист Серёженька, в аккуратном чёрном подрясничке, сияющий радостными глазами.
— Брат Алексий! Христос посреди нас!
— И есть и будет, брат Сергий, здравствуй! Мы обнялись.
— Ну, ты и вырос, Серёжка!
— Стараюсь, кушаю семинарскую кашку! — засмеялся он. — Брат Алексий, не уступишь мне свой канон почитать, по старой памяти?
— Не вопрос, брат Сергий! Я тогда пойду в пономарке присяду, а то стопа разболелась, я её третьего дня подвернул.
В пономарке, в уголочке, стоял стульчик, на котором благословлялось посидеть уставшим алтарникам. Я устроился на нём, вытянув вперёд ногу и скинув мокасин со своей всё ещё слегка распухшей стопы. Помазание закончилось, Флавиан унёс Святое Евангелие в алтарь, свет в храме погас. Хор запел ирмос первой песни канона. Сидеть в полумраке пономарки было уютно и спокойно, рядом за шторкой молился в алтаре Флавиан, с клиросов раздавалось поочерёдное чтение Юры и Серёжи, на душе было мирно и спокойно.

Вытащив из кармана афонские чётки, я тихонько начал перебирать узелки:
— Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя грешного! Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий...
Молитовка потекла тихонько-тихонько, постепенно отогревая пространство в груди, подбираясь к сердцу, чуть-чуть утесняя его... В закрытых глазах промелькнули образы высоких стасидий в темноте Покровского храма в «Пантелеймоне», тёмные фигуры в склонённых клобуках, ковчег с главой преподобного Силуана...
— Батюшка Силуан! Помоги мне молиться! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя... Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя! Иисусе, Сыне Божий...

Вдруг... Или это мне только показалось? Нет! И в правду! Она вернулась! У меня радостно заколотилось сердце — Господи! Слава Тебе! Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий...

Она вернулась. Та самая афонская молитва, без которой так тосковало моё слабое от страстей сердце.
Она вернулась намного тише, не так ярко и сильно, как это было на Святой Горе, когда от радости взрывалось всё моё существо, она затеплилась в сердце кроткой лампадкой, но это была она, та самая афонская молитва — молитва общения, молитва взаимной любви, молитва, вводящая в душу Царство Божие, молитва вновь обретённого блудным сыном, вернувшимся в дом любящего Отца, Небесного счастья...
Флавиан, слегка отодвинув шторку, заглянул в пономарку, посмотрел на меня, улыбнулся и задвинул шторку на место.

[DoriNoriOri]

Свт. Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты.Том2.

Слово о молитве Иисусовой

"Начиная говорить о молитве Иисусовой, призываю в помощь скудоумию моему всеблагого и всемогущего Иисуса. Начиная говорить о молитве Иисусовой, воспоминаю изречение о Господе праведного Симеона: Се лежит сей на падение и возстание многих во Израили и в знамение пререкаемо. Как Господь был и есть истинным знамением, знамением пререкаемым, предметом несогласия и спора между познавшими и не познавшими Его: так и моление всесвятым именем Его, будучи, в полном смысле, знамением великим и дивным, соделалось, с некоторого времени, предметом несогласия и спора между занимающимися таким молением и не занимающимися им. Справедливо замечает некоторый Отец, что отвергают этот способ моления только те, которые не знают его, отвергают по предубеждению и по ложным понятиям, составленным о нем. Не внимая возгласам предубеждения и неведения, в надежде на милость и помощь Божию, мы предлагаем возлюбленным отцам и братиям наше убогое слово о молитве Иисусовой на основании Священного Писания, на основании Церковного предания, на основании Отеческих писаний, в которых изложено учение об этой всесвятой и всесильной молитве. Немы да будут устны льстивые, глаголющия на праведного и на великолепное имя его беззаконие, гордынею своею, своим глубоким неведением и соединенным с ними уничижением чуда Божия. Рассмотрев величие имени Иисусова и спасительную силу моления им, мы воскликнем в духовной радости и удивлении: Коль многое множество благости Твоея, Господи, юже сотворил еси боящимся Тебе, соделал еси уповающим на Тя пред сыны человеческими. Сии на колесницах, и сии на конех - на плотском и суетном умствовании своем: мы же, с простотой и верой младенцев, имя Господа Бога нашего призовем.

Молитва Иисусова произносится так: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Первоначально произносилась она без прибавки слова грешнаго; слово это присовокуплено к прочим словам молитвы впоследствии. Это слово, заключающее в себе сознание и исповедание падения, замечает преподобный Нил Сорский, нам прилично, благоприятно Богу, заповедавшему воссылать молитвы к Нему из сознания и исповедания своей греховности. Для новоначальных, снисходя их немощи, Отцы позволяют разделять молитву на две половины, иногда говорить: Господи Иисусе Христе помилуй мя грешнаго, а иногда Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Впрочем это - только дозволение и снисхождение, а отнюдь не приказание и не установление, требующее непременного исполнения. Гораздо лучше творить постоянно единообразную, цельную молитву, не занимая и не развлекая ума переменой и заботой о переменах. И тот, кто находит необходимость для немощи своей в перемене, не должен допускать ее часто. Примерно: можно одной половиной молитвы молиться до обеда, другой после обеда. Воспрещая частую перемену, преподобный Григорий Синаит говорит: "не укореняются те деревья, которые пересаживаются часто". ..."