«Смотрю даже по совсем не пожилому кругу своего общения: люди приходили в Церковь в 80-е, 90-е, самые молодые – в начале нулевых. Уже не первое поколение детворы в церковных стенах выросло. А мы всё неофиты?.. Но если время идёт, а мы – христиане, в том числе духовенство – духовно не взрослеем – это ж гораздо более страшная вещь, чем причастие без исповеди. Это катастрофа, друзья. Это признание то ли того, что Дух Святый не хочет среди нас дышать (да не будет!), то ли того, что мы Ему внимать не хотим, и реально последние времена скоро.
Дело десятое уже практика исповеди, правда. Что у нас с духовной жизнью вообще происходит?»
Двадцать лет я совершаю Таинство исповеди. За эти двадцать лет я могу вспомнить не более двух десятков случаев, когда исповедь была настоящим «Таинством второго крещения», когда люди свидетельствовали перед Крестом и Евангелием подлинную метанойю, переменяли свою жизнь и не возвращались более к исповеданным тяжёлым грехам. И все эти исповеди совершались отдельно от Литургии, в пустом храме, без очереди за спиной исповедника. И в такой исповеди и мною, и исповедующимся христианином явственно ощущалась радость совершающегося Таинства, любовь и милость Христа, невидимо соприсутствующего нам.
Совершенно очевидно, что такое великое церковное действие невозможно в рамках нашей общепринятой исповеди перед причастием, и не только потому, что последняя совершается в условиях “поджимающего времени” в окружении большого количества людей, но прежде всего потому, что такое покаяние – действительно духовное событие, равнозначное Таинству Крещения, и оно не может и не должно совершаться каждую неделю.
Что же происходит на нашей исповеди перед причастием? Ещё в начале 90-х годов прот. Владимир Воробьёв здесь всё разложил по полочкам. Предпричастная исповедь – это смесь из дисциплинарного фильтра по допуску к Чаше (или, если хотите, “благословения на причастие”), осуществляемого священниками, и отчёта в повседневных, повторяющихся, одних и тех же мелких грехах со стороны мирян, этакое своеобразное “откровение помыслов” – профанированное, незаконно привнесённое в церковную повседневность редчайшее и высочайшее монашеское делание. К собственно Таинству Покаяния это всё зачастую имеет малое отношение.
Я отставляю сейчас в сторону вопрос о том, как сложилось в нашей практике такое положение дел, о связи дисциплинарной исповеди с причащением и т.п. Об этом уже давно всё сказано, неинтересно двадцать лет повторять одно и то же. Гораздо более важный вопрос – как православные воцерковлённые христиане воспринимают сегодня само покаяние и Таинство исповеди.
Прежде чем ответить на этот вопрос, приведу (по памяти, нет возможности искать цитату) учение св. Феофана Затворника по этому поводу. Вот что он пишет.
Покаяние есть:
1) осознание своего греха пред Богом;
2) укорение себя в этом грехе с полным исповедованием своей вины, без перекладывания ответственности на других людей или на обстоятельства;
3) решимость оставить грех, возненавидеть его, не возвращаться к нему, не давать ему места в себе;
4) молитва к Богу о прощении греха, до умирения духа.
Мы видим, что здесь нет речи собственно о Таинстве. Всё, о чём говорит Святитель – это внутреннее покаяннное делание. Оно должно совершаться всякий раз, когда мы осознаём в себе нечто недолжное, и заканчиваться “умирением духа”, то есть неким извещением от Бога, что грех, в котором я каюсь и об оставлении которого молюсь, Богом прощён. Св. Феофан пишет дальше, что для “повседневных”, мелких грехов должно быть достаточно этого внутреннего покаяния; лучше всего его совершать на вечерней молитве, когда мы осмысливаем прожитый день. Выноса же на исповедь требуют грехи существенные, когда сердце не умиряется совершением такого вот внутреннего покаяния. В первенствующей Церкви исповеди вообще подлежали только лишь смертные, тяжкие грехи.
Это норма. Теперь посмотрим, что происходит у наших аналоев. Большинство исповедников уверено, что они обязаны вынести на исповедь ВСЕ свои недолжные поступки, слова и греховные помыслы, замеченные ими за отчётный период. Это значит, что на своей покаянной молитве они не получают отпущения от Бога грехов, о прощении которых они молятся. Это значит, что им неведомо “умирение сердца”, о котором пишет святитель Феофан, они не знают, что это такое. Это значит, что они вовсе не молятся, потому что подлинная молитва есть вещь “двусторонняя”, в ней обязательно наличествует не только обращение нашего ума и сердца к Богу, но и тот или иной ответ от Него. Этот ответ реже всего бывает в словах или образах, он приходит обычно в виде некоего внутреннего движения духовного чувства, когда наша душа получает уверенность, что молитва принята, просимое получено, и в душу от соприкосновения с Богом приходит радость, мир и благодарение Бога.
И именно здесь стоит, подобный бетонной плите, главный “блок”: православные христиане уверены, что таких вещей в их духовной жизни ни в коем случае не должно быть. Никакого прощения мелких грехов просто вот так, по нашей молитве, быть не может. Все читали святителя Игнатия, все знают, что это прелесть. Поэтому всё надо занести на бумажку и во всём отчитаться батюшке. Никакой самостоятельной “двусторонности” в общении с Богом мы недостойны… Таким образом, исповедь превращается в имитацию духовности и подменяет собой собственно жизнь во Христе. Ибо подлинная духовная христианская жизнь именно “двусторонняя”, и никакой иной быть не может.
Почему же так происходит? И тут я возвращаюсь к цитате в начале моей заметки. Мне представляется, что в ней очень правильно поставлен вопрос. Получилось так, что наша церковная педагогика настроена не на то, чтобы объяснить человеку, что такое богообщение и способствовать ему, а чтобы предостеречь от вычитанных из книг ошибок на этом пути. Всё упирается именно в жизнь во Христе. Если она есть – всё в Церкви выстраивается для человека в должном порядке. Если её нет, церковные люди начинают заполнять зияющую пустоту суррогатами. И главный суррогат – перенесение отношений мира сего в церковную жизнь. Тогда священники становятся властителями над людьми, и дальше всё пошло-поехало. И тут уже нужно разматывать эту цепочку. Почему мы духовно не взрослеем? Потому что нас никто не учит, что это такое и как это делать. Почему не учит? не потому, что пастыри плохие и злонамеренные, а потому что многие из них, увы, сами не знают, что это такое. Почему не знают? Потому что, как мне представляется, неверно понимают, что такое христианское церковное пастырство, воспринимая его скорее как жречество. Почему так происходит? Потому что, как я уже сказал, такова наличествующая церковная педагогика (я имею здесь в виду не только обучение в духовных школах, но и всю сложившееся на сегодня церковную дидактику). Многие ли пастыри делятся со своею паствою своим опытом реальной, внутренней жизни во Христе, опытом богообщения, который, по словам святителя Феофана Затворника, только и составляет цель и смысл церковной жизни? Дальше разматывать эту верёвочку – отнюдь не безболезненно. Поэтому появляется вполне по-человечески понятное желание убежать от этой болезненности и ходить по кругу, приговаривая: “мы все – неофиты”, “советские гонения”, “Церковь – это лечебница, и все в ней косые, хромые, слепые и глухие”… ну и так далее.
Итак: составляет ли жизнь во Христе, богообщение, молитва, «взрослость», личностность в отношениях человека и Бога, всё более и более возрастающая “двусторонность”, о которой я говорил выше, главный интерес в жизни нынешних православных христиан? Вот тот главный вопрос, который, на мой взгляд, стоит за нынешней дискуссией об исповеди.
ИГУМЕН ПЕТР (МЕЩЕРИНОВ)
