Творчество наших авторов

[Val]

Для начала, наверное, можно было бы попросить наших авторов перенести сюда то, что они помещали на форум ранее...

[Les]

Владимир Кожевников
Рассказы 1997-99

Эндшпиль.

Спойлер

Конец июля в Бруклине выдался особенно жарким и влажным, вес; день солнце раскаляло асфальт улиц, кирпичные стены домов и если к вечеру проходил короткий сильный дождь, то город напоминал дымящуюся половую тряпку, кое-как промытую в горячей воде, слегка отжатую и брошенную в прихожей у двери. Но несмотря на то, что этот день был именно таким, то есть одним из самых отвратительных дней в году, которые случаются иногда в Бруклине, на бетонную площадку, которую называли парком, на площадку, обсаженую по периметру редкими деревьями и забитыми мусором растрепанными кустами, ближе к заходу солнца стали собираться люди из соседних домов. Это были мужчины предпенсионного и пенсионного возраста, в основном полные и неторопливые, с серьезными, если не сказать угрюмыми лицами, с безразличием или неодобрением посматривающие по сторонам.

Но чем ближе подходили они к бетонной площадке, посередине которой находился длинный металлический стол с такими же длинными скамьями, стоящими по обеим его сторонам, тем приветливее становились их лица и тем дальше отходил Бруклин с его малопонятной и во многом неприемлемой жизнью. Уже улыбаясь, они здоровались, протягивая друг другу руки несмотря на то, что ладони у всех были влажные, и потрясывая за воротник собственные рубашки, чтобы хоть немного освежиться, рассаживались за столом. В карты играть в такой вечер не хотелось, преферанс дело серьезное и долгое, а потому на столе имелись две шахматные доски, и игроки, окруженные болельщиками, неторопливо двигая фигуры, перекидывались своими замечаниями по поводу привычных, ни на йоту не меняющимися с годами проблем. Прежде всего это были вопросы геополитики, затем шли фудстемпы и наконец здоровье. Правда к здоровью никто серьезно не относился, видимо по старой привычке, а жаловались в основном на врачей да и на всю систему медицины в целом.
Одна из партий подошла к концу и проигравший, невысокий, худощавый мужичок, с лицом, похожим на топор, уступая место следуюшему игроку, опершись на стол широкими, как лопата, ладонями, спросил с наигранным остервенением своего удачливого противника:
- Аркаша, скажи честно, я когда нибудь у тебя выигарю хотя бы одну партию?
- Нет, Павел! - ответил тот, уверенно и строго. - Забудь об этом. Просто выкини это из головы, чтобы даже мысли у тебя подобной не появлялось.

Тот, кого назвали Павлом, глубоко вздохнул, поскреб когтями двухдневную рыжеватую щетину на скуле, похожую на ржавчину, что еще больше придавало его лицу сходство с топором, закурил сигарету, одновременно бросив острый взгляд на своего недавнего противника, который скрестив руки на обширном животе, в свою очередь смотрел на Павла с укоризною, неодобрительно покачивая головой, как бы пытаясь сказать:

- Эх, Павел, Павел! Реваншистские намерения никого до добра не доводили!

Подобные сценки разыгрывались постоянно, намеренно или случайно, и скрашивали общественный досуг. Кто-то из наблюдающих за игрой уже прыснул в кулак, пытаясьподавить смешок, другой начал было притворно сочувствовать Павлу в его проигрыше, как внимание всей компании перенеслось на соседнюю площадку, окруженную металлической сеткой, откуда послышался дробный стук баскетбольного мяча и примитивные ругательства на английском.

Играющих было двое, молодые люди лет по 17-18. На обоих были надеты спортивные майки и трусы, спущенные до середины бедер, под которыми оказались нижние трусы, у одного в крапинку, а у другого в мелкую клетку. У обоих в ушах болталось по несколько золотых колечек.

Немного понаблюдали эту безобразную картинку, затем вернулись к шахматам, походя поругав американскую молодежь, а затем и свою собственную.

Следующим партнером Аркадия оказался некий Семен, про которого мало что было известно. Человек он был скромный, неразговорчивый и на вид - глуповатый. Внешне выглядел весьма невыразительно, дородному Аркадию едва доставал до плеча своей маленькой лысоватой головкой с пегими кудряшками на толстом затылке. Лет ему было столько же,сколько и Аркадию, да и большинству собравшихся, т.е. слегка за шестьдесят. Отработав около тридцати лет в конструкторском отделе на одном из заводов города Донецка, износив четыре костюма и восемь брюк, но так и не поняв, чем же он занимался, ни своей работы, Семен был увезен женой и дочерью на американские хлеба. В Германию Семен наотрез отказался ехать - он был человек с самолюбием.

Шахматист он тоже был никакой, и играя с таким мастером, как Аркадий, о выигрыше не думал, и на ничью не рассчитывал. Все свои нмебольшие силы направил он на то, чтобы продержаться до тридцатого хода, а если повезет, то и до сорокового.

-Не автомат же он в конце концов, может же он просто прозевать фигуру! - заклинал он судьбу, подолгу обдумывая каждый ход, изредка поглядывая на Аркадия, который казалось не придавал игре никакого значения,весело болтая с соседями. В такие минуты Семен ненавидел этого человека, ненавидел и завидовал. Крупные черты лица, полные губы и мясистый подбородок обжоры и бабника, все это было ненавистно, не говоря уже о густой шапке черных с легкой проседью вьющихся волос, которых у Семена не было и в двадцатилетнем возрасте. Были у него волосики редкие, и уже тогда начали выпадать

И то,что Аркадий был когда-то архитектором, тоже было ненавистно. Одно успокаивало - к концу жизни они оба достигли примерно одного и того же.

Тем временем на другой доске партия закончилась и проигравший полусумасшедший старичок, которого никто никогда не называл по имени потому что его трудно было выговорить, вдруг раскричакся тоненьким голоском, призывая всех игратыь по правилам. Что значит играть по правилам он не обьяснял, а только верещал: ЬЕсли играть не по правилам, то никакой игры не будет, и лучше совсем не садиться играть, если не по правилам...Ь - и все в таком же духе. Становилось шумно, но скучно, и чтобы сменить тему кто-то спросил с солдатской прямотой:

'Скажи ка дед, ты когда был директором овощного магазина, много воровал?' Старичок вскинул совиную головку и с налитыми кровью глазами заклекотал:

- Да, крал, крал! Столько крал, что тебе за сто лет не украсть!

Раздался взрыв хохота, старичка начали похлопывать одобрительно по плечам, наконец успокоили, и он даже сам рассмеялся своей неожиданной вспышке.

Разговор переметнулся на хищение социалистической собственности, и так как среди шахматистов окахались начальники торговых баз, заведующие складами и управляющие разных снабженческих контор, конца воспоминаниям скоро не предвиделось. Одна история сменяла другую и сюжет был подчас настолько оригинален и хитроумен, что было ясно - на ходу такую историю не изобретешь. Живость темы захватила всех присутствующих, даже людей, к торговле не имеющих никакого отношения. Павел искоса поглядывая на очередного рассказчика, почесывал затылок с хитроватой улыбкой русского тороватого мужичка, то и дело приговаривал: - Ну и ну! Вот дает бродяга!

Аркадий, приподняв от удивления брови и похохатывая своим бархатным барским голоском, невнимательно передвигал фигуры.

И только Семен, не обращая внимания на болтовню, следил за игрой, и особенно за ненавистным противником. Вот берет он пухлой рукой ферзя, как бы в задумчивости вертит его в своих холеных пальцах, и видимо забыв, куда он хотел походить, морщится от раздражения и ставит на первую попавшуюся клетку.

- Все! Ход сделан! - прохрипел Семен. И столько в этом голосе было страсти, и настол;ко это не подходило к обладателю этого голоса, что все тут же замолчали, и уставились сначала на Семена, а затем, проследив за его взглядом - на доску.

- В этой жизни, дорогой Аркадий, бывают потери и пострашнее, - говоря это, Семен снял с доски ферзя и вместо него водрузил своего слона. Он хотел прибавить еще что-то ерническое, но наткнувшись на озорной взгляд Ьдорогого АркадияЬ, замолчал.
- Ах, что же делать мне теперь несчастному, - запричитал тот.
- Как прожить мне без ферзя, которого Семен называет королевой?
- Может быть, обьявить ему мат? - Аркадий посмотрел вокруг, как бы ища поддержки. - Да, это единственный выход, ничто другое меня уже не спасет! Мат!

Это был мат, очевидный, бесспорный и позорный мат на четырнадцатом ходу.

То ли жаркая погода последних дней так подействовала на Семена, то ли нервы его разболтались на чужбине, но лишь большим усилием воли удалось сдержать ему слезы. Слезы гнева иа унижения. Он отсел на край скамьи, уступая место следующему игроку, решив посидеть для приличия несколько минут, а затем уже уйти домой. На него уже никто не обращал внимания, никто не называл по имени, ни о чем его не спрашивал. Он не крал бочками квашенную капусту, не подделывал накладных, не давал взятки ответственным лицам, он не умел толком играть в шахматы, а в преферанс не играл вообще. Он был никто, он был не интересен и никому не нужен.

Все уже забыли о его существовании и вернулись к излюбленной теме разговора, как вдруг резким движением Семен поднялся из-за стола и закричал пронзительным бабьим голосом: - Я тоже крал! Крал вагонами!

Сначал все удивились и даже как-бы испугались, затем произошло какое-то движение, к Семену подошли и стали его успокаивать, как маленького, непонятно почему расплакавшегося ребенка.

- Ну что ты, Семен, ну какие там вагоны?
- Брось ты, было бы из за чего переживать! - слышались с разных сторон сочувственные голоса.

- Да! Вагонами! Пульмановскими! - все еще подвизгивал Семен, но в голосе его уже не было прежней ярости, а появилось что-то надломленное.

Тошно было Семену; все эти сочувствующие лица, эти взгляды, даже тупой водопроводчик Павел, невесть как занесенный в Америку, и тот смотрел на него с жалостью и недоумением.
- А у самого, небось, и отчество такое же дикое и простонародное, как и он сам, какой-нибудь Дормидонтович! - думал Семен. - И этот Аркадий, с его барской рожей, и все остальные - воры и дармоеды.

Мысли были вялые и тягучие, как и все его тело, похожее на растаявшую в кулаке шоколадную конфету - воспоминание далекого детства.

Ни с кем не прощаясь и ни на кого не глядя, Семен поплелся домой, с трудом передвигая свои подтаявшие шоколадные ноги, с трудом отпер входную дверь своей квартиры, прошел на кухню, налил в чайник воды из под крана, и поставил его на огонь. Сев за кухонный стол, Семен начал соображать: хочет ли он в такой душный и жаркий вечер пить горячий чай, но ни к какому выводу так и не пришел. Впрочем, испить чайку он все равно не успел бы - небольшой кровавый шарик, размером с горошину, уже оторвался от стенки сосуда и отправился в свое короткое путешествие по дороге смери.

Вода в чайнике еще не успела выкипеть, когда жена Семена, вернувшись из магазина, обнаружила своего супруга лежащим на полу кухни без малейших признаков жизни.

На следующий день эта печальная новость была известна всему местному картежно-шахматному сообщесству. Было много разговоров, самобичеваний, и даже саморазоблачений. Оказалось, например, что добрая половина шахматистов не имела к системе торговли никакого отношения, а врали просто так, за компанию, для общего и своего собственного развлечения. Но каждый чувствовал себя в какой-то степени повунным в скоропостижной смерти этого пусть даже глуповатого и незадачливого, но и не делавшего никому никаких гадостей человека.

В этот вечер, такой же жаркий и влажный, как и предыдущий, решили не играть, как бы из уважения к памяти покойного, и проговорив пару часиков, начали расходиться.

- Как-то мне не по себе, на душе кошки скребут...Не пропустить ли нам по рюмке-другой? Да и за помин души вроде полагается.....? - спросил Павел, вопросительно посмотрев на своего друга и в недавнем прошло - сослуживца.

- Согласен, Павел Егорович, выпить необходимо, и не по паре рюмок, - ответил Аркадий. Приятели их уже разошлись и оставшиеся наедине, они неожиданно изменились. Павел больше не напоминал водопроводчика, оторванного прихотью судьбы от только что им установленного унитаза и брошенного за океан, в непонятную и известную только по картинкам страну, голос Аркадия потерял благородное грассирование и некоторые бархатные нотки, стал будничным.

- О покойниках плохо не говорят, - продолжал Аркадий- Но все же согласись, в этом желании казаться вором, и обязательно крупного масштаба, есть что-то ненормальное.

- Люди глупы, Аркадий Абрамыч, глупы и тщеславны; у нас с тобой такого желания никогда не возникало, особенно там. А ведь если бы мы вовремя не унесли ноги, впаяли бы нам лет по пятнадцать, это в лучшем случае. Кстати, не прокатиться ли нам в Европу на пару недель, а то что-то тут становится душно?

Владимир Кожевников
Рассказы 1997-99

По Другую Сторону

Проснувшись среди ночи, весь в поту, Семен Семенович, протянув руку к ночному столику, попытался наощупь найти коробочку с таблетками нитроглицерина и даже прихватил ее кончиками пальцев, но руки уже перестали его слушаться.

- Вот так и умирают, - подумал Семен Семенович, но страха не испытал - какое-то непривычное, злое удивление заполнило его сознание; затем он почувствовал легкий толчок, это его кот Васька, почуявши что-то неладное, запрыгнул на кровать и мурлыкая, начал тереться своей большой башкой о плечо Семена Семеновича.

- Брысь, сукин сын! - прохрипел Семен Семенович и это были последние слова, произнесенные им на этом свете....

Комната, лучше сказать - помещение, размеров было неопределенных, едва освещена была лишь одна стена, остальное же тонуло во мраке, да и эта стена, забранная чем-то вроде темного бархата, казалась бесконечной. Вдоль стены стоял длинный стол, покрытый такой же темной тканью, спускавшейся до самого пола. За столом, лицом к Семену Семеновичу, на стульях с очень высокими и узкими спинками, сидели три человека, лица которых он разглядеть не смог, так как они были скрыты капюшонами.

- Инквизиция! - ахнул про себя Семен Семенович. Сидящие за столом почти не двигались, давая время Семен Семеновичу прийти в себя и осознать свое настоящее положение.

Семен Семенович быстро взял себя в руки, одним из его больших достоинств как раз и было это умение быстро брать себя в руки и находить выход из сложных ситуаций, казавшихся порой неразрешимыми, в противном случае ему, главному инженеру большого завода, в Донецке, с его фамилией Рабинович было бы просто не выжить.

Семен Семенович осторожно себя ощупал, пытаясь не привлекать к себе излишнего внимания, потрогал рукой свою грудь в области сердца - ничто не кололо, ничего не болело. Он даже немного поерзал на низеньком железном стульчике, на котором сидел; то что стульчик оказался железным, его чем-то смутно расстроило.

Громкое, неприлично громкое урчание раздалось из области желудка и Семен Семенович с испугом посмотрел на сидящих за столом, но те кажется ничего не заметили. Появившееся чувство голода его одновременно и обрадовало и смутило.

- Здесь что же, едят и пьют? - удивился он. - А может быть и выпивают? - Но он тут же откинул несерьезные мысли, нужно было сосредоточиться и приготовиться к защите.

- Ты понимаешь, где ты находишься? - раздался вдруг из за стола низкий, невероятно низкий голос. Семен Семенович бросил быстрый, осторожный взгляд на сидящих. Говорил тот, что сидел посредине, видимо председатель. Семен Семенович закивал головой, во рту у него пересохло и язык его не слушался, но голова работала быстро.

- Карты на стол! - сказал себе Семен Семенович. - Пока не поздно, все карты на стол!
- Грешен! Грешен! - прохрипел он. Дальше следовало привести несколько своих грехов, причем истинно раскаиваясь и никакого притворства. Следовало себя настроить таким образом, чтобы почувствовать это раскаивание в душе своей, затем взяв инициативу в свои руки, скромно, очень скромно отметить некоторые свои достоинства, но как бы между прочим, не придавая им никакого значения, затем перейти к грехам посерьезнее, и вот тут можно и порыдать, причем не прося снисхождения, а дальше...

Все это мгновенно пролетело в голове Семена Семеновича и он, собравшись с силами, уже открыл было рот, как вдруг вся троица встала из за стола. Они были огромного роста.
- Метра три, не меньше! - пронеслось в голове у Семена Семеновича.

- Нас не интересует, как ты получил свою квартиру, кому и через кого ты дал взятку, это дела житейские, - сказал тот, что стоял слева от председателя.
- И нам наплевать на то, как ты относился к своей теще и к своему зятю, и что ты о них говорил и кому, - добавил тот, что стоял справа.

- Нас, Сенька, интересует одно - как ты относился к Василию, чем ты ему помог, как ты ему служил?! - сказав это председатель стукнул кулаком по столу с такой силой, что Семену Семеновичу послышались раскаты грома.

То что его назвали Сенькой, Семена Семеновича не удивило и не обидело, не время и не место было обижаться, сейчас надо было быстро решать вопрос о Василии, и если по той или иной причине именно в этого Василия упиралось все дело, то глубоким раскаиванием и т.д.

Но кто же этот чертов Василий? Семен Семенович быстро перебирал всех знакомых Василиев, пока не наткнулся на нужного.
- Господи! Это же этот идиот Прокопчук, конечно, он же Василий, и э...какой-то там Тарасович, что ли? Я от него два года не мог избавиться, пока наконец не загнал в отдел, где собирают таких же идиотов, чтобы они ничего не делали, но и не имели возможности навредить предприятию.

- Грешен! Грешен! - застонал Семен Семенович. В непритворном горе он обхватил свою голову руками и крупная слеза скатилась по его щеке и сорвавшись с подбородка, упала на пол, разбившись на сотни маленьких капелек.
- К Василию Прокопчуку, я, грешный человек, - завыл было он, но был остановлен властным жестом руки председателя.

- Нас не братья меньшие интересуют сейчас, не какой-то там Васька Прокопчук, мы говорим о Василии, о твоем хозяине. Как ты его кормил, чем поил, когда шерстку расчесывал последний раз?

- Это который Василий, мой кот, что ли? - изумился Семен Семенович

- Не он твой кот, а ты - его человек, и смысл твоей жизни служить ему верой и правдой. И как ты о нем заботился там, так мы позаботимся о тебе здесь!

И с этими словами председатель откинул капюшон рясы со своей головы и двое заседателей последовали его примеру.

То что увидел Семен Семенович потрясло его до глубины души. Перед ним стояли три огромных кота и их ужасные морды, со сверкающими в полутьме глазами не предвещали ничего хорошего.

Впервые за всю сознательную жизнь Семен Семенович потерял над собой контроль. Увидев огромные кошачьи морды, он мгновенно представил себе, что может ожидать его в дальнейшем, и пришел в такой ужас, что не совладал со своим мочевым пузырем и желтая лужица растеклась вокруг его правого ботинка.

Дальше все происходило как в бреду; он увидел, как судьи презрительно, как ему показалось, усмехнулись, и вновь накинув на свои огромные кошачьи головы капюшоны, повернулись к нему спиной и исчезли, то ли в скрытых в стене дверях, то ли в самой стене.

Но Семен Семенович чувствовал, что он не один, он уловил какое-то движение сбоку от себя, но не в силах был повернуть голову и посмотреть, какая еще опасность его ожидает.

- Надо придти в себя, надо взять себя в руки! - повторял он, как заклинание, и в это время почувствовал, что кто-то берет его за шиворот. Невероятным усилием воли он заставил себя повернуть голову и посмотреть вверх. Он увидел огромного черного кота, еще выше и шире тех троих. Кот сгреб толстой когтистой лапой Семена Семеновича за воротник его пижамы, пригнул его голову к полу, и стал возить его лицом по желтой лужице, приговаривая: - Не гадь больше на полу, не гадь больше на полу! Вот где нужно гадить, вот где! - и с этими словами перенес Семена Семеновича куда-то над пропастью и поставил на четвереньки в то, что напомнило Семену Семеновичу детскую песочницу. Затем, почесав Семена Семеновича за ухом и погладив его по голове, добавил: - Не дрейфь, Сенька, мы решили тебя не кастрировать, не такая уж плохая жизнь у тебя намечается!

Семен Семенович с благодарностью посмотрел на своего хозяина и чуть было не замурлыкал.

Владимир Кожевников
Рассказы 1997-99

Сволочь

Паша любил женщин, но как всякий недалекий человек, любил лишь молодых и красивых, и любовью отнюдь не платонической. Чистых поклонников женской красоты еще можно встретить на белом свете, но как незначительно число их, а пройдет два, три поколения, и вовсе исчезнут они.
Паша представителем исчезающего вида не был, а принадлежал он к абсолютному большинству здоровых и нормальных людей, предпочитающих не эстетическое наслаждение получать, созерцая прекрасное создание природы, а … как бы это поосторожнее выразиться … побыстрее затащить это создание в постель, потратив как можно меньше времени на ухаживание.
Но как бы он не ухищрялся, результаты были неутешительны: от момента обнаружения объекта до препровождения его в постель, а точнее – до первого «Ах!», требовалось в среднем около четырех часов, то есть половина рабочего дня! Основное время, разумеется, уходило на уговаривания объекта зайти к нему домой на чашечку чая, и здесь спешить было нельзя. Но как скоро объект соглашался на это, то есть понимал, что, если чай вообще будет подан, то только в постель, и не «до», а «после», каждая минута, прошедшая с этого мгновения, превращалась в Пашином сознании в вечность. Учтены были все мелочи. Войдя в комнату, объект сразу обращал внимание на большую кровать с наполовину откинутой простыней, рядом с кроватью никаких отвлекающих своим цветом или формой предметов. Температура воздуха всегда 24 градусов. Паша был убежден, что при такой температуре «не дать» просто невозможно. Тотчас включалась музыка, сила звука которой так же составляла важный момент операции. Ну там, запах и освещенность помещения, и прочие детали; все было опробировано и действовало замечательно. А все же чего-то не хватало. С момента пересечения порога спальни и до первого «Ах!» в среднем, неизвестно куда, убегало до семи минут. Разумеется, в таком деле семь минут – потеря незначительная, но все же обидная, тем более, что объект совершенно готов.
«Здесь нужно что-то оригинальное, неожиданное», - думал Паша, проходя мимо птичьего рынка. «Нечто вроде взрыва, или …» Он бросил рассеянный взгляд на старика, с трудом несущего перед собой на вытянутых руках большую куполообразную клетку с попугаем, и в этот самый миг он понял, что сложнейшая психологическая и одновременно техническая задача решена. «Вот и Эйнштейн так же однажды …» , но не додумав эту мысль Паша бросился догонять старика.
Старик клялся, что попугай не знает ни одного бранного слова, и действительно, попугай не ругался, он вообще не издавал ни звука.
«Может быть, он глухонемой?» - думал Паша и в сотый раз повторял:
«Сударыня, немедленно раздевайтесь!» - но тот только жрал орешки и косил на Пашу глазом.
- Сволочь ты паршивая, я тебя …! – дальше следовало совершенно нецензурное слово, имеющее в данном случае отношение к зоофилии.
Попугай глянул на Пашу как-то нехорошо и уже открыл было клюв, но передумав, продолжал грызть орешки.
Через две недели бесполезных попыток Паша отступился, он продолжал носить попугаю орешки, подливать свежей воды в поилку, называл его сволочью, но занятия прекратил.
Как могло случиться, что Паша влюбился, не мог объяснить никто, тем более сам Паша. Принялся он таскать цветы охапками, да покупать билеты в театр, а когда через три месяца знакомства, он осмелился пригласить девушку к себе домой, то мысли постельного плана даже не всплывали в его очищенной светлым чувством голове.
- Какой славный попугай! – сказала девушка, разглядывая птицу. – Он умеет говорить?
Попугай с нескрываемым злорадством посмотрел на Пашу, а затем, обращаясь к девушке, Пашиным голосом отчетливо произнес:
- Сволочь ты паршивая, я тебя …!

Владимир Кожевников
Рассказы 1997-99

В домах, не столь отдаленных…

Из сборника «Записи в трудовой книжке»

Зоопарк

Глава I

На работу в зоопарк меня взяли сразу, не раздумывая.
- Вы даже не представляете, как нам нужны люди, - сказал директор, рассматривая записи в моей трудовой книжке.
- Честно говоря, у нас ужасная текучка кадров! Люди перестали любить животных …, а вот и ваш непосредственный начальник, - указал он на старичка, входящего в кабинет.
- Принимайте, Петр Петрович, наше новое пополнение.
На маленьком птичьем носике Петра Петровича сидела мощная роговая оправа, из-за толстых стекол которой глядели на меня огромными влажными медузами добрые стариковские глаза.
- Я с детства ухаживаю за животными, - говорил Петр Петрович, водя меня от клетки к клетке.
- У нас всегда было полно народу, зоопарк был чистый, животные ухоженные, хорошо накормленные. Но это было раньше, сейчас этого и в помине нет.
- Петр Петрович, скажите, пожалуйста, а какие будут у меня обязанности? – спросил я, воспользовавшись небольшой паузой.
- Все сейчас объясню, да мы уже и пришли. Мы стояли в просторной клетке, забранной частыми металлическими прутьями, в глубине ее находился бассейн с водой, на поверхности которой плавали какие-то водяные растения с крупными листьями, сучья от дерева и даже довольно большие коряги, вокруг него были разбросаны обрывки газет, старые тряпки. Все помещение имело очень запущенный вид.
- Понимаете, молодой человек, мы пытаемся разводить крокодилов. Задача эта не простая, крокодилы в неволе плохо плодятся, а при наших перебоях с продуктами, которые мы постоянно испытываем, эта задача почти невыполнима.
Человек-то найдет себе пропитание, а животные? О них кто позаботится? Вы уж, пожалуйста, войдите в наше положение.
Говоря это, Петр Петрович, вышел из клетки и закрыл за собой решетчатую дверь, повернув в замке ключ, и спрятал его в карман.
- Несчастный старик, у него, видимо, маразм начинается, - подумал я.
- Петр Петрович, куда же вы? – я подошел к решетке и даже зачем-то потряс ее.
Но старик меня не слышал и удаляясь от павильона по песчаной дорожке, что-то бормотал, ведя бесконечный диалог с бездушными бюрократами, которые не хотели наладить поставку продуктов в зоопарк. «Их-то кто накормит?» - донеслось до меня из конца аллеи.
Краем глаза я вдруг заметил, что одна из коряг, лежащих в бассейне, зашевелилась, затем другая …

Глава II

Работа в зоопарке была просто замечательная и, несмотря на то, что временами достаточно пыльная и не денежная совсем, но зато чрезвычайно интересная.
Короче, на работу я шел, как на праздник, и мне даже в отпуск не хотелось уходить, но Петр Петрович выгнал меня чуть ли не силой.
- Работа у нас не простая, нервная, - говорил он. Иногда даже опасная для здоровья. Так что поезжайте куда-нибудь, отдохните, у нас еще много дел впереди.
Надо сказать, что уже через несколько месяцев нашей совместной работы Петр Петрович начал называть меня по имени, признав тем самым меня полноправным членом коллектива. Более того, он называл меня по имени и отчеству, несмотря на то, что я ему не только что в сыновья, а во внуки годился. Да и относился он ко мне с некоторых пор, как к члену семьи, даром, что старик был одинок. До этого он называл меня «молодой человек», то ли не в состоянии запомнить мое имя, то ли не желая утруждать свою память понапрасну. Но когда он понял мое намерение посвятить всю мою жизнь уходу за животными, он проникся ко мне не только любовью, но и уважением.
Предшествовал этому один небольшой эпизод из нашей богатой событиями жизни в мире животных.
В павильоне, где мы содержали белых медведей, имелся большой, глубокий ров, наполненный водой, и время от времени его необходимо было очищать. Чего там только не найдешь! То попадется ботинок какого-то невероятного размера, которого и в природе-то нет – что-то вроде 48-го, то дамская сумочка, а то и вовсе – кейс, набитый размокшими деловыми бумагами. Трудно себе представить, как может нормальный человек снять со своей ноги ботинок и запустить его в невинное животное. Варвары, вандалы какие-то!
И вот однажды вытаскиваю я деревянным шестом с кованным железным крюком на конце все эти материальные свидетельства человеческой глупости и жестокости, как вдруг краем глаза замечаю, что из внутреннего помещения, один за одним, не спеша вываливается все наша замечательная команда в белых шубах. Не представляю себе, как это могло получиться – я своими глазами видел, как Петр Петрович закрывал на засов стальные, надежные двери, ведущие во внутренние помещения. Видимо, по рассеянности забыл одну из них закрыть. И то сказать – годы-то у него какие! Следует отметить, что белые медведи удивительно проворны в водной среде. Я и не представлял себе, что они так здорово умеют нырять.
Когда смотришь на них сверху, из-за загородки, то может показаться, что они ленивы и неповоротливы; другое дело, когда находишься с ними, так сказать, на одном уровне …
Вот после этого забавного случая, когда я сидел в каптерке и сушил свою одежду, согреваясь горячим чаем, так как дело было осенью, и вода была очень холодной, Петр Петрович зашел поинтересоваться моим здоровьем и впервые назвал меня по имени и отчеству.
Мы долго, попивая чаек, беседовали о методах содержания зверей, о том, как мало пищи получают животные, о глупости ответственных за это чиновников, считающих, что, скажем, того же белого медведя можно накормить картошкой и морковью вместо свежего мяса.
Тут-то у меня и родилась идея, довольно странная на первый взгляд.
- Петр Петрович, а почему бы дирекции нашего зоопарка не поместить в газету объявление о приеме на работу и не пообещать довольно приличную зарплату? – спросил я, и отвел в сторону взгляд, как бы рассматривая плакат, висящий на стене – о способах гражданской обороны.
Глава III

Вспоминая сейчас свою работу в зоопарке, я прихожу к выводу, что это было лучшее время в моей жизни. Но дела наши, между тем, шли все хуже и хуже. По городу поползли какие-то неясные слухи о том, что, якобы, руководство зоопарка недостаточно хорошо относится к своим служащим, посетителей становилось все меньше и меньше, а вскоре они и совсем перестали ходить.
По вечерам, после работы, по дороге домой, мы с Петром Петровичем не спеша проходили по опустевшим улицам, в вечернее время около зоопарка не только жителей, но и гостей нашего города трудно было встретить с некоторых пор. Мы безуспешно пытались найти выход из создавшегося положения, не одна по-настоящему ценная мысль не приходила нам в голову.
- Марфа не хочет откладывать яйца, - жаловался Петр Петрович. Марфа – это самка крокодила, с которой я познакомился в первый день моей работы при весьма комичных обстоятельствах. Имя этой ей дал сам Петр Петрович в честь своей покойной супруги, погибшей в результате несчастного случая, кстати говоря, в нашем же зоопарке.
- Надо будет завтра ее навестить, - Петр Петрович тяжело вздохнул и безнадежно всплеснул руками.
- Что-то надо придумать. Она для меня прямо как родная и, знаете, она мне чем-то даже напоминает мою покойную жену.
Глаза доброго старика увлажнились больше обычного, и я увидел, как одна слеза скатилась к подбородку по его плохо выбритой щеке.
Утром, в павильоне крокодилов мы стояли с Петром Петровичем на краю бассейна и обменивались понимающими взглядами.
Марфа была не в лучшей форме, и свежемороженая рыба, к тому же в явно недостаточном количестве, которую она получала, не могла улучшить этого положения. Я обвел глазами павильон, вспоминая, при каких занятных обстоятельствах началась на этом самом месте моя работа по уходу за животными, затем, вспомнив про питона по имени Федор, который уже, наверное, в нетерпении колотит хвостом по полу, ожидая, когда же я ему принесу мышку, вышел из клетки.
Дверь за собой я закрыл на ключ чисто автоматически. Удаляясь по песчаной дорожке от павильона, я услышал, как Петр Петрович окликает меня по имени-отчеству, но хозяйственные заботы заполнили мое сознание, да и Федор ждал меня с большим нетерпением – надо было спешить.
А их-то кто накормит? – спросил я, почему-то вслух, воображаемого чиновника, и тут же услышал звуки сирены, скрип тормозов, и увидел, как какие-то люди в милицейской форме бегут по направлению ко мне, сминая траву и растаптывая цветы, которые они не сажали.

В домах, не столь отдаленных …
Из сборника «Записи в трудовой книжке»

Дом первый.

В камере было чисто и светло, и несмотря на то, что там было много народа – восемь человек на приблизительно шестнадцать квадратных метров, мои новые товарищи освободили для меня добрую половину помещения. Они сидели кучкой в углу камеры, и когда я подходил к ним, чтобы переброситься парой слов, улыбались, отводили глаза в сторону и производили какие-то нечленораздельные звуки, в которых слушалось, однако, одобрение и согласие во всем, чтобы я не сказал.
На вопросы они, правда, не отвечали и только тихо перешептывались друг с другом.
Сначала я подумал, что в них просто необычайно сильно развито чувство коллективизма, и поэтому они сидят так компактно, тесно прижавшись друг к другу. Но потом я догадался, что они хотят оставить мне как можно больше места в этом тесном помещении. О моем, так называемом, деле всем было хорошо известно, и они понимали всю несостоятельность обвинений, предъявленных мне властями. Когда я им стал рассказывать о некоторых особенностях в уходе за животными, они лишь закатывали глаза, и по выражению из лиц я видел, какое неподдельное страдание к судьбе несчастных зверюшек вызывают у них мои рассказы. И насколько я понял, половину комнаты они предоставили мне из уважения. Правильно говорили мне в детстве родители: «Если ты будешь честно и хорошо работать, тебя все будут уважать!»
Должен отметить, что содержали меня неплохо – довольно прилично кормили, выводили на прогулку. Собственно говоря, это место ничем принципиально не отличалось от моей прежней работы, за тем только исключением, что теперь я больше времени проводил внутри клетки, а не снаружи.
Мои новые товарищи были очень милые и скромные люди без малейших признаков агрессивности в поведении, даром, что все они обвинялись в особо опасных преступлениях, как убийство, вооруженное нападение и прочее.
Но пробыл я там, к сожалению, недолго. Одним прекрасным июльским утром меня выели из камеры, посадили в машину с зарешетчатыми окнами и куда-то повезли.


Дом второй.

Глава I

В чистом и хорошо обставленном кабинете, за огромным столом, на котором кроме тонкой картонной папки ничего не было, сидел очень полный, с круглой толстой шеей мужчина в белом халате, доктор, как я догадался.
Он предложил мне сесть и некоторое время внимательно разглядывал меня своими умными маленькими карими глазками.
Он мне сразу же напомнил знакомого кабана по имени Всеволод. Кстати, свинья – удивительно интеллигентное животное. Этими мыслями я ту же поделился с моим новым знакомым.
- Это очень интересное замечание, а то я все понять не мог, на кого же я похож, - ответил он.
- Вы, насколько я понимаю, очень любите животных. Вот и расскажите о вашей работе, как вы ухаживали за ними, чем кормили …, ну и вообще … И если можно, поподробнее.
Я, естественно, оживился, наконец-то я встретил подлинного любителя живой природы. Мне так не хватало Петра Петровича, после его безвременной кончины не с кем было словом перекинуться на мою любимую тему.
Рассказ мой длился не менее часа, изредка прерываемый краткими возгласами доктора: - Не может быть!.. О, господи! Мм..м..м! и тому подобными. И я еще много мог бы ему рассказать, но когда я вдруг спросил, давно ли он был в зоопарке и не хотел бы он придти туда со всем своим семейством, то он, неожиданно побагровев, нажал толстым пальчиком на какую-то кнопку, вроде электронного звонка.
Краем глаза я успел заметить, как бесшумно распахнулись створки двери у меня за спиной, и двое крепких молодых парней бросились ко мне, пытаясь нарядить на меня какую-то длинную и широкую рубашку без рукавов. Рубашка, на удачу, оказалась очень широкой, так что в нее поместились не только оба санитара, но и доктор впридачу.



Глава II

Работа у меня сейчас просто замечательная, не пыльная, и, несмотря на то, что совершенно неденежная, чрезвычайно интересная. Да и зачем мне деньги, здесь у меня есть все необходимое. Короче, на работу я иду как на праздник. К тому же мне и ходить далеко не нужно – вышел из своей квартиры, которая у нас называется «палата», и уже на рабочем месте.
Занимаюсь я уходом за больными. Правда, больными их можно назвать лишь условно; из ста с небольшим человек, находящихся на излечении в нашей психиатрической клинике им. Бельцина по-настоящему больных не наберется и с десяток. Если даже прибавить двадцать человек обслуживающего персонала, а вот они действительно нуждаются в лечении, то и тогда три четверти нашего замечательного общежития – люди совершенно нормальные.
Тот небольшой инцидент в кабинете главного врача, произошедший в первый день моего пребывания в этом доме, давно забылся. Доктор попросил извинить его за вспыльчивость, и мы даже распили мировую. Петр Петрович (удивительное совпадение – так звали моего начальника в зоопарке и одновременно – лучшего моего друга) имел двадцатилетний стаж работы в клинике. Выпив немного лишнего, он разрыдался у меня на плече, жалуясь на свою злую жену, неблагодарных детей и нервную работу с нищенским окладом. Я, как мог, его утешил, подбодрил и даже сумел убедить, что с сегодняшнего дня все пойдет по-другому.
Вскоре мы стали с ним большими друзьями, и боль от потери моего бывшего начальника стала понемногу утихать.
Увы, проблемы в нашем доме были все те же. Выделенных государством средств сильно не хватало, и была понятна причина скверного настроения, царившего как среди жителей нашего дома, так и среди обслуживающего персонала. Персоналу особенно туго приходилось: люди в очередях, пассажиры в общественном транспорте, да просто уличная толпа, наполовину состояли из людей, психически неуравновешенных, и нашим врачам, санитарам, поварам приходилось постоянно с ними общаться, жить среди них! Целый день я помогал всем, кому моя помощь могла понадобиться, а ближе к вечеру любил выйти в наш парк, заросший бузиной, одичавшими кустами шиповника и малины, сиренью. Десятка два запущенных яблоневых и вишневых деревьев дополняли эту идиллическую картину. Хороша была так же единственная кленовая аллея, разрезавшая парк на две ровные части, в конце которой стояла ветхая беседка, и в этой беседке меня частенько поджидал Петр Петрович – наш доктор, чтобы сразиться со мною в шахматы.
Во время игры мы обсуждали с ним создавшееся положение и пытались найти из него выход. Разумеется, я не шахматы имею ввиду, создавшееся положение в нашем доме не давало нам покоя.
Как-то раз, во время игры, мне пришла в голову довольно странная идея.
- Петр Петрович, а ведь у нас есть постояльцы с весьма богатыми родственниками, - отметил я.
Ну, есть такие, двое-трое, что это меняет? – пробурчал Петр Петрович.
- Вызовите-ка вы этих родственников к себе в кабинет, побеседуйте с ними о бедственном положении нашего дома, а после этого пригласите меня рассказать им о моей предыдушей работе … в зоопарке. Я заметил, что это вызывает удивительный эффект. Кстати, зоопарк все еще функционирует…
- А, знаете, - это идея, медленно процедил сквозь зубы Петр Петрович и, не мигая, уставился мне в лицо своими умными кабаньими глазками.
Прошел год. Наш дом стал очень модным, но попасть к нам почти невозможно. Теперь мы принимаем жильцов лишь с очень богатой родней, чтобы можно было поддерживать наш дом в достойном состоянии. Только за мебель и ремонт моей квартиры на втором этаже с выходом на искусственный пруд, который появился у нас совсем недавно, пришлось заплатить несколько десятков тысяч долларов. Американских! А теперь представьте себе, в какую кругленькую сумму влетел нам ремонт всего Дома! А оборудование ?!
А наш новый бассейн … с мозаикой? А еще, мы с Петром Петровичем решили устроить в парке скромный зоопарк.

[Les]

Владимир Кожевников
Рассказы 1997-99

Освобождение Лазаря

Спойлер

Сейчас, по прошествии года со времени загадочного, а для многих моих знакомых крайне неприятного, исчезновения Лазаря, общественное мнение Бруклина пришло к выводу, что не смотря ни на что, он был отьявленный авантюрист и мерзавец, каких свет не видывал.
Некоторые из потерпевших, Лазарь остался им должен приличную сумму, даже принялись было обвинять меня во всем, что произошло, ибо это я был тем человеком, который сначала приютил, а затем Ьвывел в светЬ этого негодяя. Единственное что меня спасло от общественного порицания, это громкие стенания и посылаемые проклятия на голову Лазаря обобравшего до нитки и меня самого.

Должен сознаться, что стенания были притворные - лично у меня Лазарь не занял ни цента перед своим исчезновением, но таковы правила игры - к обворованным, обманутым и несчастным относиться со снисхождением.

Несмотря на то, что от русской общины я совершенно не завишу и могу жить где угодно, да хоть бы и в том же Манхэттене, где я работаю, но скажите, положа руку на сердце: -Мне нужны эти неприятности? Или мне мало своих?

Ах! Кажется я опять начал посыпать голову пеплом, и в настоящий момент без всякой на то надобности: нет у меня никаких неприятностей, а есть у меня верная и любящая жена, умные дети и работа привратника в одном из самых дорогих домов Манхэттена. И если бы выпускники лучших университетов узнали, сколько я получаю одних только чаевых, то бросили бы ненужные учебники и побежали бы сюда, с заявлением о приеме на работу.

Так зачем же размазывать несоленые, лживые слезы по толстым щекам? Делал я это из-за своей жены, которая без Бруклина жить не может. Бесконечные подруги, толкущиеся целый день в нашем доме, разговоры о детях, кулинарных рецептах, разводах, тряпках и ювелирных побрякушках составляют всю ее жизнь. Но на первом месте, да и на втором и на третьем, стоим мы - я и наши дети, и несмотря на то, что наш дом давно превратился в проходной двор, это состояние вещей меня совершенно устраивает.

Появление в нашем доем Лазаря, а он прожил у нас около двух месяцев, можно сравнить с появлением петуха в курятнике, где хозяином до той поры был петух-пенсионер. Какой тут начался переполох! Бесконечные звонки, по телефону и в дверь, какие-то роковые брюнетки по имени Эмма; я отчетливо помню троих, может быть их было и больше, темные шатенки Эллы, и даже одна натуральная блондинка Анастасия.

Все они жили когда-то либо в городе Киеве, в этом случае на самом Крещатике, разумеется в шикарных квартирах, а не то, что сейчас, либо в городе Одесса, на Дерибасовской, в квартирах не менее шикарных. Описания огромных комнат, высоких потолков и толстых стен немалое время занимало в их разговорах, и несмотря на то, что описания эти ничем не отличались одно от другого, выслушивались и повторялись бесконечно. Какие-то отличия все же были; у одних был паркет из ясеня, у других из дуба или из кедра, а у одной Эллы даже из карельской березы. Иная рассказчица припоминала такие подробности, относящиеся к своему бывшему жилью, что становилось даже жутковато, и в голову приходила дикая мысль, что может быть и вправду сидящая напротив женщина с остановившимися, блестящими и непроницаемыми, как у огромной птицы глазами, действительно жила когда-то в этой квартире, спускалась каждый день со своего второго этажа по шикарной мраморной лестнице...

Спрашивать номер дома, в котором владелица до отьезда в Америку провела свои первые тридцать лет жизни считалось неприличным.

Лазарь верил всему, более того, он жил везде, и в Киеве, и в Одессе, и даже в Кишиневе. Он помнил все эти дома, и так как когда-то изучал архитектуру, как он говорил, то тут же узнавал дом, о котором шла речь в настоящий момент, мог дополнить описание его экстерьера медальонами, колоннами, фризами, так что рассказчица со слезами на глазах бросалась к нему в обьятья - с этой минуты существование дома принимало полную реальность и даже как бы юридическую легальность.

Надо ли обьяснять, что все эти роковые брюнетки и шатенки оказались первыми жертвами негодяя Лазаря? Роковыми они были для владельцев небольших продуктовых, да и не продуктовых магазинчиков, ремонтных мастерских, и даже медицинских офисов, для тех, кого в славные доисторические времена называли мелкой буржуазией, то есть для тех, кто не только работал за троих, по крайней мере в начале своей карьеры, но еще и понимая, что он делает и с какой целью.

Для Лазаря они роковыми не являлись, с мелкой буржуазией у него не было ничего общего - работать Лазарь не хотел, да и не мог, и никогда, как он говорил, этими гадостями не занимался.

Зато он мог играть на гитаре и петь. Ах, как он пел, этот паршивец Лазарь! И пел чуть ли не на десяти языках, не зная ни одного, кроме своего родного. Дар небес - не более и не менее. И еще он умел слушать и болтать. Даже если бы он умел только слушать, ему бы цены не было в нашем мире, где никто никого не хочет слушать, а только говорить, и только о себе самих. Слушать конечно тоже приходится, ни только для того чтобы выждав удобную минуту, когда собеседник наконец заткнется, перевести разговор на себя. Себя любимого.

Лазарь же слушал с неподдельным вниманием, а такие вещи понимаешь сразу, и может быть поэтому не прочтя за всю свою жизнь ни одной книги, он мог поразить глубокими знаниями какой-либо узко-научной проблемы даже серьезного специалиста. Правда не на долго.

Роковой же для Лазаря чуть было не оказалась блондинка Анастасия, и ничем иным как только прихотью судьбы это не назовешь.

На Крещатике Анастасия не проживала, она и в Киеве никогда не была, да и не только в Киеве, а жила она в рабочем поселке под Рязанью и работала учителем начальной школы.

- Представляешь, Илья. - говорил он мне после двухнедельного знакомства с Анастасией. - Ради нее я готов даже пойти работать!

Последнее слово он произнес шепотом, так что я скорее не услышал, а догадался по его губам. Некоторые слова Лазарь никогда вслух не произносил, при своем живом уме и богатом воображении человек он был мнительный, как-то по средневековому.

Да и внешне он не походил на современника, было в нем что-то необьяснимо древнее, так может быть выглядел Авраам в свои тридцать лет.

Я понимал, что его отношения с Анастасией ничем хорошим закончиться не могут, понимал это и сам Лазарь, но видимо была в этой тихой, и на первый взгляд бесцветной девушке какая-то притягательная способность непонятная для постороннего наблюдателя.

Роковые женщины, прознав об их отношениях, пришли в такое негодование, что когда они звонили моей жене, мне из кухни были слышны их вопли в телефонной трубке. Несчастная учительница была выброшена из приличного общества быстро и бесцеремонно. Лазарю же был поставлен ультиматум: Мы или она! Лазарь выбрал их, с чего и началось его падение.

Похоже, что Эллы и Эммы составили некий график, и Лазарь, ночуя то у одной, то у другой, все реже и реже появлялся у нас дома, пока окончательно не сьехал, забрав свои вещи - большого размера, но полупустую спортивную сумку.
Шума в доме резко поубавилось и я с удовольствием проводил в семье тихие вечера без посторонних, но жить стало скучней. Лазарь изредка мне позванивал по телефону, и мы даже встретились пару раз; один раз в небольшом итальянском кафе, а в другой раз в большом и дорогом русском ресторане. Складывалось такое впечатление, что здесь его все знают и любят. Мужчины, что посолиднее, добродушно похлопывали его по плечу, те, что помоложе, либо завидовали, либо набивались в друзья. Женщины за малым исключением глядели на него с обожанием, или с легкой и сладкой грустью, если это были дамы преклонного возраста.
Да и было на что посмотреть! Разгульная ресторанная жизнь придала некоторую благородную бледность его и без того красивому лицу, глаза несколько запали в орбиты, но в них появился тот неземной блеск, которым обладают известные киногерои-любовники, эстрадные певцы, удачливые политические деятели, а также молодые люди, неожиданно получившие огромное наследство. Одет он был в дорогой костюм, безукоризненно сидевший не нем, а на мизинце появилось небольшое кольцо с весьма крупным бриллиантом.
Я не буду пересказывать всю эту историю с нефтяными вышками в Сургуте, двоюродным дядей - заместителем министра, и солидными связями в Вашингтоне; все это достаточно известно, как и то, что у Лазаря не было даже вида на жительство в Америке. Я хочу только спросить: куда подевался трезвый разум нашей Бруклинской буржуазии, пусть даже и мелкой?
Трудно поверить, что его и не было никогда, скорее всего он, этот разум, порастерялся в ежедневных заботах, а остальное оставлю на совести тех роковых брюнеток, которые подтолкнули своих приятелей к таким глупостям, в которых многие из них до сих пор не признаются. Так что Лазарь возможно исчез с суммой еще большей, чем полагает наше общество, исчез бесследно, как в воду канул.
Многие считают, что Лазаря просто ограбили и убили, а сургутские вышки, дядя и вашингтонские связи, все это было в действительности. Думаю, что этими разговорами они просто себя утешают. Впрочем по поводу сургутских вышек они правы, вышки действительно существуют и качают нефть. В то, что Лазарь погиб, я никогда не верил, считая его фигурой харизматической, чем-то вроде киногероя, которого выбрасывают из самолета, а он успевает зацепиться за крыло, или лучше сказать, за волка из мультфильма ЬНу Погоди!Ь. Была между нами какая-то неуловимая связь, не поддающаяся научному обьяснению, и если бы он погиб, мне кажется я тут же бы это почувствовал. Я уже привык к тому, что повседневная жизнь полна загадок и сновидений, непонятных влечений и необьяснимых поступков. И когда неделю тому назад я с трудом уговорил свою жену провести отпуск в Чили, подобная идея для меня самого была большой неожиданностью, уже тогда понимал, что влечет меня туда не любопытство туриста, а некая невидимая сила, быть может то, что принято называть судьбой. То, что произошло на следующий день после прибытия в эту действительно интересную, отличную от всего, что я видел до сих пор, страну ни на мою судьбу, ни на судьбы моих детей и жены не оказало никакого влияния.
Разрешение загадки, не очень-то меня интересующей? Да, пожалуй...
Лазаря я встретил в ресторане, где он работал официантом. Он уже не был похож на киногероя, и взгляд его сильно потускнел со времени нашей прошлой встречи. Как он мне признался, он больше не поет и не играет на гитаре.
- Понимаешь, Илья, какое странное дело, - начал он задумчиво.
- Я действительно нокогда не любил работать, и сейчас не люблю, но за всю свою жизнь я ни разу не украл ни одной вещи, ни одной копейки ни у кого. Не крал даже у государства! И вот...
Я даже не понимаю, как это получилось. Было такое ощущение, что я нахожусь под гипнозом, хотя отлично понимал, что я в твердом уме и крепкой памяти.
Она делала со мной все, что хотела. Даже когда она привезла меня в Мексику, а оттуда отправляла в Чили, одного, без денег и с сомнительными документами, до которых здесь нет никому никакого дела, а сама улетала в Европу, даже тогда у меня не было никакого сомнения, что все идет правильно, по плану, что так надо и что это хорошо. А если поступить как-то иначе, то будет плохо, и что она как всегда права.

- Да о ком ты говоришь? Кто это она?!
- Как это кто? Я ее имя называл тебе десять раз. Ну это...Ну как это там...Э...Э...

Он так напрягся, что жилы вздулись на его висках, но кроме эканья не мог выдавить из себя ничего путного.
Странная мысль пролетела у меня в голове.

- Ты хочешь сказать...Это...Анастасия?

Он резко вскинулся, посмотрел на меня полубезумными глазами, затем вдруг обмякнув всем телом и положив голову на стол, за которым мы сидели, тихо и с видимым облегчением заплакал.

Владимир Кожевников
Рассказы 1997-99

Ангел смерти

Из сборника «Записи в трудовой книжке»

Часть I
Глава I

- Клоун этот, который повесился, он ведь где-то здесь лежит, - сказал мне молодой парень, которого определили в помощники.
- Какой клоун, кто повесился?
- Самый обычный клоун, он клоуном в цирке работал. Вы ничего об этом не слышали?
- Ерунда какая-то, разве клоуны вешаются? – усомнился я.
- Разве вешаются по профессиональному признаку? Он такой же человек, как и все. Имеет право.
- Да, но повеситься – это не смешно. Он, наверное, был плохим клоуном, - сказал я и подумал: «Вот бы клоуна похоронить!» и даже вздохнул.
Мы стояли у ворот кладбища в ожидании, когда соберутся все провожающие в последний путь. Надо было убедиться, что никто не отстал, чтобы потом они не бегали среди могил и не аукались, как грибники в лесу.
Наконец, все собрались, гроб вынесли из похоронного автобуса и потащили. За гробом шли, как водится, вдова, дети, затем я, и уже потом родственники. За нами шли друзья, сослуживцы, и в самом конце – парочка похоронных старушек, которых, хлебом не корми, но дай посмотреть, как закапывают. Покойный был обычный инженер из конструкторского бюро, так что прощальное слово было коротким и, разумеется, никакого оркестра. Вполне рядовое мероприятия, спокойно, интеллигентно, и даже без лишних слез.
Половина программы выполнена, оставались поминки. Но выводы делать было рано, в этом деле, как в шахматах, - всю партию можно иметь решительный перевес, и неожиданно получить мат. Все может сорваться в последний момент, и до тех пор, пока поминки не закончились и приглашенные не разошлись, нельзя сказать, что похороны «прошли просто замечательно». А вот, чтобы они так прошли, целиком лежало на моей ответственности.
Формально я числюсь инженером в отделе НОТ, то есть научной организации труда. Банда бездельников – этот НОТ, вот что я должен сказать. Не знаю, чем они там занимаются, кроме болтовни и перекуров, я там редко появляюсь, в основном, прихожу за зарплатой.
Занимаюсь я профсоюзными делами и работаю, как говорится, «на подхвате».
Предприятие у нас огромное и профсоюзный комитет большой, бездельников в нем еще больше, чем в среднем по предприятию. Быть на подхвате не лучшее занятие в этом мире, но все же лучше, чем сидеть в каком-нибудь отделе и сходить с ума от скуки.
Собрания, конференции, профсоюзные делегации из братских стран, черт бы их всех подрал с их дружбой народов. И надо доставать цветы, выпивку, закуску и подарки. Суета. Да и народец наш профсоюзный, прямо скажем, – сволочь. Банда какая-то, а не профком.
Единственная для меня отдушина, когда я предоставлен самому себе, когда мной никто не командует, никто не контролирует, единственная радость в жизни – это похороны!
На первый взгляд – дело не сложное: магазин похоронных принадлежностей, транспорт, кладбище, ну, и пьянка, то есть поминки. Но это на первый взгляд. Дело-то я имею с живыми людьми. Одно дело хоронить кого-нибудь из руководства, с речами, с оркестром и т.д., другое – закопать штамповщика из заготовительного цеха, что порой значительно сложнее. Особенно на втором этапе – на поминках. Те дело может и дракой закончится, а это совершенно недопустимо. В этом случае уже не скажешь, что похороны прошли «просто замечательно». Многие могут не поверить и сказать: «Какая же драка может быть на похоронах? Это же не свадьба».
Мало вы бывали на похоронах – вот что я могу на это ответить. Иной раз и не на поминках инциденты случаются, а прямо на кладбище. До меня этим делом многие пытались заниматься, но либо сами уходили, либо их просили оставить это занятие и заняться дружбой народов, к примеру. Я же в этом деле не первый год и рассчитываю стоять на своем посту до пенсии, похоронив все, кого только смогу, начиная с руководства профкома. Они это как будто чувствуют и относятся ко мне, я бы сказал, с некоторым холодком. Как в морге.
На нашем предприятии я пользуюсь большой популярностью. И если нашего директора знает в лицо человек триста, то меня – почти все. Когда я прохожу по заводскому двору, то частенько ловлю на себе тревожный взгляд какого-нибудь ветерана труда, схватившего накануне легкий насморк. До смешного доходит, подмигнул я как-то раз одному такому ветерану, глядевшему на меня, как кролик на удава, - пришлось вызывать неотложную помощь. Я уж было решил венки заказывать. В этом случае говорить слова соболезнования родным и близким, поддерживая их в тяжелую минуту, было бы для меня трудновато. С тех пор я уже никому не подмигиваю.

Глава II

Это утро было самым обычным и не предвещало ничего особенного, как впрочем, и всегда бывает в этих случаях. В профкоме было затишье, я сидел за свободным столом и листал какой-то журнал. Открывается дверь и на пороге появляется секретарь председателя профкома. По ее виду я сразу понял, что произошло, но, как обычно, это меня застало врасплох.
- Что?! Кто?! – воскликнул я и, как всегда, не смог сдержать радости.
- Начальник транспортного цеха, - громким шепотом ответила она.
Я попытался придать своему лицу выражение скорби и вместе с тем деловитости, но мое восклицание «звенящим голосом» и улыбка, выражающая «неземное счастье», по описанию моих коллег, не остались незамеченными.
Хотел бы я в этот момент посмотреть на себя в зеркало. Неужели мое лицо становится «ужасным до дрожи», а сам я начинаю походить на ангела смерти? – как они говорят. И где это они, интересно, видели ангела смерти, хотел бы я знать, и как сочетается «неземное счастье» с «ужасным до дрожи»?
На этот раз задача стояла передо мной невероятно сложная. Я готов был заняться кем угодно, хоть генеральным директором, хоть грузчиком со склада химикатов, что, кстати, не так просто, но в данном случае я почувствовал некоторое волнение. Это единственный человек на всем предприятии, кого я, чего греха таить, просто боялся хоронить.
Наш транспортный цех – это нечто вроде государства в государстве, с двумя, а то и тремя сотнями грузовиков, кучей легковых автомобилей, грузоподъемников всяких и прочее, и прочее.
Начальник цеха - фигура очень заметная, и похороны должны были проходить по высшему разряду, в присутствии всего руководства. Мероприятие должно быть торжественным и проходить гладко, без малейших зацепок и, тем более, срывов, по регламенту.
Про себя подобные мероприятия я часто сравниваю с номером в фигурном катании, где танцевальная пара получает в результате шесть баллов. Я же в этой паре играю основную роль, и если моя партнерша делает малейший промах, - моя задача вовремя ее поддержать и сделать этот промах незаметным для зрителей и судей.
Это несложно, если иметь дело с заместителем директора, например. Провожающие – руководство, заводское, партийное и профсоюзное. В данном же случае, кроме них будут присутствовать представители цеха и будет их – пол гаража. Любого же из этих представителей смело можно взять в массовку на съемки фильма о Степане Разине. Моя же задача состояла в том, чтобы совместить несовместимое. Эти нерадостные мысли были прерваны телефонным звонком – шеф вызывал меня к себе в кабинет.
Обсудив детали предстоящего дела, мы попрощались, причем он встал из-за стола и торжественно пожал мне руку. Я уже находился в дверях, когда он меня остановил:
- Вот, что я хотел тебе еще сказать: не подумай заболеть, вывихнуть ногу или нечто в этом роде. Никаких фокусов! Это моя личная просьба. Он должен быть похоронен! – и шеф даже пристукнул кулаком по столу. – И кроме тебя это никто не сможет сделать. Мы на тебя надеемся, не подведи. Бери себе любых помощников, делай, что хочешь, но похорони! У нас нет другого выхода.
Я не стану описывать всех событий дня похорон. Лучше вообще об этом умолчу. Скажу лишь одно – он был похоронен!
В тот же самый день, несмотря ни на что! И при том, со всеми почестями.
Написал я это слово - «почести», и как-то нехорошо сделалось на душе, - вспомнились некоторые моменты.
Не было это похоже на фигурное катание! Не знаю, на что это было похоже. И уж если продолжать это сравнение, то представьте себе, что один из партнеров выходит на лед, нажравшись, как свинья, и первое, что он делает, - садится на задницу, когда еще не успела зазвучать музыка и танец еще не начался.
Вы, наверное, подумали: «Ну, шоферюги, дают!» Если бы только они. Наше руководство, зная, что их ожидает общение с массами, и хорошо зная, о каких массах идет речь, хватило для храбрости. Да так хватили, что один из замов в могилу свалился, хорошо, что там еще гроба не было. Разве что не просил его закопать, как одна штамповщица из заготовительного цеха. Ну, да ладно – это дело прошлое.
А знаете?! У меня сегодня праздник – я шефа хороню!! По высшему разряду, с речами, оркестром, и со всеми почестями. Танец на льду, фигурное катание!



Часть II
Глава I
«Циник и лицемер». Это они обо мне так, это я – циник и лицемер. Услышал я это, когда выходил на лестничную площадку покурить. Там стояли две профсоюзные дамы, и одна из них, произнеся мое имя, дала подобную характеристику. И кто бы говорил!
Я и не скрываю – да, я люблю хоронить! Люблю! Ну, и что в этом плохого? Я же не сам их в гроб закатываю. Ну, подождите, голубушки, дойдет и до вас черед – я вам такие похороны устрою!
С некоторых пор я «на подхвате» больше не работаю. Занимаюсь только своими прямыми обязанностями, а работы хватает – жаловаться не приходится. Я сейчас нарасхват и меня «сдают внаем» на другие предприятия или, как говорит наш новый шеф – отпускают на оброк.
Недавно хоронил одного академика. Это было незабываемо, я готов был его выкопать, чтобы еще раз похоронить – настолько было жаль расставаться. Но этот как симфония, вот прозвучали последние ноты, и сказка кончилась, – остаются лишь воспоминания. Хоронить деятелей науки – одно удовольствие, но тоже бывают забавные вещи. Всегда есть риск, что прижизненные оппоненты в надгробном слове начнут не то, чтобы водить с покойным счеты, но попытаются поспорить с ним, отстоять свою точку зрения. Может разгореться полемика, а уж на поминках, тут и говорить не приходится. Бывает, так уделают «нашего дорогого усопшего», что даже непонятно, за что же ему зарплату платили, и почем его не выгнали еще полвека тому назад, или не послали в самый дальний колхоз, где он мог бы работать конюхом, так как на большее он не способен.
Но это бесконечный разговор. Вернемся к циникам и лицемерам. Проводил я недавно одно мероприятие на соседнем заводе, на профком которого и обрушилось огромное несчастье. С одной стороны, - ерунда, рядовой член коллектива, но все-таки коллега. Все шло, как обычно, сделав элегантный пируэт с выносом тела, мы синхронно, ласточкой катились к последнему пристанищу, как под коньком моего партнера начали потрескивать первые льдинки. Еще в автобусе я приметил двух молодых людей, которые мне очень не понравились. Они были из той породы, которая в нашем деле представляет невероятную опасность, из породы шутников.
Разумеется, в потасовке над телом «дорогого усопшего» нет ничего хорошего, но неожиданный взрыв смеха – это еще хуже. Всем известно, что на похоронах очень хочется смеяться, наверное, потому, что этого делать нельзя и, может быть, еще потому, что многие из начинающих находятся в состоянии некоторого нервного возбуждения. И чем больше провожающие это желание сдерживают, тем больше им это хочется осуществить. У меня как-то одна вдова расхохоталась, что было принято за истерику, но я-то знаю, что она просто не могла сдержать смеха.

Глава II

Еще в автобусе один из наших шутников, наклонившись к уху своего приятеля, начал ему что-то шепотом говорить, сохраняя скорбное выражение лица. Тот, закрыв глаза и сжав зубы, предпринимал большие усилия, чтобы сдержаться, затем стал прокашливаться, - это, кстати, хорошо помогает. На кладбище мы приехали без приключений, и я уже было забыл об этой парочке, как на подходе к последнему пристанищу снова услышал знакомое покашливание и производимые уже не одним, на несколькими бывшими сослуживцами дорогого усопшего. Усопший был рядовым членом профкома, следовательно, оркестра не было, но речей должно было быть предостаточно. Наши любят поболтать. Не так, как из партийного комитета, но тоже трепачи хорошие.
Дело осложнялось и тем, что судя по всему, дорогой усопший был порядочный сукин сын, и не только в домашней обстановке, но и у себя на работе. Я уже представлял себе, какие разухабистые будут поминки.
Начались речи, первым выступил их шеф, и говорил хорошо, прочувствованно – умел выжать слезу, но аудитория ему попалась неблагодарная. Его еще как-то слушали – начальник все-таки, но когда слово взял его зам - раздались сдержанные смешки.
Медленно, деревянным движением я повернул голову и укоризненным взглядом посмотрел в ту сторону, где стояли эти оболтусы, окруженные профсоюзными дамами.
Если этих дом поменять местами с теми двумя стервами, что сплетничали обо мне на лестничной площадке, то этого никто бы и не заметил – все они были одинаковы. Лица у них покраснели и на глазах выступили слезы. У шутников же вид был совершенно невинный. Мой взгляд отрезвил их, но я понимал, что ненадолго.
Вдова вела себя достойно, но это было не вдова, а жалкая пародия на вдову. Была она похожа на колхозницу, попавшую на концерт в филармонию, только, что не зевала.
Следующий оратор, еще не начав говорить, уже подозрительно прокашливался – два эти обормота строили ему рожи. Вскоре у меня было уже такое ощущение, что все вокруг одновременно заболели бронхитом. Ситуация накалялась, но не мог же я объявить антракт, чтобы все провожающие, отойдя в дальний конец кладбища, досыта насмеялись, а затем продолжить мероприятие!
Не спеша, бочком я приблизился к их председателю, который только один и мог помочь мне в этой ситуации, и шепотом попросил его повлиять на своих сотрудников.
У него у самого были влажные глаза, но он был лицо ответственное и предпринял попытку утихомирить свою банду.
- Это просто неприлично на похоронах. Могут подумать, что это над покойным смеются. Да еще при вдове! – сказал он громким шепотом, повернувшись у обоим шутникам.
- Чтобы не подумали, что над покойным, - дайте мне слово для выступления, - сказал один из них. - Я расскажу веселый анекдот, и мы весело похохочем. Вместе со вдовой!
Это было последней каплей.
Ну и кто после всего этого циник и лицемер, а?
Вдова, надо заметить, оставалась совершенно спокойной – видимо, дорогой усопший так затюкал ее при жизни, что на свете не было того, что могло бы ее развеселить.
Меня же рассмешить, когда я нахожусь на кладбище и провожу мероприятие, просто невозможно. Даже если бы московский цирк установил помост прямо перед могилой, и на него высыпала бы вся их знаменитая команда клоунов, и тогда бы ничего не получилось. Это у меня профессиональное.
Кстати, о клоунах. Сбылась моя мечта. Ну, по крайней мере, - на подходе.
Позвонили мне из цирка и сказали, что их бывший клоун, уже давно находящийся на пенсии, лежит сейчас в больницу, и врачи говорят, что еще день, два и …!
А какой у них в цирке оркестр!

[Ученик]

В сердце музыка звучит

В сердце музыка звучит –
Миг огня, цветов рожденье…
Мы в стихах как в наважденье,
Нас ничто не разлучит.

Так связали Бога нити –
Боли радости и страсти…
Не вините, не вините,
Мы не ищем даже счастья.

И судьба бессильна даже;
Прикоснулись в небе руки –
Если ты в стихах однажды
Высекаешь искры-звуки.

В сердце музыка невольно
И живёт душа иная,
Там в глубинах вспоминая,
Не взирая если больно.

Жизнь, она такая штука,
Жизнь, она настолько властна,
Что любовь порою мука,
Если это чудо – сказка;

Потому что это вера;
А куда от неба деться?
Дух невидящий барьеров –
Это звёзды в нашем сердце.

Лишь душа всё просит света
И огня – цветов рожденье;
Дай нам, Боже, вдохновенья -
Тайной радости поэта.

[Filadelfia_roll]

Les, под спойлер прячьте большие тексты.Ученик,

[Ученик]

monroe, Спасибо.

В стране берёз и светлых куполов.

Среди цветов добром Весны рождённых
Один цветок достоин божества;
Горит живым огнём в глазах влюблённых
И музыкой мечты, и естества.

Мелодия реки… то плещет нежно,
То бурей бьёт нежданная волна;
Но радость захлестнёт в груди безбрежно
И радугой любви душа полна.

Один цветок в объятиях вселенной
Средь звёзд иных, неведомых миров…
Такой простой, живой и сокровенный
В стране берёз и светлых куполов.

Рассвет желанный, схожий с тишиною,
Так утром раскрываются цветы,
Вот пламя ярче – солнце за луною –
Желанный миг – свершаются мечты!

[Ученик]

Прекрасны утром маки полевые

Прекрасны утром маки полевые,
Ромашки я люблю на берегу,
И даже одуванчики живые
Я в памяти и в сердце берегу.

Здесь в музыке дождя цветут гвоздики;
А ландыши в лесу?! нежнее нет!
Какой чудесный запах земляники…
Вот небо вижу – васильковый цвет.

И птицы вдохновлённые весною
С утра поют об этой красоте.
Здесь на природе встретились с тобою
И растворились в радостной мечте…

[Alekslar4ik]

Уж двадцать лет тому назад
Звучал мой вальс легко и дерзко...
Калейдоскоп имен и дат,
И для любви открыто сердце...

Еще фамилия моя
Не претерпела изменений
И так ору в запале я
Свое отстаивая мненье.

Еще не грянул грозный быт,
Идущий вслед за Мендельсоном,
Еще развод не предстоит
В заплеванном суде районном...

На лист ложится акварель,
Воздушна и полупрозрачна,
И кубарем влетает в дверь
За просто так ко мне удача...

Еще чиста Москва-река
И поплавком качает тело,
Жизнь до последнего глотка
Не знает слова:надоело...

Что остается нам,скажи,
За эту долгую дорогу?
Любовь немыслимая к Богу,
Кресты,кресты,как рубежи...

И самовольство сыновей,
Оплат подшитые квиточки,
И сожаление ночей,
Что Бог мне так и не дал дочки...

И не отправленные вдруг,
Исполненные болью письма,
И на кресте любимых рук
Пугливые,чужие мысли...

Вернись, мой легкий ,дерзкий вальс,
Тебя принять уже готова:
Ведь жизнь,конечно,удалась:
В начале Бог,у Бога слово!

На лист ложится акварель,
Воздушна и полупрозрачна,
И кубарем влетает в дверь
За просто так ко мне удача...

Еще чиста Москва-река
И поплавком качает тело,
Жизнь до последнего глотка
Не знает слова:надоело!!!

[Alekslar4ik]

По классическим романам и по массовому чтиву
Создала она сквозь годы невозможный идеал,
Два ее неверных мужа,те ,которых так любила,
Ей оставили по дочке и две комнатки в Филях...

И мотаясь в подземелье,в переполненных вагонах
Между первою работой,между третьей и второй,
Вспоминала Окуджаву,забывала про заботы,
Представляя шарик жизни,невозможно голубой...

А когда бюджет семейный,истрепавшийся до точки
Оставлял на дне недели макаронный рацион,
Вдохновенно обещала двум опять взгрустнувшим дочкам,
Что ,конечно,будет случай,вот тогда и заживем!

Жизнь катилась по сугробам, по июльским теплым росам,
Разрывая незаметно цепи следствий и причин,
И уже не задавали дочки никаких вопросов,
Выбирая не похожих на своих отцов мужчин...

Ну да Бог с ним,с идеалом,заплутавшим среди будней,
По пути из Петербурга прямо во Владивосток,
Остается нам навеки это сладостное "будет",
Этот случай,что однажды буйным счастьем прорастет!

[Ученик]

Как мало я писал тебе стихов

Как мало я писал тебе стихов...
Ах, это всё подружка ревновала,
Как будто бы в пустыне солнца мало…
Пройдут дожди весною для цветов.

Как мало между нами добрых слов,
Там где добро – не сладость шоколада,
В палящем солнце нежная прохлада
Милее сердцу, чем огонь шелков.

Кто знает, что такое доброта?
Костёр ли это, что спасает в стужу,
Иль взгляд души, что человеку нужен
В час непростой… не в нем ли теплота?

Всё просто, когда искренность - есть путь,
И легче на душе, где взгляд открытый;
Я вспоминаю праздник наш забытый…
И счастья миг! Лети! Но не забудь!

[ДЖЕММА]

Cтена.
Ведь больно сердцу твоему, когда я заповеди Бога нарушаю?
И я испытываю то же, увидев, что душа твоя не замечает грех!
Свою непримиримость ты лелеешь, терпенья чашу наполняя,
Верша в сердцах суд над чужим грехом, и разделяя люд на этих и на тех!

Опомнись, мой родной, ведь твой обмен не равноценен,
Меняешься, меняя, беря взамен ЛЮБВИ - духовности плоды!
Не буду спорить, что порядочности вкус для всех приятен и целебен,
Но если потерять любовь, то будешь наполняться ядом ты!

Твой храм, построенный из кирпичей духовности, с иконами идеализму,
Я стороною обхожу, боясь нарушить четкий службы строй!
Ему я не могу потворствовать, притворно обращаясь к артистизму,
Мой Бог – ЛЮБОВЬ, и ей я посвящаю голос свой!

[Осенька]

ЙЭХ!!!!

2010.26.07.
Взять бы в руки балалайку, иль гармошку в три ряда!
Да пропеть бы песней байку, как не пелось никогда.
Пусть у всех в России души станут чище хоть на час!
Сердцем песню пусть услышат - разве кто осилит нас?

[Осенька]

ПОЛЕТАЕМ!!!!!!

Ех, поднимемся мы в небо гурьбой
Нет машин и воздух весь голубой!
Чистота струится просто сама
И забыта навсегда кутерьма
А внизу под нами - наша Земля
А у нас - ни рычага ни руля!
Мы руками машем- просто парим
Посмотрите, мы летим, мы летим!!!

[Осенька]

ПРИГЛАШАЮ : ПОЛЕТИМ?

А ! Давайте, полетаем ещё!
И научим , ежли кто неучён!
Без мотора, без педалей и фар
Неопознанным объектом - на старт!!!!

Эх, летал я, милы дрУги в небесах(неудобно о себе писАть: летала... )
В синей каске и сиреневых трусах!!!!!
Как легко, совсем не страшно было мне
Но летаю исключительно во сне.

А сегодня, это правда, не мираж
Я услышала в свой адрес слово "страж"
Не хранитель, не блюститель, не конвой.
Просто "страж" (тут покачаешь головой!).

Отвечаю : не дотягиваю я
Мне бы ночью лучше слушать соловья,
Мне бы песню тихим голосом запеть
Мне б на берег Тары,на восход смотреть.

[Осенька]

ПРО МиХАЙЛОВА СТАСА.
И вот ещё:

Слышу музыка звучит-
Незнакома!
На носу моём очки-
Я же дома.
Встрепенулась вдруг душой
Не нахальной.
А по телеку "Живой".
Стас Михайлов.

Не судите меня строго,
Девчонки!
Ну, не слышала такого
Мальчонку.
И не видела Михайлова
Стаса,
Просто плакала вчера
Осень.. ваша.

Покорил девчонку Стас
Не на шутку.
Не могу забыть сейчас
На минутку.
Не задрипанный фальцет,
Не химера.
Чудный голос весь концерт
Что тут сделать!

[Осенька]

Стихотворение. По ДК.


В урочный день, в урочный час
Подует ветер перемен.
И он изменит круто, враз,
И вас, и нас, и даст взамен

Просмотр негласный жизни всей
Без предложений и прикрас,
Где тет-а-тет , и только с ней.
Так как ты жил? Вопрос задаст.
2010.10.16.

[Ученик]

Первая песня на мои стихи. Пробное исполнение на вечеринке. Мелочь, а приятно

[Alesja]

Ученик,
))))))))))))))))))))))))))))))))

[Ученик]

А вот три таких красненьких это уже не мелочь
Это уже ))))))))))))))))))))))))))))))))
СПАСИБО Alesja, рад, что понравилась эта пробная работа.

[Alesja]

Ученик,

Да бросьте вы... Когда человек занимается творчеством и не стесняется демонстрировать - это чудесно!

[tigrizia]

а у меня звука нет почему то