#1101 Эатэ » Вт, 15 мая 2007, 13:36
The Raven (Edgar Allan Poe)
Once upon a midnight dreary
While I pondered, weak and weary
Over many a quaint and curious
Volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping
Suddenly there came a tapping
As of someone gently rapping,
Rapping at my chamber door
“’Tis some visitor,” I muttered,
“Tapping at my chamber door –
Only this, and nothing more.”
Ah, distinctly I remember
It was in the bleak December,
And each separate dying ember
Wrought its ghost upon the floor
Eagerly I wished the morrow; –
Vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow –
Sorrow for the lost Lenore
For the rare and radiant maiden
Whom the angels name Lenore
Nameless here for evermore
And the silken sad uncertain
Rustling of each purple curtain
Thrilled me – filled me with fantastic
Terrors never felt before;
So that now, to stop the beating
Of my heart, I stood repeating
“’Tis some visitor entreating
Entrance at my chamber door –
Some late visitor entreating
Entrance at my chamber door; –
This it is, and nothing more.”
Presently my soul grew stronger;
Hesitating then no longer
“Sir,” said I, “or Madam, truly
Your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping
And so gently you came rapping
And so faintly you came tapping,
Tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you” –
Here I opened wide the door; –
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering,
Long I stood there, wond’ring, fearing
Doubting, dreaming dreams no mortals
Ever dared to dream before;
But the silence was unbroken,
And the stillness gave no token
And the only word there spoken
Was the whispered word, “Lenore!”
This I whispered, and an echo
Murmured back the word, “Lenore!” –
Merely this, and nothing more.
Back into the chamber turning,
All my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping
Somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely, that is
Something at my window lattice
Let me see, then, what thereat is
And this mystery explore –
Let my heart be still a moment
And this mystery explore; –
‘Tis the wind, and nothing more.”
Open here I flung the shutter
When, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven
Of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he;
Not a minute stopped or stayed he;
But with mien of lord or lady,
Perched above my chamber door –
Perched upon a bust of Pallas
Just above my chamber door –
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling
My sad fancy into smiling
By the grave and stern decorum
Of the countenance it wore
“Though thy crest be shorn and shaven,
Thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly, grim and ancient raven
Wandering from the nightly shore –
Tell me, what thy lordly name is
On the night’s Plutonian shore!”
Quoth the raven, “Nevermore.”
Much I marveled this ungainly
Fowl to hear discourse so plainly
Though its answer little meaning –
Little relevancy bore;
For we cannot help agreeing
That no living human being
Ever yet was blest with seeing
Bird above his chamber door –
Bird or beast upon the sculptured
Bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the raven, sitting lonely
On the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in
That one word he did outpour.
Nothing further then he uttered –
Not a feather then he fluttered
Till I scarcely more than muttered,
“Other friends have flown before –
On the morrow he will leave me,
As my hopes have flown before.”
Then the bird said, “Nevermore.”
Startled at the stillness broken
By reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters
Is its only stock and store,
Caught from some unhappy master
Whom unmerciful disaster
Followed fast and followed faster
Till his songs one burden bore –
Till the dirges of his hope
That melancholy burden bore
Of “Never – never – nevermore.”
But the Raven still beguiling
All my fancy into smiling
Straight I wheeled a cushioned seat in
Front of bird, and bust and door;
Then upon the velvet sinking,
I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking
What this ominous bird of yore –
What this grim, ungainly, ghastly,
Gaunt and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”
This I sat engaged in guessing,
But no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now
Burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining
With my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining
That the lamplight gloated o’er,
But whose velvet violet lining
With the lamplight gloating o’er
She shall press, ah, nevermore!
Then methought the air grew denser
Perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim, whose footfalls
Tinkled on the tufted floor.
“Wretch,” I cried, “thy god hath lent thee –
By these angels he hath sent thee
Respite – respite and nepenthe,
From thy memories of Lenore!
Quaff, oh quaff this kind nepenthe
And forget this lost Lenore!
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil! –
Prophet still, if bird or devil! –
Whether Tempter sent, or whether
Tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted
On this desert land enchanted –
On this home by horror haunted –
Tell me truly, I implore –
Is there – is there balm in Gilead? –
Tell me – tell me, I implore!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil! –
Prophet still, if bird or devil!
By that heaven, that bends above us –
By that God we both adore –
Tell this soul with sorrow laden
If, within a distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden
Whom the angels name Lenore –
Clasp a rare and radiant maiden
Whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
“Be that word our sign in parting
Bird or fiend,” I shrieked, upstarting –
“get thee back into the tempest
And the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token
Of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! –
Quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart,
And take thy form from off my door!”
Quoth the Raven, “Nevermore.”
And the Raven, never flitting,
Still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas
Just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming
Of a demon’s, that is dreaming
And the lamplight o’er him streaming
Throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow
That lies floating on the floor
Shall be lifted – nevermore!
Thus I thought in youthful weakness
To have met the woe’s completeness
Never deeming, that the answer
Was to come in future’s store;
Came remorse and came redemption
Through the wasted life’s contention
On me dawned the apprehension
That I never did adore –
That in trials and tribulations
Never God I once adored;
But I shall – for evermore!
Ворон
Дело было ночью тёмной
Сел читать я том огромный
Вяло, медленно, безверно
Мудрости ища в годах
Докучаемый дремотой,
Я услышал, будто кто-то
Тихо, словно с неохотой
Кто-то стукнул в дверь тогда
Прошептал я: «Что за гости
В час такой пришли сюда? –
Но всего лишь гости…да.»
Тот декабрь помню ясно
Зимним трауром ненастным
Все цвета укрылись. Красным
Углей тлела череда.
Паче всех земных мечтаний
Нужен был рассвет мне ранний
Не нашёл я в Книгах Знаний,
Где живёт моя Звезда –
Лучеликая девица,
Среди ангелов – Звезда
Безымянна навсегда.
Грустно-шёлково шуршали
Обе штор лиловых шали
Чёрный ужас мне внушали,
Душу погребя во льдах
Призывая к власти разум,
Повторял я раз за разом
Незначительную фразу:
«Это гость пришёл сюда.»
Повторял пустую фразу:
«Это гость пришёл сюда.
Гость пришёл, и только. Да.»
Наконец, собрав все силы
Как ни боязно мне было
Произнёс я: «Сударь, Леди,
Извиняюсь, запоздал
Задремал я тут, наверно
Вы стучали тихо-мерно,
Как копытца лёгкой серны.
Вы безмолвно шли сюда.
Я почти не слышал стука» –
Распахнул я дверь тогда –
Мрак там, пусто, ни следа.
Долго я стоял и слушал,
В темноту глядел, но уши
Уловили лишь молчанье –
То для грёз моих руда
Грёз сомнительных и странных,
Грёз о судьбах, смертным данных
Среди этих грёз незваных
Мне послышалось: «Звезда!»
Прошептал я слово это,
Эхо вторило: «Звезда!»
Повторило только. Да.
Дверь закрыв, я возвернулся
Весь мой мир перевернулся
Скоро снова я услышал
Стук, но громче, чем тогда
«Ну конечно, это ветер, –
Я промолвил, – треплет плети
Ивы пред окном, и эти
Звуки не несут вреда
Успокойся, сердце, эти
Звуки не несут вреда.
Ветер дул, и только. Да.»
Настежь ставни я раскинул
И нежданная картина
Мне предстала: важный ворон
На карнизе восседал
На меня не посмотрел он
Лишь ещё посерьезнел он
И, не мешкая, взлетел он
На Афины бюст, вандал –
На Паллады бюст над дверью
Опустился, вот вандал –
Тихо сел, и только. Да.
Посмотрев на лик царственный
Я смягчил свой гнев мгновенный
Улыбнувшись. Боле властных
Я пернатых не видал
«Франтоват ты и ухожен,
Но, скажу, не трус ты тоже
Чёрный ворон, жду я, кто же
Будешь ты, летишь куда? –
Как зовут тебя, почтенный,
В королевстве Аида?
Молвил Ворон: «Никогда.»
Удивительно! Нескладный
Ворон слышал речь так ладно
Хоть ответил невпопад он,
Получилась ерунда;
Потому что вряд ли где-то
Согласимся мы на этом
На земле зимой иль летом
Кто-то ворона видал –
Вряд ли где на этом свете
Кто-то ворона видал
Наречённым «Никогда.»
Мрачный птах, безмолвный ныне
Недвижим был на Афине
Замолчал, сказав лишь слово
Будто душу с ним отдал.
Так молчал он, опустевший
Истукан окаменевший
Мне изрядно надоевший
Тут шепнул я: «Не беда –
На рассвете он исчезнет,
Как надежды, без следа.»
Птах ответил: «Никогда.»
Поражённый словом оным,
К месту столь произнесённым
Я подумал: «Без сомненья
Слово это, «Никогда» –
Всё, что знает вран без сердца.
От несчастного владельца
Перенял он песнь безверца
Научился без труда
Убивать надежду скорбью
Научился без труда
Песне страшной – «Никогда.»
Хоть и жутко было, равно
Всё ж до крайности забавно
Посмотреть на эту птицу
Без испуга и стыда
Подкатив поближе кресло
Опустив усталы чресла,
Напрягать я стал свой пресный
Ум в нарывах и браздах
Почему же так упрямо
Страшный и костлявый птах
Каркал слово «Никогда.»
Так, в раздумья погрузившись,
Я молчал, не поделившись
Измышлениями с тем, кто
Вперил взгляд сейчас туда,
Где живое сердце билось.
Голова моя ленилась
Всё не думала, клонилась
На подушки…но Звезда
В это бархатное кресло
Сядет ли, я столько ждал…
Нет, не сядет никогда!
Что-то душно стало в доме
Будто запах благовоний
Из кадила Херувима
Я услышал, и тогда
Крикнул я: «Злодей ворожий!
Знаю, есть напиток божий
Что в беспамятство поможет
Окунуться навсегда
Пей же, пей же, вран ворожий,
Позабудь, что есть Звезда!»
Молвил Ворон: «Никогда.»
«Прорицатель! Вестник ада!
Демон, сотканный из смрада!
Сатана послал тебя ли,
Иль гроза гнала сюда,
Одинок, но твёрд, как камень
Ты попал в волшебный пламень
Кельи, проклятой хулами
Так прошу, ответ мне дай
Был бальзам ли в Галааде?
Умоляю, знать мне дай!»
Молвил Ворон: «Никогда.»
«Прорицатель! Вестник ада!
Демон, сотканный из смрада!
Заклинаю небесами,
Божий гнев не пробуждай
Скажи истинно мне правду
Будет ли душе отрада
Пусть хоть век придётся кряду
Звёздочку святую ждать
Образ мой из мириада
Встретит ли она когда?»
Молвил Ворон: «Никогда.»
«Время нам с тобой проститься,
Хитрый бес в обличье птицы
Пусть гроза тебя уносит
В королевство Аида!
Лжи твоей ничуть не верю,
К чёрту символ чёрных перьев!
Сгинь с Паллады, что над дверью!
Быть один хочу всегда!
Когти вынь из сердца мое,
Сгинь сейчас же, навсегда!»
Молвил Ворон: «Никогда.»
И проклятый птах со мною
Светлым днём, порой ночною
Время всё не расставался,
Клятвы данной не предал
И в очах, горящих смертью
Танцевали вечно черти
Тенью адской круговерти
Ворон на пол опадал
И душе моей из тени,
Простирающейся вдаль
Не воспрянуть – никогда!
В слабой младости я думал
Что от горя не уйду, мол
Знать не знал, что мне откроют
Знанье в будущих годах;
Боль пришла и покаянье
Жизнь потрачена в метаньях
Осенило меня знанье –
Не стремился никогда –
Я в препонах, передрягах
Богу не хотел воздать;
Но я с Ним – уж навсегда!
Перевод - Тимеастор Тэльсар.