Фильм «Старец о.Ефрем Филофейский (Аризонский)»

[Лесник]

Фильм «Старец о.Ефрем Филофейский (Аризонский)»:

phpBB [media]

Беседа с о.Ефремом, игуменом монастыря прп Антония в Аризоне.

Беседа записана в 1992 году, в храме Честного Креста, в Питтсбурге.[/media] В то время о.Ефрем был игуменом монастыря Филофей на Святой Горе Афон, и только начинал выполнять свое послушание Божией Матери - основывать монастыри в Америке.
На сегодняшний день их основано восемнадцать, главным из которых является монастырь Антония Великого в пустыне Аризона.
Говорят, что когда их будет двадцать, старец выполнит таким образом свое послушание перед Господом и его земной путь подойдет к концу.


Фильм представляет собой редкую видеозапись беседы со старцем Ефремом, сделанную в 1992 году в храме Святого Креста в Питсбурге, США; Греческая Православная церковь.
Архимандрит Ефрем (Мораитис), игумен греческого монастыря преподобного Антония Великого в США, Аризона, милостью Божией, и ныне еще здравствующий, и сейчас там подвизается. Православные рассказывают много благочестивых историй о благодатной силе молитв старца Ефрема, его прозорливости. В Антониев монастырь приезжают паломники со всего света за утешением, с надеждой на мудрый совет в сложной жизненной ситуации, на исцеление души. Многие люди, побывав несколько раз в обители, перебираются поближе к монастырю на постоянное место жительства. Здесь говорят, что сама Святая Гора спустилась на землю Аризоны.


О внутренней брани, Иисусовой молитве, искушениях через близких,об эпохе антихриста и др.темах.

[Лесник]

Старец Ефрем Филофейский:

"Цель молитвы состоит в том, чтобы соединить человека с Богом, принести Христа в сердце человека. Где действие молитвы, там и Христос со Отцом и Святым Духом — единосущная и нераздельная Святая Троица. Где Христос — Свет мира, — там вечный свет мира: там мир и радость, там ангелы и святые, там веселье Царства.

Блаженны те, которые облачились в Свет мира — в Христа — ещё в настоящей жизни, потому-что они уже начали носить одежду нетления...
Итак, умная молитва имеет целью принести Христа в сердце человека, изгоняя оттуда диавола и разрушая все дела его, которые он сам совершил через грех. Ибо для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола, — говорит любимый Ученик. Где только диавол познает силу этих пяти слов, там он с бешенной яростью противоборствует, сражается против молитвы.

Бесчисленное количество раз демоны устами одержимых исповедывали, что горят от действия молитвы. Был один монах, который пал во многое нерадение, т.ч. оставил своё правило и вернулся в мир. Пошёл он на свою родину в Кефалинию, где, как известно, бесноватые приходят к святому Герасиму за исцелением. И вот этот монах тоже пошёл поклониться святому, а по дороге его встречает одна одержимая и говорит: «Знаешь, что ты держишь в своей руке? Ах, если бы знал, несчастный, что ты держишь у себя в руке! Если бы знал, как меня жгут эти твои чётки. И ты держишь их ради обычая, для порядка!» Монах был ошеломлён. От Бога было, чтобы демон сказал это. Монах опомнился. Бог просветил его, и он говорит себе: «Что я творю! Держу в руке сильнейшее оружие и не смог поразить диавола. И не только не смог поразить его, но он ещё пленяет и тащит меня куда хочет. Согрешил, Боже мой!» И в тот же час, раскаявшись, он вернулся в свой монастырь. И, придя, положил хорошее начало, и столько преуспел в молитве и монашеской жизни, что стал поучительным примером для многих. А подумать только, что значение молитвы и чёток открыл — конечно не желая этого — диавол, по неисповедимой воле Всевышнего...

Если Христос есть Свет мира, то те, кто Его не видят, не верят в Него, без сомнения слепы. Тогда как те, кто подвизаются в исполнении заповедей Христовых, наоборот, входят в свет; они исповедуют Христа и поклоняются Ему как Богу. А тот, кто исповедует и имеет Христа как своего Господа и Бога, получает силу, через призывание Его имени, творить также и Его волю. Если же он не в силах этого делать, тогда ясно, что исповедует Христа только устами, сердцем же далёк от Него...

Молитва на устах? Там и благодать. Кроме уст она должна проходить и в ум, спускаться в сердце. А для этого нужно много времени и труда.
Трудность молитвы заключается в начале, как и при любом другом добром деле. Язык должен потрудиться, расплачиваясь за все свои пустословия и падения. Должны выработаться привычка. Ибо без труда и подвига привычка не вырабатывается. Нужно также смирение, чтобы пришла благость. После этого открывается путь. Молитва соединяется с дыханием. Ум просыпается и следует ей. И со временем происходит облегчение от страстей. Утихают помыслы, успокаивается сердце.

Неустанно возвращай свой ум назад, сколько бы он не отвлекался. Бог увидит твоё старание и твой труд, и пошлёт Свою благодать, чтобы собрать его. С благодатью все делается с радостью и без труда.

С молитвой — от одной радости в другую. Без молитвы — падение за падением, скорбь за скорбью, затруднённый контроль совести. Духовный плод приобретается понемногу: небольшой труд и воздержание вместе с молитвой, благотворная скорбь, бдение и слезы, и сладость Божия присутствия, непорочнейший Его страх, который исправляет и очищает ум и сердце.

Держи, насколько можешь, меру во сне и во чреве, чтобы смочь удерживать также свои язык и глаза. И когда случится съесть или поспать больше, тогда в деле Божием потрудись больше. И демоны огорчатся, видя как, хотя в одном уязвили, но в другом были побеждены.
Смотри и поступай с рассуждением. Нужен не только труд, но и рассуждение, и последнее больше — по Отцам. Ум легко загрязняется и легко очищается. Сердце тяжело очищается и тяжелее загрязняется, т.к. этого не позволяет обитающая Божественная благодать. Отсюда нужда в очищении сердца, чтобы через него и ум просвещался от чистых помыслов, которые отражаются в нем сверху.

Как невозможно, чтобы не споткнулся тот, кто идёт ночью, так невозможно не грешить тому, кто ещё не увидел Божественного света...
Внимательно следи за воображением. Не принимай никакого образа. Он станет для тебя идолом, чтобы ему поклоняться. Блуждающий ум рисует все более причудливые картины, входя в запретное сознание, старается изображать тайное и скрытое ближнего. С молитвой образ сразу же, как только начинает составляться, разрушается.

Никто из смертных не остаётся вне брани с бесами. Все испытывают на себе нападения врага, чтобы начала действовать воля, свободный выбор. Великая честь человеку, который — благодатью Божией — достигнет того, чтобы удерживать диавола в прилоге. (По учению Святых Отцов о помыслах, прилог есть первая стадия развития помысла, когда диавол представляет перед воображением человека искусительную картину. Эта стадия ещё не является грехом.) Не пожелай сопричесть себя к тем, кто, находясь в состоянии пленения, не соглашаются и говорят: «Но я уже не могу больше противостоять — в этот момент ничего не могу сделать». Да, в этот момент не можешь, но раньше смог бы. Как сможешь и опять, если положишь доброе начало.

В Царство Божие не входят непокаявшиеся, но грешники, очищенные через покаяние. Ничто так не помогает человеку в брани, в победе над страстями, как непрерывная умная молитва. Во время искушения, когда ослабевают ум и язык, нельзя отпускать молитву. Старайся ещё немного, чтобы Бог увидел твоё намерение и укрепил тебя. Бог хочет ещё большего от тебя, поэтому оставляет на время искушение, чтобы ты достиг этого, потому-что знает, что ты сможешь. И ты знаешь.

Время от времени случается, что без какого-либо повода с твоей стороны тебе посылается благодать, и тогда Бог как бы говорит: Все, что имеешь — это хорошо, но не думай, что все зависит от тебя. Я сужу, когда Мне прийти и когда уйти — так научу тебя совершенному отречению от своей воли и терпению, чтобы ты хорошо выучил урок смирения.

Внимание должно быть соединено с молитвой и быть не отделённым от неё так же, как тело нераздельно соединено с душой. Ум должен хранить сердце во время, пока оно молится, всегда ограждать его и оттуда — изнутри сердца — воссылать к Богу молитвы, постоянно говоря: Господи, Иисусе Христе, помилуй мя! И когда там, внутри сердца, ум вкусит, что благ Господь, и насладится, то не захочет уже больше удаляться из места, где находится сердце.

Бог есть Свет, и Его созерцание тоже есть Свет. Счастливы те, которые приблизились к Божественному Свету, вошли в Него, соединились со Светом и сами полностью стали Светом, потому-что они совершенно сняли с себя загрязнённую одежду своих грехов и не хотят уже больше плакать горькими слезами. Счастливы те, которые ещё здесь познали Свет Господень, как бы видели Его Самого, ибо они хотят предстать перед Ним с дерзновением в будущей жизни. Счастливы те, которые приняли Христа, Который пришёл как Свет к ним, пребывавшим до этого во тьме, ибо они стали сынами Света и невечернего дня..."

http://vmeste.pravoslavie-online.ru/blogs/2011-03-05-18-48-46.html


[Лесник]

о.Ефрем об абортах: http://www.agionoros.ru/docs/269.html

Фрагмент статьи:

"Расскажу один случай.

В Македонии в одном храме, где хранились мощи весьма почитаемого Святого, был престольный праздник. В этом храме работала некая благочестивая женщина. Она помогала готовить церковь к празднику, убирала, а после обеда однажды прилегла отдохнуть — хотела полежать немного, а потом продолжить работу.

Легла и уснула и проспала несколько суток. Позвали врача. Врач посмотрел и говорит:

— Не надо пытаться её будить, с ней что-то происходит, с медицинской точки зрения этого объяснить нельзя. Рано или поздно она проснётся сама.

Не знаю, сколько уж именно прошло времени, но в конце концов женщина проснулась, пришла в себя и спросила:

— А всенощная уже началась?

Она думала, что проспала несколько часов. Ей отвечают:

— Нет, не началась, но скоро начнётся.

Женщина поверила. Когда же она окончательно осознала ситуацию, то попросила старосту храма:

— Пожалуйста, позовите сюда всех женщин нашей деревни.

Собрались все, кто мог прийти, и она поведала:


— Послушайте, что я видела. С одним светлейшим мужем я спустилась вниз. Я спускалась всё глубже и глубже в сердце земли, видела там темницы, видела тьму, видела заключённых, много чего видела. Между людьми, которых мне показали, я видела женщин, сделавших аборт, — они поглощали свою кровь, оставшуюся после аборта! Я ужаснулась такому зрелищу, и Ангел мне сказал: «Сейчас ты вернёшься на землю. Собери всех женщин и расскажи им, что ты здесь видела, дабы удержать их от этого преступления. Если они достойным образом не покаются, то окажутся здесь в таком же положении».

Мы все должны помогать людям избегать этого преступления. Как только узнаём, что кто-то хочет сделать аборт, нужно с твёрдостью стараться этого не допустить и объяснить последствия. Обычно женщина, делающая аборт, не видит и не понимает того, что у неё внутри в этот момент происходит. При первой возникшей трудности — к тому же это сделалось модным — она идёт к врачу и делает аборт, словно речь идёт о щенке или котёнке. Остановим её, побеседуем, отговорим, поможем осознать, на какое страшное преступление она собирается пойти!"

[Лесник]

Ефрем (Мораитис) (род. 1928), архимандрит, Афонский подвижник, пастырь, Северо-Американский миссионер.

В миру Мораитис Иоанн, родился 24 июня 1928 года в городе Волосе, Греция, в семье Димитрия и Виктории, впоследствии монахини Феофании. Имел братьев Николая и Хри́стоса. По его словам путь "к монашескому житию указала мне добродетельная и монахолюбивая моя мать" .

В первые годы немецкой оккупации Греции ему пришлось ради заработка оставить школу, окончив лишь два класса гимназии. В одном из приходских храмов Волоса повстречал иеромонаха-афонита, принадлежавшего ранее к братству Святогорского подвижника Иосифа Исихаста. По словам отца Ефрема:

"Я избрал его своим духовным отцом и, благодаря его беседам и советам, вскоре начал чувствовать, как сердце мое удаляется от мира и устремляется к Святой Горе. Особенно когда он мне рассказывал о жизни старца Иосифа, что-то зажигалось во мне и пламенными становились моя молитва и желание поскорее узнать его" .
26 сентября 1947 года он прибыл на Афон и был встречен у самого причала сподвижником старца Иосифа, отцем Арсением. К удивлению юноши отец Арсений приветствовал его по имени и рассказал, что вчера вечером святой пророк Иоанн Предтеча явился старцу Иосифу и велел принять молодого Иоанна, сказав: "Посылаю тебе одну овечку. Возьми ее к себе в ограду" .

Так он оказался в числе ближайших учеников старца Иосифа Исихаста, среди которых был самым молодым. Жизнь в общине была суровой и мало утешительной с материальной точки зрения, но изобиловала утешениями духовными - в первую очередь общением с прославленным старцем. Отец Иосиф был снисходителен к ученикам в отношении постнического подвига, но в остальном, особенно в том что касалось послушания и исполнения монашеских обязанностей, был весьма строг. Главным деланием он полагал умную молитву. Отец Ефрем провел при старце двенадцать лет, вплоть до кончины последнего, усердно впитывая его наставления и оказывая безмерное послушание. Проявил себя простым и незлобивым, смиренным и непорочным телесно. По словам сподвижника, старца Ефрема Катунакиота, "Отец Ефрем упокоил Старца и унаследовал его молитву" .

Стал духовным руководителем келии Благовещения Нового скита, затем келии святого Артемия в Провате и, наконец, был избран игуменом Святогорской обители Филофей. За время своего настоятельства там, с 1974 по 1990 год, прекрасно устроил внутреннюю жизнь монастыря. Постепенно его заботами из обители вышли несколько групп его учеников которые возродили монашескую жизнь в целом ряде афонских монастырей, включая обители Каракалл, Костамонит, Ксиропотам, скит Андрея Первозванного.


После этого, вверив Филофеевский монастырь одному из членов братства, отец Ефрем переселился в США для утверждения там монашеской жизни. Здесь он действовал под омофором Греческой Американской архиепископии Константинопольского Патриархата. Вначале, в 1995 году, он основал в Аризонской пустыне близ городка Флоренция монастырь Антония Великого. Затем под его надзором в США и Канаде были основаны ряд мужских и женских обителей, число которых к середине 2000-х годов достигло 18. К этому времени он также духовно опекал десятки тысяч чад во всем мире, являлся духовным руководителем четырех монастырей на Афоне и восьми женских монастырей в остальной Греции .
Старец учил что непорочность и нелицемерное послушание духовному руководителю приносит со временем дар умной молитвы Иисуса Христа. Согласно его учению, без этого дара, совмещенного со смирением, покаянием и частым участием в Таинствах, человек не может очиститься от всех своих душевно-телесных страстей /

http://drevo-info.ru/articles/20845.html

[Лесник]

http://www.pravoslavie.ru/news/56732.htm

[Лесник]

Ефрем Филофейский - апостол Америки:
  http://www.pravmir.ru/efrem-filofejskij-apostol-ameriki/
 

[Лесник]

Брань со страстями
23 ноября, 2012 • Старец Ефрем Филофейский

Спойлер

Источник: Agionoros.ru
Agionoros.ru продолжает публикацию бесед старца Ефрема Филофейского из книги «Искусство спасения», выпущенной Издательским Домом «Святая Гора».

Благословенные мои дети,

Святые отцы говорят, что сердце человека оплетено корнями страстей, которые прочно впились в него своими шипами. Стоит человеку, когда Бог его просветит, взяться за искоренение какой-либо страсти (по сути, искоренение страсти есть не что иное, как её преображение), то есть начать словно пинцетом исторгать из сердца маленькие страстные корешки, как тут же сердце начинает кровоточить от ран. Человек испытывает боль. Если он не заставит себя превозмочь эту боль, откажется от борьбы, то пребудет и далее в состоянии страстности и греховности. Но, если человек решится терпеть, то в конце концов исторгнет из сердца корень страсти и обретёт свободу.

Потому Святые отцы, просвещаемые Богом, подвизались, молились, понуждали себя и так постепенно исторгли корни страстей и достигли бесстрастия. Потом их уже не волновали ни помыслы гордости, ни тщеславие, ни зависть, ни нечистые помыслы, ни ненависть и т. п.

Мы видим, как святые творят чудеса и при этом совсем не гордятся; мы рассуждаем с недоумением: «Как могут эти люди не гордиться?» После самого ничтожного дела мы начинаем мыслить о себе невесть что: «Я великий, я самый-самый, я сделал дело, которое другому не под силу! Я просвещенный, я подвизаюсь ревностней остальных» и т. д. Собственное «я» поднимает голову, то есть этот бес пытается лишить тебя всего, что ты приобрёл большими трудами. Когда человек начинает тщеславиться, то теряет награду за сделанное дело, остаётся одно внешнее действие, но если раскается — награда будет возвращена.

Как же нам вернуть награду? Самоукорением и самоосуждением.

Александрийский патриарх Феофил1 однажды отправился на Нитрийскую гору в Египте, где жили знаменитые подвижники. Придя к проту горы — совершенному в духовной жизни старцу, — он спросил его: «Отче, что ты приобрёл, став монахом и поселившись на этой горе? Какая добродетель из обретённых тобой больше всех остальных, и из всех добродетелей какая самая ценная?»

Тот ответил ему так: «Я обрёл самоукорение, которое состоит в осуждении себя и в том, чтобы всегда считать виноватым себя, а не других».

Святой Антоний Великий говорит: «Если человек обвиняет себя, то находит успокоение, а, когда обвиняет другого, возмущается».

Испытайте это сами во время искушения. Скажите, что виноват другой, и тут же почувствуете внутренний дискомфорт, возмущение, скорбь. Но стоит вам только сказать: «Виноват не он, а я; что говорить о других — на себя надо смотреть, за мной столько всего… так что не мне и говорить!» — и тут же начинаешь ощущать под ногами твёрдую почву и уже не боишься упасть. Хотя перед этим тебе казалось, что ты стоишь высоко, и от этого боишься упасть, говоря: «Как бы мне не упасть», — и ты жил в таком постоянном страхе. Но стоит тебе вернуться на землю и ступить ногой на твёрдую почву, как ты перестаёшь бояться.

Стоит мне с кем-то повздорить, как тут же во мне поднимает голову эгоизм, помысел говорит мне: «Виноват другой: это ведь он стал на меня гневаться, ведь это он говорил оскорбительные слова — он и должен смириться. Если бы, в конце концов, он говорил со мной по-другому, помягче, то я бы, конечно, перетерпел, не стал бы ему отвечать на оскорбление. Значит точно: виноват не я, а он». Вот тебе и страсть эгоизма!

Но мы должны ей противостоять, надо сказать себе так: «Нет-нет, если бы во мне не было эгоизма, то я бы не поддался на искушение. Значит, виноват я, а не брат. Если бы у меня было смирение, то я бы подумал о том, что этот человек для меня — виновник венцов, что этим человеком, как калёным железом, Иисус выжигает мою страсть, чтобы я стал здоровым. Значит, брат оказывает мне благодеяние, потому что выжигает во мне страсть. Он — мой благодетель! Мне нужно обнять его, нужно любить и молиться за него, потому что он сделал мне большое добро — обнаружил жившую во мне страсть! Ведь, если бы я не услышал от него этих слов, если бы не случилось этого искушения, я бы не знал, сколько во мне эгоизма и не стал бы стараться одолеть его. Следовательно, благодаря искушению, я увидел свою болезнь и теперь уж позабочусь о том, чтобы употребить необходимые средства для исцеления!»

Потом, осознав свой недостаток, человек должен начать внутреннюю борьбу. Он должен проникнуть в сердце, обнаружить там очаг поражения и вступить в борьбу со злом, страстью, горечью, тяжестью, натиском беса, который противится доброму изменению, настаивая: «Не отступай! Не делай так!» Тут человеку необходимо обратиться с молитвой к Богу, попросить Его о даровании силы, чтобы обуздать своё «я», сказать своей гордыне: «Замолчи, знай своё место, теперь я должен исполнить свой долг». Нужно пойти к брату, положить перед ним поклон. (Мы, монахи, в таких случаях делаем брату поклон. Человек, живущий в миру, поступает иначе: он приветствует брата, просит прощения: «Здравствуй, брат, с праздником, прости меня, сегодня мы причащаемся, поистине святой день…») Так происходит примирение и водворяется любовь.

Поступая так, человек сразу чувствует радость и облегчение. Почему? Потому что прежнее состояние давило, давил бес, который хотел навязать своё — ненависть, вражду, разделение. Но Бог — это любовь и смирение. А мы, люди (и в первую очередь я), страдаем из-за своего эгоизма от того, что желаем настоять на своём, уверены в своей правоте, считаем, что мы хорошие, а виноваты другие. Что означает осуждение? Осуждение означает, что мы считаем себя безгрешными. Потому Господь и заповедал: «Не судите, да не судими будете: имже бо судом судите, судят вам»3. Осуждение — это очень серьёзно, хоть мы и считаем этот грех бытовым. «Бытовым» я называю грех, на который мы не обращаем внимания, совершаем всегда и во всякое время.

Несмотря на то, что все мы уязвлены, все покрыты ранами и поражены грехами, но всё равно осуждаем других. В больнице все люди болеют, но ведь ни один больной не осуждает другого. Никто не пеняет соседу: «Ты — больной!» — потому что человек видит, что он и сам болен. А мы, хотя все больны душой, — уязвляем друг друга. Это всё равно что у кого-то болел бы глаз, а он стал бы осуждать того, у кого болят лёгкие. Вот что делаем мы, несчастные, и ведь сами того не замечаем.

Всех нас помрачает грех и омрачает диавол, чтобы удерживать в осуждении. «Умрут — и будут мои!» — говорит бес. А Христос, Который есть Истина, скажет: «Вы судили? А что Я вам говорил в Евангелии? Я говорил: “Не судите!” Разве вы судьи? С каких это пор вы стали судьями? Ведь Судья — это Я». Все мы будем осуждены в той мере, в какой судим других. А мы, несчастные, о том и не думаем, открываем наши уста и осуждаем направо и налево, проклинаем с лёгкостью, не думая, что мы сами первыми достойны проклятия.

Сколько людей, которых мы считаем ничтожными, грешниками, в один прекрасный день могут вдруг оказаться в Царствии Божием, а мы, занимающие место судей и выносящие приговоры, можем сами подвергнуться осуждению и низвергнуться в ад! Потому необходимо быть очень внимательными в своих делах, трудиться над искоренением эгоизма, который, как страшный зверь, гложет нас изнутри. Наше «я», непомерно разрастаясь, заставляет нас раздражаться и гневаться, осуждать, смотреть на других людей, как на своих должников, оскорблять и унижать их. Оно подталкивает нас к осуждению, надмевает помысел, наполняет мыслями о величии наших дел, высоте добродетелей и т. д. и т. п.

Начало добра есть смиренномудрие, а начало зла — эгоизм.

Когда я анализирую дела человека не с намерением его осудить или унизить, не по гордости, но с любовью — например, говорю, что человеку было бы полезней того-то и того-то не делать, говорю с состраданием и молясь за него, — тогда это не осуждение. Но, если называю его эгоистом и унижаю в глазах других людей — то это грех осуждения.

В «Отечнике» читаем рассказ об одном монахе, который впал в прелесть по гордости. С ним произошло вот что. Бес привёл его к колодцу и сказал: «Если ты прыгнешь туда, то Христос пошлёт Ангелов Своих, которые удержат тебя, потому что так написано в Псалтири: “Ангелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих”4 и “На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою”5. Прыгай — и сам увидишь на деле, что с тобой ничего не случится». Монах всё же прыгнул в колодец и утонул, и его смерть считается самоубийством6.

Этот рассказ приводится в «Отечнике» не для осуждения впавшего в прелесть монаха, но ради пользы последующих поколений, чтобы люди не допускали возношения ума, не доходили до забвения, ведущего к прелести. Так и мы, рассказывая некоторые случаи, говорим не в осуждение братий, но ради пользы молодых монахов.

Вообще нужно следить за своим языком: когда и что говорить, ведь мы люди малодуховные и потому постоянно ошибаемся. Говорят, что лучше упасть на острые камни, чем пострадать от острого языка. И впрямь: лучше упасть на камни, разбить себе голову или сломать ноги; и ноги, и голова — это телесные члены и могут быть вылечены. Но язык! Через язык совершаются страшные вещи: одним-единственным словом можно довести человека даже до самоубийства! Осуждая и унижая человека, можно довести его до отчаяния, а можно одним словом и подвигнуть на путь греха. А потом мы оправдываемся: «Я ведь просто сказал». Посмотрите-ка, каковы последствия!

Как-то в монастырь Симонопетра7 приехал один бесноватый. После всенощной он вместе с братией вышел из храма на балкон8. Диавол, желая искусить одного монаха, доброго подвижника, проводившего строгую жизнь в Катунаках9, сделал следующее. Этот бесноватый подошёл к монаху и сказал: «Помысел побуждает меня прыгнуть с балкона вниз». Монах принял это за шутку и ответил: «Так чего же ты ждёшь?» А тот взял и прыгнул, и разбился насмерть. Монах думал, что бесноватый шутит, но тот говорил серьёзно. И потом многие годы помысел мучил монаха. Диавол так и так довёл бы бесноватого до смерти, но он увлёк ещё и монаха-подвижника, чтобы мучить его потом всю оставшуюся жизнь. Одно слово, а сколько мучений!

Так часто бывает и с женщинами, которые намереваются сделать аборт. Они идут за советом к подругам, а подруги говорят: «Да зачем тебе надо рожать? Вон и так у тебя сколько детей!» Женщина и сама уже наполовину решилась, а вторую половину ей добавила подруга. И вот она идёт и делает аборт — совершает убийство. Несомненно: половина ответственности за это убийство лежит на той подруге.

Так и некоторые мамаши, у которых немного ума в голове: если случится дочке оступиться, они приступают с советами: «Не позорь себя и нас, сделай аборт и всё». Девушка идёт и убивает своего ребёнка. На ком тут лежит ответственность? На матери, которая дала ей такой совет. Видите, сколько одно слово может принести вреда? Поэтому нужно очень внимательно следить за своими словами. Диавол только и смотрит, как бы создать нам препятствия.

К тем, кто занимается духовным окормлением, иногда приходят люди за советом в очень сложных ситуациях. Как тут приходится взвешивать каждое слово! Скажешь лишнее — и все поймут сказанное иначе, а потом «ищи ветра в поле». Всем нам требуется быть очень и очень внимательными.

Также необходимо следить за тем, чтобы с пользой проводить время; богатеть во Христе для вечной жизни. Если время тратится зря, не принося духовной пользы, то мы уйдём из этой жизни с пустыми руками. Перед тобой брат, который подвизается, использует время с пользой, духовно обогащается, а ты, несчастный, сидишь сложа руки и не хочешь сдвинуться с места, чтобы сделать что-то доброе. И к тебе, и к нему придёт смерть, но брат уйдёт с полными коробами, а ты — с пустой котомкой; и всё, чем ты сможешь похвастаться, — так это злобой и грехами! А потому во всё время жизни, что нам даровал Христос, будем стараться каждый день делать что-то хорошее. Например, великую духовную пользу приносим себе, исполняя советы своего духовного отца, который учит нас так: «Чадо, по утрам молись, делай поклоны, читай Евангелие, после обеда читай молебный канон, вечером опять молись, твори поклоны; держи в уме твоём Бога, твори молитву и отгоняй злые помыслы». Если исполняешь эти наставления, то каждый день жизни приносит тебе пользу. Но, если ты не ищешь совета духовника, который подчинил бы твою жизнь некоему распорядку, то при исходе окажешься практически полностью наг. Послушание духовнику наполняет жизнь человека. Он приносит плоды добродетели, которые потом представит пред Богом, как дерево, ветви которого под тяжестью спелых и сочных плодов склоняются к земле.

На нас, духовниках, несомненно, лежит очень большая ответственность. Мы помогаем другим, занимаемся духовным стяжанием. Дело в том, что труд этот очень тяжёл и утомителен, исполнен скорбей и печалей. По словам Златоуста: «Руководить душами тяжелее всего». Мы, как купцы, которые пересекают материки в поисках сокровищ и возвращаются домой на судах, доверху гружёных товаром. Но бывает, что купцы становятся добычей разбойников, которые отбирают у них все вырученные ими средства, а их самих убивают. Эти купцы отправляются в путь в надежде большой наживы, а в результате лишаются всего и сами становятся добычей.

Вот и мы стремимся приобрести души, стараемся помочь другим людям, а через то получить и для себя духовную пользу. Но порой по зависти диавола мы терпим крушение и вместо помощи приносим соблазн. Святой Исаак Сирин говорит о духовных наставниках так: «Вы, как спасательные шлюпки, которые спасают терпящих бедствие, но бывает, что и сами тонут»10.

А потому молитесь о нас, чтобы Бог нам помогал и хранил, чтобы мы до конца своей жизни могли помогать и спасать, чтобы Бог помиловал нас, спас и простил нам наши грехи.
http://www.pravmir.ru/bran-so-strastyami/

[acolyte]

Разговаривал недавно с одним православным греком, он назвал о. Ефрема величайшим из нынеживущих подвижников, сравни Паисию Святогорцу.

[Лесник]

Молитва - устная и умная


Перевели небольшой отрывок из новой книги старца Ефрема Филофейского "Мой старец Иосиф Исихаст и Пещерник". В этой главе идёт речь о гласной и умной молитве. Прошу отнестись снисходительно к возможным погрешностям перевода.

Спойлер

Молитва - устная и умная


Перевели небольшой отрывок из новой книги старца Ефрема Филофейского "Мой старец Иосиф Исихаст и Пещерник". В этой главе идёт речь о гласной и умной молитве. Прошу отнестись снисходительно к возможным погрешностям перевода.

Старец не поучал нас много и не беседовал с нами много об умной молитве. Не потому что не мог, ведь он был по настоящему опытен в Умной молитве, был наследником и продолжателем предания о трезвении, но потому что он был осмотрителен, чтобы не вскружить нам головы мечтаниями о состояниях, которых мы ещё не достигли. Он давал нам немногословные краткие советы во время наших ночных откровений помыслов, в большинстве своём под видом указаний, но они всегда были многоценными.

Его принципом было: «двигайся вперёд, а я тебя сопровождаю». И слово становилось делом. Молитвами старца мы трудились в молитве. И бывали времена, когда мы молились по три, четыре, пять часов умной молитвой, со склонённой головой и умом, прилепленным в глубине духовного сердца. Иногда я поднимал голову, чтобы глотнуть воздуха, но эта сладость снова тянула меня внутрь сердца! Душа уже вкусила её и говорила: «Не проси ничего более, это оно. Сие есть драгоценное небесное сокровище! Отведай его!». Действительно! Много раз молитвы моего старца помогали мне стяжать духовное ощущение божественного посещения. Но мы, более молодые, не могли достичь тех духовных высот, на которых парил наш старец Иосиф.

Первое, что требовал Старец, как только кто-то присоединялся к нашему братству, как первое поучение, как первое понуждение было: молчание и молитва.

— Молитву, чадо моё. Я хочу слышать от тебя, как ты говоришь молитву, а не празднословишь.

Знал этот опытнейший учитель умной молитвы, что если новоначальный замолчит и станет упражняться в молитве, то положит хорошее начало и будет иметь богатые дары Божии в будущем. Поэтому он отмечал: «полезно монаху ест ли он, пьёт ли, сидит ли, служит или прогуливается или делает что бы то ни было вопиять непрестанно «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Так имя Господа Иисуса, нисходящее в глубину сердца, усмирит дракона, спасёт и оживотворит душу. Итак, упорствуй непрестанно в призывании имени Господа Иисуса, дабы поглотило сердце Господа и Господь сердце и стали эти двое единым».

И Старец постоянно следил за нами, чтобы мы понуждали себя к молчанию с молитвой. И поэтому говорил нам:

-Я ничего не хочу от Вас. Я буду готовить, я буду Вам служить. От Вас я хочу только молчание день и ночь, молитву, покаяние и, главным образом, слёзы. Ничего другого не желаю, только понуждение себя к молитве и слёзы день и ночь. Потому что, когда мы приходим из мира, ум наш очень загружен страстями, впечатлениями, мыслями, помыслами, искажениями и оттенками эгоизма и тщеславия. Весь этот мир страстей имеет и соответствующие помыслы и мечтания. Когда, для того чтобы помолиться, мы попробуем удержать ум оторванным и отвлечённым от всего этого, то нам это не удаётся. Почему же? Потому что мы немощны душой и ум удобно впадает в парение. И поскольку мы даже и за послушание не можем удержать молитву в уме так, как о том говорят отцы церкви и предание старцев наших, то мы пытаемся произносить молитву устно, чтобы таким образом гласом молитвы оторвать ум от парения, так чтобы, мало-помалу, молитва усладила ум и оторвала его от мирской пищи и так постепенно заключила его в сердце непрестанно призывающим имя Иисусово. В этом очень помогает прекращение пустословия, так чтобы всё время было занято молитвой.

Так же он нам говорил: «Только откроете глаза, немедленно начинайте молитву». Не оставляйте ум ваш блуждать здесь и там и терять время, которое многоценно для молитвы. Когда так понудите самих себя, то и Бог вам поможет приобрести святую привычку только лишь открыв глаза иметь молитву на первом месте на протяжении всего дня. В дальнейшем вы будете трудиться и при этом говорить молитву. Благословляется работа, освящаются уста, язык, сердце, место, время и весь человек, который произносит имя Иисуса Христа. Монах, который непрестанно говорит молитовку, вооружается такой божественной силой, что становится неуязвимым для бесов, которых она сжигает и уязвляет».

Говоря молитву весь день устами, наша душа имела такую радость, такое умиление и столько слёз, что это неописуемо. А много раз от устной молитвы приходила такая благодать, что молящийся испытывал такую божественную любовь, что ещё и ум его мог восхититься в созерцание. Это подтвердилось также и в послушаниях, когда необъяснимым способом ум был не просто в молитве, но в созерцании Бога, в созерцании - в чувстве – иного мира.

Восхищался ум мой ещё и тогда, когда я помогал Старцу идти в церковь ночью. Телом я помогал Старцу, но умом не был рядом с ним. Мой ум был в другом месте. Странствовал на небесах. И снова я приходил в себя и чувствовал, что находился рядом со Старцем и батюшкой Арсением. И затем я снова удалялся и, удивляясь в уме, говорил: «Какова духовная жизнь! Каково величие монашества! Как оно преображает человека? Как его переделывает? Как его изменяет? Как делает ум его настолько подвижным духовно, что он преодолевает все трудности и достигает того, что невозможно описать словами!»

Хотя мы и делали какую-то работу, Старец нас призывал: «Чада, говорите молитву, говорите её вслух!». Само собой, он не имел в виду бормотать, а то, что мы должны говорить молитву с напряжением сердца и совсем не прекращать её. Действительно, мы говорили молитву непрерывно, мягко, шёпотом, чтобы не было шума и не беспокоить ближнего брата. Но не прекращали её никогда, хрипело горло, и болел язык, но – молитва, молитва.

Итак, поскольку мы подвизались в устной молитве, нас называли тщеславными и прельщёнными. Но мы делали этот не для того, чтобы чужие нас слышали и восхваляли. Нет!!! Но потому что это был способ подвижничества и метод молитвы со многими плодами:

1. Именем Христовым освящается атмосфера и изгоняются демоны.

2. Когда кто-то молится, тогда постороннему нелегко приблизиться к нему ради празднословия. Подумает так: «Как я оторву его сейчас от молитвы и стану ему говорить: «Знаешь! Это, другое, третье». Он не обратит на меня внимание».

3. Прекращается парение, то есть «празднословие» ума. Потому что если даже и ускользнёт ум, очень быстро звук голоса вернёт его назад.

4. Брат, который впадает в мечтательность или празднословие может придти в себя и сказать: «Вот, брат мой молится, а я чем занимаюсь?»

Итак, устное призывание, безмолвное, мирное, тихое, приносит столько хорошего! И имя Христово слышится так, как слышится жужжание пчёл, когда они влетают и вылетают из улья, делая мёд, такой нужный и полезный. Также как и этот мёд, такая же духовная польза бывает, когда мы призываем, как некие духовные пчёлы, имя Христово. И Господь, который даёт «молитву молящемуся», видя доброе намерение человека, даёт потом и награды.


И потом, от устного призывания, молитва становится внутренней. Открывается умно дорога и молящийся говорит молитву без усилий. Он восстаёт ото сна и тут же молитва начинается сама!

Сначала он начинает с понуждением говорить молитву устно. Когда «бульдозером» гласной молитвы откроется путь, потом он удобно движется на «машине» ума. Устное призывание открывает дорогу в уме, и потом молитва начинает произноситься удобно внутренним словом.

И если молитва проникает ещё глубже и развивается – а это нечто, что принадлежит, по преимуществу, великим трезвенноумным отцам, - тогда в сердце открывается не просто дорога, а самый настоящий проспект. Когда сердце поучается в имени Христовом, тогда бывает великий праздник, с огромной пользой, с огромными духовными богатствами. Тогда находит монах скрытую жемчужину, духовное сокровище и уподобляется мудрому купцу, давшему в выкуп всё: состояние, образование, мирскую славу, домашних, родину, да ещё и самого себя для того чтобы купить сию скрытую многоценную жемчужину и стать богатейшим духовно. Но начинает он как мелкий торговец. Поэтому необходимо гласное призывание в молитве.

Если бы мы не усердствовали в устной молитве и молчании, согласно с заповедью Старца, ум наш блуждал бы по всем закоулкам и приносил бы всю грязь мечтания в сердце.

Если бы не привёл нас сладчайший Бог к этому великому старцу, то мы бы только службы совершали. Конечно же, и уставные службы исключительно полезны по нашей духовно немощи, но у них нет силы усмирить страсти так, как умная молитва. И это происходит по трём причинам:

+ Во-первых, потому что умная молитва не отвлекается на многие слова, как на службах, но концентрируется на немногих словах. Так ум усваивает молитву с большим удобством и входит вместе с ней в глубину сердца.

+ Во-вторых, потому что каждый может произносить эту небольшую молитву независимо от образования и духовного уровня. Тебе не нужно знать ни грамоту, ни устава, ни музыку. Таким образом, она непосредственно подходит всем.

+ И, в-третьих, потому что ты можешь говорить молитву весь день и где угодно. Нет ни места, ни времени, ни состояния в котором ты не можешь помолиться. Но в церкви ли ты, в келье ли, на работе, в дороге ли, в больнице ли, в тюрьме ли, ничего не препятствует молитовке, она всё освящает и бесов устрашает.

http://m-kleopas.livejournal.com/28325.html

[acolyte]

Мне понравилось из первой лекции, что дьявол похож на муравья. Полезный образ.

[Лесник]

Мне понравилось из первой лекции, что дьявол похож на муравья. Полезный образ.

[Лесник]

“..Покаяние имеет великую силу. Оно уголь превращает в бриллиант, волка — в ягнёнка, свирепого человека делает святым. Оно сделало кровожадного разбойника первым обитателем Рая! Именно потому, что покаяние обладает такой силой, диавол делает всё возможное, чтобы отвратить от него человека. Этим объясняется то, что так много людей выступает против покаяния и исповеди.

Некоторые говорят так: «Я же знаю, что всё равно опять совершу этот грех, так зачем мне идти и исповедоваться?»

Брат, грех — это как болезнь! Болеешь не один раз. Можно много раз болеть одной и той же болезнью. Но каждый раз, заболев, ты идёшь к врачу и принимаешь лекарства, которые он тебе выписывает. Так и с нашей душой. Каждый раз, когда тебя поражает болезнь — пусть она одна и та же, — спеши покаяться и исповедовать грех. Придёт время и лекарство благодати совершенно исцелит твою болезнь.

Греховная страсть похожа на дерево, корни которого сидят глубоко в земле, и его трудно вырвать. Как поступали лесорубы раньше? Рубили дерево топором. Представь себе толстое дерево с глубокими корнями. Дровосек делает один удар топором; понятно, что одним ударом он дерева не перерубит. Ударяет два, три, десять раз. В конце концов, дерево наклоняется и падает. Так же и греховная страсть: после первого удара она может не поддаться. А ты продолжай постоянным покаянием рубить страсть. Будь уверен, что в один прекрасный день страсть падёт и ты освободишься от греха, который многие годы тебя мучил.

Святой Иоанн Златоуст говорит: «Я каюсь, но стыжусь исповедовать свои грехи. Их так много, что мне стыдно объявлять их духовнику». Стыдиться нужно, да, но стыдиться до, а не после совершения греха. Пусть же нам будет стыдно совершать зло, но не стыдно его исповедовать!

Наше покаяние выражается в исповедании грехов, в откровении помыслов. Не стыдись объявлять свои греха, потому что придёт время, когда все они откроются. Или мы сами откроем их перед одним человеком, духовником, или в День оный их откроет Бог перед всеми Ангелами и людьми. Если же мы сами первые осудим себя в покаянии, то грехи наши изгладятся и мы получим прощение.”

(с)о.Ефрем Мораитис (Филофейский)

[Лесник]

Глава «Иисусова молитва» из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
( http://www.youtube.com/watch?v=eaTyeKSZFR4 )
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):


«Через несколько дней после того, как я из мира пришел к Старцу (Иосифу Исихасту), отец Арсений мне сказал:
- Приходи, малой, я научу тебя творить молитву.
Умную молитву я творить еще не умел.
-Приходи ко мне в мою келейку.
Как его келья могла вместить нас обоих? Он объяснил:
- Я буду стоять на полу, а ты на досках лежака. Мы поместим ум в сердце и будем говорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» - и посмотрим, что будет. Понял?
- Понял.
- Но будь внимателен, произноси умом, а не устами. Стоя – и ты и я. Смотри только, не засни.
-Нет, я не усну.
Я старался молиться, как мог, сообразуясь с тем, что успел понять об умной молитве. Прошло совсем немного времени, и отец Арсений меня спросил:
-Замечаешь что-нибудь? Чувствуешь что–нибудь? Ощущаешь благодать Божию?
-Нет, батюшка.
- Убирайся вон! Животное! За столько времени ты ничего не заметил? У меня сердце просветлело и возрадовалось, а у тебя – ничего? Ты что, совсем тупой? Что ты делаешь все это время?
- Я и сам не знаю, что делаю.
- Ладно, отправляйся в свою келлию и там читай молитву.
Пошел я в свою келлию за стеной и начал: Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Он мне застучал в стенку.
- Молча, про себя! Умом своим молись, ты мне мешаешь!
У меня не получалось: мои мысли разбегались, внутренняя речь не шла, ум буксовал, меня борол сон. Но двигаться, чтобы не уснуть, мне в моей келлии было негде. Я боялся, что заснув, упаду и ударюсь. Чтобы не спать, я начал шептать: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» У отца Арсения был очень хороший слух до самой его смерти в девяносто семь лет. Он слышал чутко, как младенец. Он меня услышал и – тук-тук – постучал в стену моей келлии. Я понял, что он меня зовет и пошел к нему.
- Почему ты разговариваешь?
О Боже мой! Смилуйся!
- Прости, батюшка.
Я вернулся и продолжил молиться. Мой ум не шевелился, молитва не шла, меня одолевал сон, и я вынужден был очень тихо шептать. Но отец Арсений вновь меня услышал! И опять застучал: тук-тук!
- Я же тебе объяснил! Умом!
Я рассказал обо всем Старцу. Он ответил:
- Ладно, шепчи ее. Ничего, подрастешь. Твори молитву восемь часов. Мы молимся по десять-двенадцать. Ты – еще молоденький жеребенок. Мы пока не оседлали тебя. Когда положим на тебя седло, тогда и ты будешь молиться десять-двенадцать часов.


В самом начале у меня были и другие трудности. Я не мог произносить Имя Христово. Мне казалось, что мой ум буксует, внутренняя речь никак не двигалась. Даже слово «Господи» я не мог сказать. Что же это было? Старец мне сказал:

- Не огорчайся, вавулис. Будь настойчивым. Это скорлупа. Стучи – и расколется. Когда скорлупа расколется – гм, тогда!.. Это как семя, лежащее в земле. Когда оно начинает прорастать, его росток пробивается через засохшую корку земли – оп! оно пробилось и, продолжая расти, вырастает. Так и когда отступит фронт врага – оп! ты начнешь наступление и будешь радоваться, завоевывая то одно, то другое разные места. Ты будешь это видеть, будешь радоваться, и у тебя будет расти аппетит для большего. И так далее.
И слово становилось делом. Молитвами Старца мы совершали свою молитву. Бывало, мы три, четыре, пять часов совершали умную молитву, со склоненной головой, с умом, пребывающим в духовном сердце, в дыхании Божием. Иногда я поднимал голову, чтобы глотнуть воздуха, но меня тянуло обратно внутрь. Почему меня тянуло внутрь? Душа, вкусив, говорила: «Не ищи ничего другого. Вот оно, сокровище. Стучись!» Ах! Это было сокровище! Воистину!



Когда какой-нибудь брат присоединялся к нашей общине, первым наставлением Старца было требование понуждать себя к молчанию и Иисусовой молитве.
- Дитя мое, Иисусова молитва! Я хочу слышать, как ты говоришь Иисусову молитву.
Мудрый учитель знал, что если новоначальный будет хранить молчание и творить молитву, то этим он заложит крепкий фундамент, и это станет хорошим знаком для его будущего. Старец непрестанно говорил нам об этом и наблюдал, чтобы мы постоянно пребывали в молчании с молитвой. Дальнейшая жизнь полностью подтверждала, что тот брат, который понуждал себя главным образом к этим двум вещам – молчанию и молитве, действительно полагал доброе начало и закладывал фундамент своего духовного жилища. Это было не просто теорией Старца, мы видели, как это исполняется на деле.
Именно поэтому он и говорил нам:
- Я от вас ничего не хочу. Я буду готовить, буду вам служить. Мне нужно только одно: чтобы вы день и ночь молились, каялись и прежде всего плакали. Не хочу ничего другого, только понуждайте себя к молитве и слезам день и ночь.


В самом начале нашей монашеской жизни Старец сказал:
«Чада, когда мы приходим из мира, наш ум очень занят тем, чем мы жили в миру. Наше воображение наполнено образами, страстями, впечатлениями, мыслями, а вместе с этим мы тащим с собой и тонны гордости. Весь этот мир страстей имеет и соответствующие страстям помыслы и представления. Если мы постараемся оторвать и удалить ум от всего этого ради молитвы, у нас ничего не получится. Почему? Потому что душевно мы слабы, но сильны в страстных мечтаниях. И поскольку мы не можем держать молитву умно, тогда, согласно отцам Церкви, преданию наших Старцев, согласно священному аскетическому преданию, мы должны стараться молиться устно, чтобы звучанием молитвы оторвать ум от мечтаний. Мало-помалу молитва усладит ум и оторвет от мирской пищи и вращения в мирском, затем постепенно затворит его внутри самого себя вместе с непрестанной молитвой. Поэтому прекратим празднословие, чтобы все свое время занять молитвой. Ведь ум бродит по всему оставленному нами миру. И если мы не заложим этот фундамент – непрестанную устную молитву, то невозможнейшим из невозможного будет для нас положить доброе начало нашему духовному и монашескому преуспеянию».
И действительно, все это мы видели в жизни. Никто не может подвергнуть сомнению и оспорить эти слова. Если же кто и захочет, то столкнется со скалой опыта, и так обнаружится, что у него самого нет никакого опыта монашеской жизни.

Старец также наставлял нас: «Едва вы откроете глаза, тотчас принимайтесь за Иисусову молитву. Не позволяйте уму начать думать обо всем подряд и лишь через некоторое время вспомнить, что надо творить молитву. Если вы себя так станете понуждать, то и Бог вам поможет. Это станет для вас святым навыком – чтобы молитва, едва вы откроете глаза, была у вас весь день на первом месте. После этого вы будете трудиться и при этом говорить молитву. Тогда будут освящаться и благословляться труд, уста, язык, сердце, место, время, а прежде всего – человек, который произносит Имя Божие. И в дальнейшем, вооруженный молитвой, некоей Божественной силой, он станет неуязвимым для бесов, поскольку их попаляет и прогоняет Иисусова молитва».



Так, согласно наставлениям Старца, мы и начинали. Там была пустыня, никого рядом не было, и мы громко читали Иисусову молитву. Лишь только мы открывали глаза – давай,давай! Мы исполняли послушания, ходили с поручениями, таскали туда-сюда грузы – молитва «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» творилась непрестанно.
И в самом деле, польза была огромной. В душе была такая радость, такое умиление, было столько слез, что не передать. Часто от устной Иисусовой молитвы приходила такая благодать, что мы чувствовали в себе обилие Божественной любви, сильное восхищение ума. И во время послушаний ум каким-то удивительным образом пребывал не просто в молитве, но в созерцании Бога, в созерцании – ощутительном – иного мира.
То же происходило со мной, когда я толкал в спину Старца, чтобы помочь ему добраться ночью до церкви. Из-за своей болезни, водянки, он не мог карабкаться по крутым горным тропинкам. На спуске мы его поддерживали, а на подъеме – толкали. Часто бывало, что я подталкивал Старца сзади и при этом словно не был рядом с ним. Конечно, все это совершалось по его молитве. Ум мой был в другом месте. Он обходил дозором горнее, а потом я вновь приходил в себя и чувствовал, что нахожусь со Старцем и отцом Арсением. А затем вновь ускользал. Размышляя, я говорил себе: «Так вот какова духовная жизнь! Как величественно монашество! Что оно делает с человеком, как его преображает и изменяет! Сколь легким и духовным становится ум, как он преодолевает трудности и достигает тех пределов, о которых уже ничего не может передать словами!»


Какую бы работу мы ни делали, Старец взывал к нам: «Говорите, чада, молитву. Говорите ее громко!» Естественно, это значило не орать, но сдержанно, кротко произносить Иисусову молитву вслух. Иногда мы говорили ее и шепотом, чтобы не было шума, чтобы сильно не беспокоить ближнего, не беспокоить брата. Но совсем мы ее никогда не прекращали.
О нас говорили, что мы в прелести, нас называли тщеславными из-за того, что мы говорили Иисусову молитву громко. Но мы делали так не для того, чтобы нас слышали другие и похвалили за это, не для того, чтобы показать себя молитвенниками. Просто это был метод, способ подвижничества, приносивший большие результаты.
Во-первых, от Имени Христова освящается воздух и скулят бесы.
Во-вторых, когда кто-нибудь молится таким образом, другому нелегко будет подойти к нему, чтобы попразднословить. Он задумается, хорошо ли сейчас прервать молитву и начать говорить о том о сем? И поймет, что молящийся не уделит ему внимания.
В-третьих, прекращается празднословие ума. Ведь даже если ум и отвлечется, очень скоро звучание молитвы привлечет его назад.
В-четвертых, тот брат, который мечтает или празднословит, может опомниться и сказать себе: «Вот, этот человек молится, а я что делаю?»
Таковы плоды устного призывания Имени Божия, если, конечно, мы не нарушаем тишину и покой, произносим молитву спокойно, негромко. Имя Христово слышится, как гудение пчел, когда они вылетают и залетают в улей и делают мед, столь нужный и полезный. Так и у нас, когда мы, словно иные, духовные, пчелы, говорим в голос Имя Христово, получается как бы мед, столь полезный духовно.



А затем из устного призывания Иисусова молитва становится внутренней. Уму открывается путь внутрь, так что после этого человек творит молитву, не прилагая усилий. Он просыпается – и сразу Иисусова молитва начинается сама собой! Вначале приходится прикладывать старание, чтобы говорить ее. А когда он продвинется по этому пути, когда бульдозером устного призывания проложит для ума эту дорогу, тогда он свободно едет по ней на своем автомобильчике – уме. И молитва начинает свободно произноситься умом. А если человек продвигается глубже и успешней, что свойственно великим отцам-исихастам, то в сердце его открывается уже не обычная дорога, а проспект. Когда единственной заботой сердца является Имя Христово, тогда совершается великий праздник, на котором бывает большая торговля, с огромной выгодой, с большими духовными приобретениями. Человек становится богачом. Но начинает он как мелкий торговец. Поэтому-то и необходимо устное призывание.
Итак, мы не обращали внимания на то, что нас не понимали другие и продвигались по нашему пути. Если бы мы не прилагали усердия к устной Иисусовой молитве и не соблюдали молчания, наш ум бродил бы по всем переулкам и приносил бы всякий мусор. Если бы мы не нашли этого великого Старца, то читали бы только службы. Так один бсноватый, как-то раз придя к нам, кричал: «Ступай на вечерню, брось четки!» Сам бес проговорился, какой сильной может быть наша беседа с Богом. Поэтому исихастская жизнь, то есть четки с поклонами, с Иисусовой молитвой, намного выше, чем церковное псалмопение. Церковная служба, с тропарями и всем остальным, хороша, но с Иисусовой молитвой несопоставима. Поэтому мы и ложились рано спать и просыпались на закате солнца, чтобы всю ночь посвятить Иисусовой молитве. (Прим.греч.ред: Хотя службы исключительно полезны для нашего духовного исцеления, они не так успокаивают страсти, как умная молитва. Тому есть три причины. Во-первых, творя умную молитву, ум не отвлекается на множество слов, как это бывает на службах, но сосредотачивается только на немногих словах. Таким образом сердцу удобнее понять и почувствовать то, что говорит ум. Во-вторых, Иисусову молитву каждый может произносить независимо от образования и духовного уровня. Здесь не требуется ни владеть искусством чтения, ни владеть искусством пения, ни знать устав. Эта молитва непосредственно доступна всем. И в-третьих, Иисусову молитву можно творить целый день и где бы то ни было. Не существует места, времени или состояния, когда было бы невозможно молиться. В церкви ли ты, в соей ли келлии, на работе ли, в больнице или тюрьме – ничего не препятствует Иисусовой молитве и она освящает все. Таким образом мы уподобляемся слепорожденному, кторый кричал из глубины сердца: Сыне Давидов, помилуй мя! (Мк.10,46-52). Под церковными службами здесь понимаются службы суточного круга богослужения: вечерня, повечерие, полунощница, утреня, часы. Божественная литургия не входит в число тех церковных служб, о которых здесь говорится. Поэтому в общине Старца Иосифа, в то время как все службы суточного круга совершались по четкам, Божественная литургия совершалась всегда, когда была такая возможность.)


Я, поскольку обычно рядом со мной никого не было, говорил молитву в голос. И говорил непрестанно, так что у меня болело горло. Я сказал Старцу:
- Старче, от молитвы у меня болит рот и язык, опухло горло. Я не могу вздохнуть: у меня болит сердце. У меня в горле как будто рана, скоро будет язва.
- Пусть будет. С тобой ничего не случится. Терпение! Молитву не прекращай! Говори ее. Пусть болит! Боль принесет духовное наслаждение. Если не будет боли, плода молитвы ты не увидишь. Эта молитва тебя спасет. Она тебе поможет. Она тебя утешит. Она тебя научит. Она станет для тебя светом. Взывай и восклицай! Утверди ум, разум не на внешнем, а на внутреннем. Не слова и теории, проповеди и многие хлопоты, но трезвение и молитва со смирением. В этом суть, таков святоотеческий путь, таковы заповедь и наставление наших дедов. Испытай это на деле. Ибо если у тебя не будет практики, как ты будешь говорить о теории?
- Буди благословенно. Но при вдохе и выдохе у меня болит сердце. (прим.: По всей видимости, речь идет о практике умной молитвы, когда слова «Господи Иисусе Христе» произносятся на вдохе, а «помилуй мя» - на выдохе)
- Ничего с ним не случится!
Когда я говорил Иисусову молитву и старался исключить всякую мысль и всякий образ, чтобы во мне господствовала лишь эта молитва, приходило искушение. Помысл мне говорил: «Ты сейчас лопнешь от натуги». Я отвечал: «Пусть я лопну, пусть я на кусочки разорвусь. Но биться будем здесь. Это как дважды два четыре».



Первым в Иисусовой молитве был Старец. Целый день он нам напоминал: «Держите молитву! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Эта молитва вас спасет. Имя Христово вас просветит, вам поможет, восполнит все, чего вам недостает, вас возрастит, станет для вас всем. Если вы не говорите эту молитву, это означает, что вы не положили доброго начала».
Все учительство Старца состояло в том, что он нас побуждал, подталкивал, наставлял, напоминал и следил за тем, чтобы мы помнили Бога посредством молитвы, умного делания, и посредством исихастского метода боролись со злом. Обучая нас обязанностям монаха , он придавал большое значение этому практическому методу умной молитвы.
Поскольку его собственная жизнь была сплошным понуждением себя к молитве, он настаивал на том, чтобы и мы понуждали себя, сколько можем. И все это ради того, чтобы глубоко утвердить в уме и сердце Имя Господне, которое есть краеугольный камень всего духовного строения. Старец мне говорил: «Если ты возьмешь себе послушника, не учи его ничему, кроме молитвы. Молитва даст ему и благоговение, и устремленность к Богу, и внимание, и исповедь, и готовность к послушанию – все это ему даруем молитва».
Вся наука Старца состояла в том, чтобы мы вдыхали и выдыхали Имя Христово. Чтобы на нашем бдении мы часами сидели, низводили ум в сердце и дышали молитвой «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!»
Не знаю, есть ли сейчас такие люди (их, наверное, можно пересчитать по пальцам), которые и сами так трудятся, и других учат этой богопросвещенной, спасительной науке, действительно обновляющей, воссоздающей и исцеляющей душу молящегося. Душа человека, и особенно монаха, остается больной, если эта наука ему известна, но не применяется на деле.


Бывало, что, когда я молился, ум не встречал абсолютно никакого препятствия и, как пуля, с невообразимой и непостижимой скоростью летел ввысь и прикасался к тому, что превосходит вещественную природу. А иногда я чувствовал, как молитва не может подняться выше пот олка. Недоумевая об этом, я спросил Старца:
- Старче, иногда бывает, что у меня не получается молиться, мой ум не может подняться выше крыши келлии. Почему так? Почему я чувствую это препятствие?
- Это бесы, дитя мое, которые невидимо находятся рядом. Это они препятствуют тебе по попущению, по домостроительству Божию, ради науки, которой, возможно, тебя обучает Бог для твоей опытности.
И еще он мне говорил:
- Дитя мое, посмотри, как поступает моряк. Когда дует ветерок, он без труда идет вперед под парусами. Однако если случится безветрие, штиль, он берется за весла. И тогда он трудится, потеет, но все же продвигается вперед. Так и мы. Когда приходит благодать Божия, тогда Иисусова молитва говорится сама собой. Однако когда, по домостроительству Божию, благодать удалится, мы должны взяться за весла, подвизаться, показать наше произволение.


Старец был очень строг. Он хотел сделать своих послушников достойными монашеского звания. И поэтому говорил мне: «Дитя мое, дело не в том, чтобы уйти из мира и где-нибудь постричься, надеть рясу, принять схиму и тем самым как бы стать монахом. Нет, дело не в этом. Монахом будет тот, кто уйдет из мира, найдет наставника, останется жить с ним, храня ему верность, и почувствует молитву. Если он не почувствовал молитвы, если он не имеет ее внутри себя, если он не приобрел непрестанной молитвы, то он не монах. Если он не молится постоянно или не старается хотя бы приблизиться к этому, то нельзя и подумать, что это монах, монахом он не стал. Внешне – стал, а внутренне – нет.
Человек двояк: он состоит из внешнего и внутреннего, тела и души. Он одевается и снаружи и внутри. И обнажается снаружи и внутри. И питается вещественной пищей и духовной. Если человек не изменится внутренне, то наружность – это ничто. Не очищайте наружность чаши, оставляя ее внутри немытой. Вымой чашу изнутри – и снаружи она будет чистой. Вымой себя внутри, наведи порядок внутри себя, в помыслах и во всем остальном – и увидишь, что и внешние твои действия будут правильными».
Так слово Старца укрепляло нас в подвиге молитвы.


Он нам также говорил: «Когда человек станет усердно заниматься молитвой и немного преуспеет в ней, поначалу призывая Имя Иисусово вслух, тогда ум начнет постепенно избавляться от парения, от рассеяния во все стороны. Ибо от устного призывания он уже почувствует сладость молитвы. Ум в этом состоянии начинает овладевать Именем Христовым. Насколько уменьшается парение, настолько молитва делается достоянием ума. А когда ум приобретет всю молитву, тогда начинает открываться сердце и принимать низводимую в него молитву. Спустя годы, после всеобъемлющего понуждения себя, то есть понуждения всего себя на все подвиги аскезы, сердце принимает всецелую молитву и занимается ею непрестанно. Тогда возникает особое сердечное состояние: сердце по-царски овладевает молитвой и владычествует над страстями. Господствует некий мир (греч. «ирини») и подчинение всего правлению Христову, Который царствует посредством Своего Божественного Имени».


Согласно правилу святых отцов и нашего Старца, молитва была главной заботой братии. И Старец, и все братья старались творить молитву непрестанно. Занятие умной молитвой было долгом послушания. Молитва была авангардом, оружием, щитом, была фундаментом, залогом того, что продолжение воспоследует. То есть в будущем должна была укрепить братию своими плодами. Иисусова молитва была ля нас первостепенной добродетелью и целью жизни.


Как-то Старец сказал одному из братьев нашей общины:
- Говори, дитя мое, молитву. Я не слышу, чтобы ты ее говорил.
- Ну, Старче, неужели теперь, после стольких лет монашеской жизни, я буду говорить ее вслух? Мне стыдно.
- Стыдишься, что ты, будучи монахом столько лет, будешь говорить молитву вслух? То есть что ты как бы опустишься на ступеньку ниже в духовном смысле? Потому что молитва вслух тебе кажется способом для новоначальных, а ты считаешь себя продвинутым? Позор тебе! Это тщеславие и гордость! Стыдно должно быть тогда, когда мы не говорим молитву, когда ум наш блуждает там и сям, кода рот наш совсем не закрывается от разговоров. Разве не это стыдно? Вот что стыдно! И в глазах Бога, и в глазах людей.


Некий брат творил Иисусову молитву непрестанно. Его ум и сердце желали извещения о природе всего сущего и о сладости рая. И хотя благодать Святого Духа бывала с ним по временам, однажды она посетила его особым образом. В один из дней, после долгого устного призывания Имени Христова, внезапно он пришел в восхищение и, когда вскоре упразднились его телесные чувства, он осознал, прочувствовал язык, которым творение славословило Творца. Глаза этого брата, как душевные, так и телесные, открылись настолько, что он стал видеть все совершенно иначе. Но как именно, этот человек объяснить не мог даже самому себе и не мог это описать хотя бы в малейшей степени. Все, что он видел и слышал, было каким-то странным, связанным со сверхъестественным. Поющие птички, распустившиеся цветы, цветущие и благоухающие деревья, солнце, сияющий день – все они говорили о Славе Божией. Брат видел это, как если бы видел рай. Совершилось откровение, некое приоткрытие, явление некоего таинства, которое столь сокрыто от нас, что мы не видим обычными глазами этих духовных реальностей. Всякое дыхание да хвалит Господа! (Пс.150,6) Как животное царство, так и растительное говорили о славе, о величии, о красоте и великолепии Бога. Брат удивлялся, изумлялся, но не мог говорить. Глаза источали слезы – не из-за грехов, а из-за красоты Божией. Кака могло сердце вынести это откровение прекрасности Божией?! Но ведь и для Адама весь рай был неким созерцанием, одним из созерцаний Бога. Радовался его дух и веселился, когда он вникал во всякое создание и слышал его голос, воспевающий Бога.
Подобное случилось однажды и со святым Нектарием Пентапольским (Эгинским чудотворцем). Когда он пребывал в своем монастыре на острове Эгина, монахини попросили его истолковать, что значит стих «Всякое дыхание да хвалит Господа». Он ответил: «Я вам объясню, подождите». И однажды ночью, когда они совершали бдение во дворе и святой чуть-чуть отошел от них, чтобы самому творить молитву, монахини на какое-то мгновение, сверхъестественным образом, так что не могли этого объяснить, услышали, почувствовали, ощутили все творение рокочущим в едином дыхании единым гласом. Только тогда они поняли, как истолковываются слова «Всякое дыхание да хвалит Господа». Все творение единым дыханием хвалило Господа, Творца и Создателя своего!
Старец учил нас Иисусовой молитве и говорил: «Без Иисусовой молитвы, без трезвения, без усердия, без порядка, без такого священного отношения к порядку, какое у нас есть к Евангелию, мы не сможем приобрести ничего из того сокровища, о котором говорят отцы-исихасты».

[Gulnar Bek Man]

Лесник - егерь. вы -Паисий Святогорец.

[Лесник]

Глава «Послушание» » из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):


«Старец Иосиф (Исихаст) подвизался крайне сурово, лишь в житиях великих святых можно встретить такие подвиги. Однако этот великий подвижник подчеркивал, что послушание имеет для нас большее значение, чем любой иной подвиг. Он говорил: «Молитва проистекает от послушания, а не послушание от молитвы. Оказывай послушание теперь, и тогда к тебе придет благодать».

Старец нам объяснял и подлинный смысл послушания, говоря так: «Святые отцы учат пребывать в высочайшей из добродетелей – послушании, чтобы мы стали подражателями Иисуса. В этом цель их учения. То есть они хотят, чтобы послушанием мы очистили ум от различных страстей, очистили себя от страсти угождения собственной воле и через это получили Божественную благодать. Главная цель ученика, с которой он идет к Старцу и оказывает ему совершенное послушание, состоит в том, чтобы Старец, горя любовью Христовой, передал ему богатство своей добродетели».

Сказал он мне и следующее: «Знай, что ни умная молитва, ни Божественное Причащение, ни бдение, ни иной какой-либо подвиг не спасает монаха так, как послушание. Если ты оказываешь послушание, то годишься для рая. Если не оказываешь послушания, то, хотя бы ты и причащался, и служил литургию, и творил умную молитву, тебе уготован ад. Здесь не существует среднего. Оказываешь послушание? Даже если ничего другого ты не сделаешь, будешь в раю, ибо подражаешь Христу, Который оказал послушание Своему Отцу. Все, что делается по своей воле, без послушания, забирает себе диавол». Вот что он мне сказал. И я сохранил это как догмат. И теперь я передаю это моей общине.

И еще он нам говорил: «Если монах не берется крепко за послушание и Иисусову молитву с самого начала, то восплачь о нем. Слепым он родился – слепым умрет. Жаль только денег, потраченных на проезд до Святой Горы. Тот, кто примешивает свою волю к воле Старца – прелюбодей. Одним словом, непослушный монах – это сын диавола».

И он нам объяснял, что только когда человек сокрушит свою гордость, он сможет заложить основание для своего духовного здания. Ибо присутствие гордости не дает Божией благодати оставаться в человеке. И единственный способ искоренить зверя гордыни – это послушание, отсекающее своеволие.

Еще он меня учил, что тот, кто не оказывает послушания, требует его от других. Также он говорил:
- Если мы не оказываем послушания одному Старцу, значит, будем его оказывать многим старцам.
- Старче, что ты имеешь в виду? – спросил я его.
Он ответил:
-Вот что я имею в виду, дитя мое. Если мы не оказываем послушания своему Старцу, мы будем его оказывать многим старцам: многим желаниям, многим бесам, многим страстям. И во всем этом мы совершенно запутаемся. Оказывая послушание одному Старцу, мы оказываем его Богу. Ибо без послушания ради любви Христовой, без послушания с жертвенностью не может человек проявить самоотречения и своей любви к Богу. Когда мы начинаем жить по своей воле, каждое желание и каждое послушание какой-нибудь страсти становится для нас старцем, и тогда нами руководит уже он. Поэтому мы и видим сейчас послушников, которые не почитают своих Старцев.

Как-то раз, дитя мое, я возвращался на корабле из Дафнии в наш скит. Со мной плыл игумен одной обители, которого я знал. И я видел. Как его послушник говорил, говорил, говорил своему Старцу, а тот, бедный, выслушивал все молча. Послушник делал ему замечания, обличал его и противоречил, а тот, будучи опытным, молчал. Печалился, но молчал. Конечно, он не хотел опозорить своего послушника перед множеством отцов, бывших на корабле, и поэтому молчал. Я смотрел на него, огорчался и думал: «Ох, что приходится переносить сейчас этому Старцу от своего послушника!»

И я сам, дитя мое, однажды плыл из скита в Дафнии со своим послушником. Его рот ни на минуту не закрывался: он говорил то с одним, то с другим. Когда мы высадились в Дафнии, я ему сказал: «Ты совершенно не закрывал рта». – «Прости, Старче». – «Какой толк теперь от этого «прости»? Твой язык столько сказал в присутствии твоего Старца, что можешь принять мои поздравления за свое полушание».

Таковы награды непослушных послушников. Добрый же послушник экспрессом добирается до Престола Божия. Он не останавливается даже на мытарствах. Они далеко отступают от его пути, потому что им не за что в нем зацепиться. И правда, за что можно было бы его ухватить?

Хотя Старец сам был исихастом, он говорил:
- Хорошего послушника я ставлю выше, чем пустынников и исихастов.
- Почему, Старче? – спросил я как-то.
- Потому что исихаст исполняет свою волю, живет, как сам хочет. Кто ставит ему препятствия? В чем его затруднения? Ни в чем. А хороший послушник пришел исполнять не свою волю, а волю своего Старца. Все затруднение состоит в своей воле, ибо послушанием ограничивается, стесняется ее свобода. Свобода – это царство человека. Отними у него свободу – и он становится животным, становится пленником, становится узником. Но послушник, становясь узником здесь, на земле, узником в смысле отсечения своей воли, становится свободным душой и свободно пройдет узкие врата, вход для него открыт. Это видели и святые отцы в видениях: чин послушников, этих славных подвижников, был увенчан дважды. Авва Моисей Мурин сказал: «Бегите, чада, туда, где есть послушание. Туда, где существует свобода, где дорога открыта, где любовь, согласие, мир, благодать, милость».

Это и многое другое, сказанное Старцем нам, молодым монахам, жившим у него, служило краеугольным камнем, прочным основанием для всего дальнейшего. Если бы у нас не было этих наставлений Старца и мы, со своей стороны, не следовали бы им, не осуществляли их на деле, у нас абсолютно ничего не получилось бы.


Когда человек не имеет самоотречения и не отрекся от своей воли, он страдает, все время на его пути возникают преткновения. То одно у него виновато, то другое его колет, то третье ему досаждает, то четвертое его задевает. Когда же монах отречется от своей воли и исполняет волю Божию – тем, что оказывает послушание Старцу, - тогда он живет счастливо. Он делается подобным малому ребенку, младенцу. Он становится духовным младенцем, нет у него никакого огорчения, никакой заботы о своем спасении, он ощущает большую легкость, чувствует себя очень счастливым. Он спит и просыпается, как малое дитя. Ребенок, конечно, ведет себя так из-за младенческого ума, в нашем же случае монах младенчествует злобой (см.1Кор.14,20).

Это мы познали на деле. Когда мы жили со Старцем, мы были сущими младенцами. Я был совершенно счастлив. После первого периода, после битвы за то, чтобы остаться и удержаться на монашеском пути, вся остальная жизнь была праздником. У нас были, конечно, телесные труды, но я все равно был очень счастлив, в душе у меня были радость и мир. Ни смерть меня не беспокоила, ни Суд Божий. И я так ощущал эту жизнь, что просил Бога о том, чтобы, если возможно, уйти мне сейчас. Просил, чтобы Он забрал теперь, пока я пребываю в послушании, пока я чувствую себя так. Потому что я знал: в будущем, когда уйдет Старец, начнутся заботы, своя воля, я буду жить по своим представлениям, со своей ответственностью, со своими мыслями, мне некого будет слушаться, и я буду за все отвечать сам. А сейчас, когда я все делаю по благословению Старца, какой будет с меня спрос? Все это означает несомненное, гарантированное спасение. И происходит так потому, что человек отрекся от своей воли и теперь воля Божия - это и его воля: он делает то, что хочет Бог.

Пребывая в этом состоянии, я однажды спросил Старца:
- Почему, Старче, я не озабочен своими грехами, мыслями о своем исходе, о прохождении мытарств? Когда я молюсь, я стараюсь представить себя во время Второго Пришествия слева от Судии, ибо я должен скорбеть о многих своих грехах. Но у меня не получается, меня как-то само собою, свободно и непринужденно влечет направо. Может быть, это прелесть?
- Ну ты даешь, дурень! Разве ты этого не понимаешь?
- Не понимаю.
- В тот момент, когда ты, послушник, переложил весь свой груз на мои плечи, тебе стало легко. За что же ты будешь оправдываться, если ты все возложил на меня, если все взял на себя я, а ты – свободен? Как тебе после этого не пойти направо? Что тебе может в этом воспрепятстовать? А если бы ты исполнял свою волю, то груз был бы на тебе и ты не чувствовал бы того, о чем говоришь.
- Да, Старче. Просто я знаю только то, что заслуживаю левой стороны, а правой не заслуживаю.
Но Старец был прав, потому что мы ничего не делали, не спросив его.
И была у меня радость. Благодаря послушанию у меня не было помыслов.
- Почему, Старче, у меня нет помыслов?
- Потому что ты свой груз отдал нам.

Мы жили как странники, ожидая, когда уйдем. Смерть мы вменили ни во что. От многих трудностей и телесной немощи у меня появились признаки туберкулеза: тяжесть в груди, сильный жар. Но меня совершенно не заботило мое здоровье. Я заботился лишь о том, как угодить Старцу и как я уйду из этой жизни. Когда послушник угождает Старцу, он угождает Богу. Какие еще могут быть вопросы? Послушник угождает Старцу своей духовной жизнью и чем больше преуспевает в духовном совершенствовании, тем больше угождает. И таким образом получает благословение Божие.


Как-то раз Старец намеренно грубо отправил одного своего послушника исполнить некую работу. Тот, как всегда, ответил «буди благословенно» и пошел выполнять. Тогда Старец сказал сидевшему рядом отцу Ефрему Катунакскому:
- Насколько же угодно Богу и насколько угодно Старцу, когда послушник говорит «буди благословенно»!
И произнеся это вполголоса, так, чтобы не услышал уходивший послушник, Старец перекрестил его и опять же тихо сказал ему вслед:
- Бог да благословит тебя!
Какой бы наказ ни давал мне Старец, я думал только о том, как его выполнить. В этом мы были очень внимательны.

Я оказывал послушание и старцу Арсению. Как-то, когда я был еще новоначальным, мы сажали с отцом Арсением лук. До этого мне никогда не приходилось его сажать, но я знал, как он растет. Вначале я сажал как положено: корешками вниз, а перышками вверх. Отец Арсений мне сказал:
- Разве так сажают лук, криворукий?
- А как, старче?
- Перышками вниз, а корешками вверх.
- Буди благословенно.
Я посадил лук корешками вверх. И когда он все-таки вырос, то оказался превосходным. За послушание он вырос как надо. Так отец Арсений воспитывал меня.

В другой раз Старец Иосиф послал меня с одним из братьев собирать виноград. Целый день мы срезали гроздья и, само собой, ни одной ягоды не положили себе в рот, поскольку Старец не дал на это благословения. Монах, хозяин виноградника, говорил нам:
- Кушайте, отцы, есть благословение.
Но мы отказались. Он восхищался нами и говорил:
- Вот это да! Какие послушники у Старца Иосифа!
И отцу Ефрему Катунакскому он позже с удивлением рассказывал:
- Слушай, отец Ефрем, какие послушники у Старца Иосифа! Целый день они резали виноград и ни одной ягоды не съели! Я им говорил: «Кушайте, отцы, есть благословение». А они отвечали: «Прости, старче, сейчас не время еды».
И действительно, мы ни на гран не отступали от наказов Старца.


Мы научились от нашего блаженного Старца не думать сверх того, что думать он, не помышлять иначе, чем помышляет он сам. Этому он научил нас очень просто. Я, убогий, привил себе это и говорил: «Если я не осуществлю на деле то, чему учусь, - я проиграл. А если я проиграю, кто исправит положение? Если человек уйдет из жизни, кто сделает за него то, что мог сделать только она сам?»

Здесь требуется духовная находчивость. Здесь необходимо быть наготове. Я старался смиренно и просто следовать за Старцем, думая так же, как думает он, веруя в то, во что верует он, размышляя о том, о чем размышлял он, насколько это было для меня возможно. Я верил, что слова его – это золото и бриллианты. Я неуклонно придерживался его советов. И говорил себе: «Другого духовного наставника мне в моей жизни не надо».

Что такое возражать Старцу мы не знали. Это нам было совершенно неизвестно. И еще я старался, чтобы кредо Старца было моим собственным кредо. Никогда я, по благодати Божией, не совершил преступления, возымев в своем помысле нечто отличающееся от кредо Старца. Ибо я чувствовал, что только так могу быть послушником. Я не хотел им быть только внешне, исполняя лишь различные послушания, работы и данные мне поручения. Такое послушание я считал только телесной необходимостью. Я хотел быть послушником душой, духом, всем своим существом. Я чувствовал. Что только по молитвам Старца и по молитвам моей матери я смогу стать таким, каким должен быть подлинный послушник по Богу. Поэтому, когда Старец принимал какое-нибудь решение, я был с ним полностью согласен.

Когда в начале моей монашеской жизни диавол приводил мне на ум помыслы, воспоминания, любовь к родителям, я говорил: «Как я могу разделить свою любовь на две части – между Богом и родителями?» Я это считал прелюбодеянием по отношению к Богу, поскольку Старец нас учил, что прежде всего мы должны любить Бога и эта любовь должна быть неделимой. Ибо Он – наш единственный Отец, в самом глубоком смысле этого слова, Которого мы должны возлюбить. А мать наша – конечно, Пресвятая Богородица. Я чувствовал потребность быть искренним пред Богом, Который знает мое сердце, чувствовал, что всю свою любовь без остатка должен отдать Ему.


Мы имели наставление от Старца быть искренними пред Богом и перед ним самим. Он имел в виду чистую и откровенную исповедь. Такой и была наша жизнь рядом с ним. Я старался, со своей стороны, быть совершенно открытым для его глаз, быть понятным для него, ничего от него не скрывать, даже мельчайшего помысла. Я знал, что если оставлю в себе что-то сокрытым, то буду чувствовать это как духовное прелюбодеяние.

Помыслы должны были быть совершенно чисты. Я старался не оставлять в себе ничего, что было бы неизвестно Старцу. Как у меня проходит бдение, как у меня с помыслами, каковы отношения с отцами, что с рукоделием – все это он должен был знать. «Ибо, - думал я, - если с первых дней своего послушания я не положу доброго начала, то не буду иметь и доброго конца».

По молитве Старца, это способствовало тому, что я чувствовал сильную радость и совершенно не ощущал бремени вины и ответственности. Была такая душевная легкость, я так ясно видел все даже телесными глазами, что по неопытности задавал себе вопрос: «Что это со мной происходит?» Я спросил Старца:
- Старче, я все вижу очень ясно. Что это такое?
- Это – часть плода послушания.
Меня совершенно не заботило даже мое спасение, я чувствовал, такое упокоение, что говорил себе: «Даже если я уйду прямо сейчас, что мне сказать Богу? Мои грехи? Я их исповедал. Все, что во мне, Старцу известно. Все, что я сделал, я сделал по послушанию». При этом я не чувствовал, чтобы у меня мелькнул помысл тщеславия, ведь я знал и верил безусловно, что все это – по молитвам Старца и нет в этом ничего моего. Я ложился спать и чувствовал такое спокойствие духа, что спрашивал себя: «Что со мной происходит?»

Если, однако, послушник не откровенен, не искренен, не обнажит всего себя полностью в чистой исповеди, не откроет перед Старцем всю душу, то он не сможет положить доброго начала и поэтому не может ожидать доброго конца.
Когда мы оставляем в себе все, что сеет диавол, все, что рождают страсти, все, что исходит от ветхого человека, и не выносим это наружу, чтобы очиститься, а без разбора сохраняем это в сердце, в душе и все это в себе перевариваем, тогда мы не способны правильно подвизаться. Не может тогда душа человека обладать драгоценным здоровьем. А когда мы говорим «здоровье души», то имеем в виду ее спасение.

Когда желудок не может переварить пищу, он испытывает потребность извергнуть ее вон. Если он ее не извергнет и при этом примет еще порцию, то и новая пища окажется испорченной, а болезненное состояние только ухудшится. Если же, однако, извергнуть нездоровую пищу и выпить, скажем, горячего чая, то желудок очистится и все, что мы в него поместим затем, пойдет нам на пользу. Когда человек исповедует все, что у него на душе, тогда он извергает из себя то нездоровое, что есть внутри. Затем душа очищается слезами покаяния. И после этого дается чистая пища: благодать Божия, просвещение Божие, светлые помыслы – и все это делает человека здоровым. Поэтому прежде всего надо зачать и родить страх Божий, и этот страх, как свет, приведет к доброму началу, духовно воспитает и просветит, как устроить своего внутреннего человека.

Старец нам говорил: «Ты видел монаха, которого постигло падение, который стал дезертиром? Это с ним случилось оттого, что он скрывал свои помыслы. Он не открывал их – и они его погубили, как губят змеи. Только что вылупившиеся змееныши – маленькие, но если ты не прогонишь их, они вырастут и у них появится яд. Один из них тебя ужалит, и ты умрешь. Видел человека в прелести? Это с ним произошло из-за помыслов».
Старец нам рассказывал о некоторых людях, которые скрывали свои помыслы и из-за этого пострадали, впали в прелесть. Нередко такие люди кончали жизнь самоубийством, потому что верили, что им является ангел, тогда как это был бес. А прелесть состояла вот в чем: «Не говори это Старцу».

………………………………………………………………………………..


Глава «Духовные плоды» » из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):

«Наш труд состоял в многочасовом бдении, молитве по четкам, поклонах, чтении, созерцании, исповеди, искреннем откровении помыслов, а также рукоделии и других работах. По субботам и воскресеньям у нас была Божественная литургия и мы причащались (прим.: Данный отрывок описывает жизнь общины во время Великого поста. Поэтому здесь говорится о Божественной литургии по субботам и воскресеньям, согласно великопостному уставу). Молчание – полное, совершенное. Особенно мы, молодые, совершенно не дерзали беседовать между собой, не было и следа празднословия. Все это стало для нас краеугольным камнем. Наша жизнь была освященной, прекрасной с духовной стороны. И воздаянием за эти труды, конечно по молитвам Старца, была благодать.

Мы старались строго соблюдать наказы Старца об Иисусовой молитве вслух, о внимании к помыслам, о молчании. И что в результате происходило? Если брат все это соблюдал, можно было видеть, как он орошал землю слезами, даже когда шел по естественной нужде. Он шел спать – память смертная становилась у изголовья. Чем бы он ни занимался, ум внимал духовному. Вот плод послушания!

Итак, прилагал ли этот человек труд, когда плакал, когда текли слезы? Нет. Эти слезы, бывшие, в сущности, духовным веселием, приходили потому, что человек не мог удержать внутри себя благословения Божия. Или, скорее, не мог скрыть созревшего плода, принесенного трудами послушания.
Я помню, что, когда я был новоначальным, изредка приходили письма от моей матери. После того как послание проходило цензуру Старца, он мен говорил: «Возьми-ка, почитай его и ты». И прибавлял: «Напиши ей пару слов». И я писал: «Мы здесь, мама, не умываемся водой. Мы умываемся слезами. Плачем – и так омываем свои лица».

Я никогда не забуду случившееся со мной страшное (прим.: Слово «страшное» употреблено здесь в значении «великое, приводящее в трепет»), исключительное происшествие, бывшее, конечно, по молитвам Старца Иосифа.
Я был тогда еще послушником - в годы беззаботности, о которых часто вспоминаю. На первой седмице Великой Четыредесятницы мы жили отдельно друг от друга. Из-за усиленного подвига, из-за многих трудов я очень исхудал и ослаб, сильно болело в груди. В пятницу я вышел в пустыню, на скалы, один и собирал траву.
Я говорил Иисусову молитву вслух, когда вдруг услышал некое тихое псалмопение, почувствовал радость и у меня случилось, не знаю как, некое восхищение ума на Небо. Конечно, Божественное не передается человеческим языком. Вот все, что я могу сказать немногими словами: ум мой был захвачен, и я оказался в ангельском месте, посреди ангельских чинов, конечно, без тела, одной душой, одним умом. Там ангелы пели вокруг Престола Божия, и я тоже славословил Бога. Я пришел в то состояние, которое бывает, когда человек умирает и душа его идет на Небо, когда мы переходим в иную жизнь. Я пребывал в каком-то изумлении, в неизреченной радости.
Это состояние длилось немногие минуты. Это было такое наслаждение, радость и блаженство, что если бы оно продолжалось хотя бы десять минут, то вряд ли я сохранил бы рассудок! То есть, рассуждая по-человечески, вряд ли душа моя осталась бы во мне, что-нибудь случилось бы со мной, столь крепкой и сильной была благодать, сладость, блаженство, извещение иной жизни. Сейчас мой ум в замешательстве, и если я буду его принуждать сказать, что в точности со мной происходило, я его только утомлю. Это было неимоверно!

Поэтому говорят, что человеческое естество не может вынести сверхъестественного. Поэтому апостол Павел открывает нам: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор.2,9)
Я думал о том, что эта благодать часами и днями пребывала с великими отцами, потому они и не ощущали усталости, молясь всю ночь. Так святая Ирина Хрисовалантская (прим.: Преподобная Ирина Хрисовалантская (или Каппадокийская) – святая IX века, игумения Хрисовалантского монастыря в Константинополе. Ее память православные греки празднуют 28 июля) воздевала руки в молитве на закате солнца, а сестры опускали их ей на следующий день, когда Бог освещал и согревал ее лицо.
Боже мой! Что это было? Я на одно мгновение стал другим человеком. А представьте себе, каково будет в иной жизни, если в этом состоянии человек останется навечно! Поэтому апостол Павел сказал: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славой, которая откроется в нас»(Рим.8,18). Скорби, искушения, лишения – что бы ни претерпел человек ради любви Божией, все это совершенно не стоит вечных благ, уготованных Богом для претерпевших, и не может быть даже сопоставимо с ними.

Я был послушником, когда со мной произошел этот страшный случай. Я не был пустынником. Я жил со Старцем, имел заботы, терпел наказания. Ох как наказывал меня Старец! Нынешним послушникам даже во сне такое не может привидеться. Однако именно этот труд даровал мне такую благодать Божию.
Конечно, все это было достоянием Старца, от которого немного перепало и мне. Это были его молитвы, имевшие силу низводить благодать Святого Духа. У него было великое дерзновение. То, что он говорил, сбывалось. Мы это видели постоянно: Бог его слышал и посылал Свои благословения. Все это было плодом его трудов. Он посвятил всего себя Богу и предал всего себя подвигу. Мы слышим, читаем о подвигах святых, которые совершались во время оно. Однако этот человек имел такую же благодать и в наши дни. И как апостолы познали Христа и Его чудеса, так и я, живя рядом с этим человеком, своими глазами видел и познал вещи, о которых мы читаем только в книгах.
Итак, кто понудит себя к послушанию, молитве, молчанию, к исполнению духовных обязанностей, к трезвению, тот соразмерно приложенным усилиям познает и благодать Божию, ибо «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же»(Евр.13,8).


В один из дней я делал печати для просфор, и наступил час, когда нужно было остановиться, поменять воду, довести ее до кипения, погрузить в воду печать и затем пройтись по ней по второму разу. В это время мы могли делать еще что-нибудь. И когда я продолжал говорить Иисусову молитву вслух, молитва Старца подействовала таким образом, что я душой почувствовал себя так, как, должно быть, чувствовал себя Адам в раю до падения. Это было чем-то таким, чего никто не смог бы выразить. И достойно удивления, что я не говорил молитву умно, я говорил ее вслух, хотя и непрестанно. Я был один. Но если бы слышал рядом и другого брата, молящегося вслух, это мне помогало бы еще больше. Потому что, если бы я отвлекся и мои уста остановились, я, слыша его, начал бы молиться снова.
Несмотря на то что я был один, я исполнял наказ Старца о молитве вслух. Ибо мы верили, что его слова не пустые, но имеют значение и силу, и на основании этой веры исполняли его слова. Нас не волновало, рядом Старец или нет. Чаще всего его рядом не было. После 1953 года, когда мы переселились из малого скита Святой Анны, мы видели Старца обычно лишь в полдень, когда приходили на трапезу, вечером, когда клали ему поклон, и когда брали его благословение, чтобы служить литургию. И все. Но, пребывая одни, мы как бы имели Старца рядом с нами, поэтому продолжали делать все, что должно.

Иисусова молитва не прекращалась, и помысл не мог нас обмануть и начать бродить там и сям. Почему? Потому что, раз Старец сказал, мы должны были слушаться. Вот я сам зачем пришел сюда? Если бы не пришел слушаться, то сидел бы в миру. И если я пришел не для того, чтобы стать монахом – не по внешности, не по черной одежде, но внутренне, тогда зачем я вообще сюда пришел? С какой целью? Чтобы делать что? Изучать ремесло? Что мне здесь изучать? Я пришел сюда, чтобы изучить искусство из искусств и науку из наук. Мы все пришли, чтобы стать учеными в духовном, в монашеском смысле, а не в мирском.
Все это – истина. И кто хочет вкусить истины, должен предать себя определенному труду ради нее. А если не потрудится, не найдет ничего. И речь не о том, чтобы немного потрудиться, а потом остановиться, нет. Он должен продолжать. Главным образом, он должен понуждать себя, трудиться, сколько может, в Иисусовой молитве, днем и ночью, вдыхая и выдыхая Имя Божие.»

[Лесник]

Глава «Иисусова молитва и бесноватый юноша» из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):

«Когда мы жили в Новом Скиту, к нам пришел один бесноватый юноша. У него был бес публичной женщины. Когда он овладевал юношей, голос его становился подобным голосу блудницы. И он говорил вещи, о которых, по словам апостола, «срамно есть и глаголати» (Еф.5,12). Он был бондарем. Прожил он в нашей общине довольно долго и помогал нам, чем мог, когда мы работали.

Я работал в мастерской, делая печати. А он чинил бочки во дворе. На третий день он зашел ко мне и сказал:
- Отец, не научишь ли ты и меня делать печати? Эти бочки, которыми я занимаюсь- работа тяжелая. К тому же сидит во мне и этот – он не хотел говорить слово «бес», - который все время меня позорит.
- Я тебя научу, брат. Буди благословенно! Вот, смотри, делай так-то и так-то, вот инструменты, вот заготовки, образец перед тобой. Работай здесь, за этим верстаком. Только имей в виду, что здесь, в нашей общине, как видишь, никто из отцов не разговаривает, они все время творят Иисусову молитву.

Говоря это, я хотел, насколько возможно, избежать празднословия и рассеянности во время молитвы. Но и кое-что еще пришло мне на ум в то мгновение. «Интересно, - думал я , могут ли бесноватые творить Иисусову молитву?» Итак, мы взялись за рукоделие и молитву.
Не прошло и нескольких минут, как взбудоражился в нем бес. Парень покраснел, нахмурился. Внезапно – бах! Он пнул стол ногой, печать полетела в одну сторону, инструменты – в другую. Как только он не отхватил мне пальцы! Я схватил парня в охапку, чтобы он не упал и не ударился! Голос его изменился, и начались крики, сквернословие, угрозы, ругань.
- Заткнись, паршивый! Заткнись! Прекрати это бормотание! Что ты заладил одно и то же! Брось эти слова! Ты меня достал! Мне здесь у тебя хорошо. Чего тебе надо, что ты меня будоражишь? Я тебя сожру! Разорву тебя в клочья!
Я крепко его держал, чтобы он не упал. А бес его мучил. Наконец он его оставил и тот успокоился.
- Видел, что он со мной делает? – сказал этот бедняга. – Вот так я мучаюсь постоянно.
- Терпение, брат мой, терпение. Не обращай на него внимания. Все это не твое, чтобы тебе огорчаться. Ты заботься о молитве.

Мы закончили работу и собрались идти к Старцу. По дороге он меня спросил:
- Как вы совершаете по ночам бдение?
- Сейчас лето, и мы выходим с четками во двор. Там, на воздухе, мы часами совершаем правило и поклоны.
- И я буду читать Иисусову молитву по четкам. Не буду теперь петь. Теперь и я буду говорить эту молитву.

В то время как мы поднимались к Старцу наверх, я впереди, а он сзади, ему пришло в голову вот что.
- Отец! – сказал он.
- Что, Алексий?
- Можно, я помолюсь и о том, который у меня внутри, чтобы и его помиловал Бог?
И что его, беднягу, дернуло сказать это? Мгновенно бес им овладел, поднял на воздух и грохнул оземь! Аж земля задрожала. Улетела его торба, улетела скуфейка. Я опять схватил юношу, чтобы он не ударился обо что-нибудь и не убился. Голос его изменился и он опять начал:
- Заткнись, паршивый! Заткнись, говорю тебе! Что это ты говоришь? Какая еще милость? Никакой милости! Не хочу милости! Нет! Что я сделал, чтобы просить милости? Бог несправедлив! За малый грех, за какую-то гордость Он меня лишил моей славы. Мы не виноваты! Это Он виноват! Пусть Он кается, а не мы! Долой эту милость!
Сильно его бес потрепал и бросил, как тряпку. Я дрожал, слыша, что говорит бес. За несколько минут я на опыте понял то, чего не смог бы понять, прочитав о бесах тысячи книг. Спустя какое-то время Алексий пришел в себя, я надел на него скуфейку, и мы продолжили путь к Старцу.

Старец его принимал и говорил с ним всегда с большой любовью. И всегда при разговоре был спокоен. Он много молился о таких людях, ибо знал, какое мученичество они претерпевают от бесов. Нам он объяснял:
- Если мы, сталкиваясь с ними снаружи, так страдаем от помыслов и страстей, каие же мучения переносят эти несчастные, имея их день и ночь внутри себя?
И качая головой, печально заканчивал:
- Наверное, они проходят адские муки здесь. Но горе тем, которые не покаются, чтобы Бог их милостиво наказал тем или иным образом еще в этой жизни.
И затем он приводил слово одного святого: «Если ты видишь человека, который открыто грешит и не кается, и с ним не случается ничего печального в этой жизни до самого смертного часа, то знай, что истязание этого человека будет без милости в час Суда». И слушая эти слова Старца, мы со все большей симпатией глядели на брата, которого терзали бесы.

На службы в церковь этот брат не ходил. Он бродил по скалам с четками и кричал непрестанно Иисусову молитву. «Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Эхо разносилось по всей округе. Он узнал на опыте, сколь попаляет беса Иисусова молитва. И в это время как он, бродя по скалам, не переставая говорил молитву, друг менялся его голос и бес начинал кричать:
- Заткнись! Заткнись, сказал тебе! Ты меня извел! Что ты сидишь здесь, во дворе, что ты бродишь по скалам и бормочешь? Ступай с другими в церковь и брось это бормотание! Ступай и помоги Старцу! Ты его оставил читать одного! Он не может один вычитать всю службу, а ты схватил четки и бур-бур-бур. Что ты все говоришь и говоришь одно и то же день и ночь и не даешь мен ни на миг успокоиться? Ты меня достал, ты меня замучил, ты меня жжешь – разве ты не понимаешь?
А когда час искушения заканчивался, брат снова принимался за молитву с четками:
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя!
Он очень хорошо понял то, что. Как казалось диаволу, он не сможет понять. И когда мы видели, как он мучается, как он борется, как он терпит. Мы испытывали боль в душе, но одновременно была и надежда. Он прожил у нас немало времени и ушел в гораздо лучшем состоянии. Но больше мы его не видели. Только Бог знает, что с ним стало.»

[Лесник]

Глава «Отец Симон » из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):



«Старчик по имени Симон до монашества был портовым рабочим в Волосе. По утрам он обычно опохмелялся, выпивая ракию, и снова засыпал, чтобы проснуться на следующий день. Однажды кто-то пырнул его ножом неизвестно за что, перерезал ему сухожилие, и с тех пор он сгорбился. Милость Божия привела его на Святую Гору, где он стал монахом.
Он жил ниже той каливы, которую мы устроили в Новом Скиту и в которой упокоился Старец Иосиф.

Я служил тогда в церкви Святых Бессеребренников, в одноименной каливе. Отец Симон время от времени приходил к нам, и Старец кормил его. Однажды он пришел туда, где я занимался рукоделием, вырезая печати для просфор.
- Батюшка мой, как поживаешь?
- Присядь, отец Симон, присядь, побудь со мной.
- Отченька, сказать тебе кое-что?
- Скажи.
- Я раньше ничего не боялся. А сейчас бьют часы – и я вздрагиваю. Что-то нехорошее происходит.
- И чего же ты боишься?
- Вот именно: раньше не боялся, а сейчас почему-то вздрагиваю. Это достойно удивления. Знаешь, если я помру, то, когда ты об этом узнаешь, приди и подготовь меня к погребению.
- Отец Симон, давай сделаем так, чтобы было наверняка. Ты каждый день будешь сидеть на балконе, чтобы здороваться со мной, когда я буду идти в Святых Бессеребренников. А я буду здороваться с тобой, и так буду знать, то ты жив. Если же не увижу тебя на балконе, то пойму, что ты помер.
- Не стоит, ты и так все узнаешь.
- Но ты все-таки делай то, что я тебе сказал.
В общем, мы посылали ему еду, брал он кое-что и в других местах. Он сидел на балконе и кричал мне:
- Благословите, отченька!
- Благословите, отец Симон! Хорошо!

Наступил канун памяти святого Симона. Было 27 декабря. Пришел отец Симон к Старцу взять еду. Старец был прозорливым, поэтому сказал:
- Отец Симон, не ходи в Новый Скит, приходи сюда, я дам тебе поесть, дам тебе и большую чашу вина – и будет у тебя все прекрасно. Не ходи никуда.
Старец был очень сообразительным.
- Окажешь мне послушание?
- Хорошо, Старче Иосифе, я никуда не буду ходить. Хорошо.

Итак, в тот день взял он еду и пришел посидеть и пришел посидеть в нашем с отцом Феофилактом дворе. Перед этим мы все вместе пообедали у Старца и пришли в нашу каливу Святых Бессеребренников.
- Отец Симон, почему ты не идешь домой?
- Боюсь, отченька.
- Чего же ты боишься?
Старец, будучи опытным, понимал, в чем тут дело. Он старался устроить все с отцом Симоном так, чтобы смерть не застала его пьяным. Он знал его слабость, и поэтому говорил ему:
- Не ходи ни к кому в Скит! Не ходи ни к кому в Скит!
Вскоре мы отправились поспать два-три часа перед бдением. И отец Симон ушел. Тогда-то он, должно быть, и подумал: «Куда мне идти?» Забыл наказ Старца и отправился в Скит, чтобы развеять страх. Побывал у кого-то в гостях, там его угостили ракией: «Выпей одну рюмочку». И когда стемнело, отец Симон был уже пьян. Как ему добраться домой? Дали ему в качестве фонарика керосиновую лампу.
Утром прохожу я мимо его каливы, а отца Симона нет. Прохожу в полдень – был канун Нового года – его не видно.
- Старче, отец Симон помер.
- Да брось ты, откуда ты знаешь? Пообедайте и потом сходите посмотреть.
- Буди благословенно.
Мы поели и легли спать, думая после этого пойти. Но отцу Иосифу Младшему не спалось. Он поднялся и пошел к отцу Симону.
Калитка была отворена. Поднялся он на террасу – дверь в каливу также отворена. А за ней на полу лежал отец Симон. Видимо, идя с керосиновой лампой, он, будучи выпившим, упал, ударился головой и тут же умер. Как только не случился пожар!

Отец Иосиф рассказал все Старцу. Мы отнесли покойника в Скит. К счастью, была зима, стояла холодная погода, и мы оставили его на ночь в своей каливе. Переодели и ночью молились о его упокоении, а от тела уже исходил запах. Мы старались перебить его ладаном. На следующий день – третий после смерти – похоронили отца Симона. Вид у него был такой, будто он спал.

Старец сказал, чтобы мы отслужили по нему, бедному, сорокоуст. И начали мы служить о нем литургии. К середине сорокоуста является мне отец Симон, расстроенный. Я обнял его.
- Отец Симон!
- Отченька мой, отченька!
- Как тебе сейчас?
- Отченька, дела мои не очень хороши.
- Имей надежду! Мы отслужим по тебе сорокоуст – и будет тебе хорошо.
- Благодарю тебя, отченька!
- Мы тебе поможем.
На этом видение закончилось.
«В чем тебя застану, в том и сужу». Поэтому и сказано: «Стареют и умирают вместе с человеком страсти, которым он порабощен». И Бог попускает человеку умереть в этом, чтобы обнаружилось, чем он был пленен.

[Лесник]

Глава 13-я «Молчание» из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
( http://www.youtube.com/watch?v=eaTyeKSZFR4 )
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):


«Начал меня Старец посылать за пределы нашего Скита: в скит Святой Анны, в Новый Скит, в монастыри, - чтобы я относил туда вырезанные нами крестики, делал необходимые покупки, приносил нужные вещи, продукты, фрукты, относил пшеницу на мельницу, отправлял письма. При этом он наказывал мне не разговаривать:
- Когда ты выходишь из нашего двора, не разговаривай, держи рот на замке.
- Буди благословенно, Старче.
- Теперь, когда ты будешь всюду ходить, тебя будут спрашивать: «Откуда ты? Как тебя зовут?» Ты же не говори ничего.
Если бы я с кем заговорил, мне бы влетело. В то время ослушников приходило на Святую Гору мало, и отцам было любопытно узнать, откуда я. Увидев меня, они спрашивали: «Иноче, откуда ты? Кто твой Старец?» Я не отвечал, соблюдал наказ Старца.


Однажды мне довелось в такой ситуации встретиться с епископом, который впоследствии меня рукоположил. Это был восьмидесятилетний старик из Малой Азии, совершавший знамения и чудеса. До этого я ни разу его не видел. Старец Иосиф мне сказал:
- Возьми письма и спустись к морю, отправь их. Будь внимателен, не заговаривай ни с кем, не то я тебя просто убью, на части разорву. Так что смотри, заговоришь – пропал.
Я взял письма, пошел вниз, но баркас еще не пришел, и отцы бродили по пристани. Я
сказал себе: «Присяду-ка я под маслиной в тенечке, чтобы меня не заметили отцы и не стали со мной говорить, а не то влипну в историю». Я присел под деревом и стал тянуть четки.
Когда немного прояснилось, я заметил, как ко мне направляется какой-то батюшка, которого я раньше не встречал. Тук-тук своей палочкой. Я сразу понял, что это Владыка. Я отодвинулся подальше и спрятался за стволом маслины, но тропинка проходила рядом с деревом. Владыка меня увидел и пошел прямо ко мне. «Ох, как я теперь буду выпутываться? Ведь это Владыка», - подумал я. Он подошел и зацепил меня своей палочкой так, что не шевельнешься. «Ну все! – сказал я себе. – Вот это здорово!» Я опустил голову, схватился за четки: «Господи Иисусе Христе, спаси мя! Господи Иисусе Христе, помоги мне!» Что я ему отвечу? Старец Иосиф мне сказал, что, если уж меня слишком прижмут к стенке, я должен ответить: «У меня нет благословения Старца разговаривать». Это было моим последним козырем. Итак. Владыка стоял передо мной.
- Иноче, откуда ты?
Я ни слова.
- Кто твой Старец, иноче?
Молчу.
- Сколько тебе лет?
Не отвечаю.
- Как твое имя? У тебя нет языка? Ты немой?
Ничего не говорю.
- Как зовут твоего Старца?
Продолжаю молчать. А ведь со мной говорит Владыка!
- Ты со мной не будешь разговаривать?
Я – букашка рядом с ним, а он – архиерей. Мне стало его жалко. Я думал: «Он от меня не отстанет, будет говорить, будет меня непрестанно засыпать вопросами. Дай-ка я произнесу то, что Старец разрешил мне сказать в крайнем случае».
- Простите меня, у меня нет благословения разговаривать.
- А-а-а, у тебя нет благословения говорить. То есть если ты проголодаешься, то не скажешь Старцу: «Я голоден, дай мне поесть?»
Но все, что я мог. Я уже сказал. Владыка все понял, он увидел, что я не скажу больше ни слова, повернулся и ушел, отправился в свое путешествие. Откуда мне было знать, что спустя какое-то время он будет меня рукополагать?
Увидев баркас, пошел и я на пристань. Дал письма в руки капитану и убежал.
- Эй, иноче!..
Куда там! Я был уже далеко.


Однажды Старец мне сказал:
- Быстро бери свою торбу и ступай в Святую Анну, купи там хурмы. Скажешь: «Мне нужно двадцать килограммов хурмы. Сколько стоит?» Заплати и возвращайся. То есть считанные слова. Скажешь на одно больше – конец, тебе здесь не место. И если тебя угостят чем-нибудь сладким, ты это не должен есть.
Я – в панике, так что пот меня прошиб. Как я пойду? Что ждет меня там, куда я пойду?
Отправился. Постучал в каливу.
- Молитвами святых отец наших…
Вышел почтенный старчик, еле на ногах стоит.
- Добро пожаловать, иноче! Проходи!
Я зашел. Отцы меня приняли с большой любовью.
- Угощайся, дитя мое, возьми, это вкусно. Как тебя звать?
Они видели, как я юн, и решили, что меня надо накормить. Я отказался. Один из монахов спросил:
- Кто твой Старец?
Я опустил голову и молчал.
- Что ты хотел?
-Двадцать килограммов хурмы.
-Откуда ты?
- Двадцать килограммов хурмы.
Тогда они поняли: «У него повеление от Старца не разговаривать, не будем его принуждать». Они знали монашеские правила.
- Пожалуйста, бери, дитя мое.
- Сколько стоит?
- Столько-то.
- Возьмите.
-Возьми, иноче, и эту хурму, смотри, какая спелая, съешь ее.
Я отрицательно покачал головой.
- Почему ты ее не берешь?
Я опустил голову вниз. Они все поняли. Я взял свою торбу – и в путь. Пронесло! Я сказал себе: «По меньшей мере, не совершил преслушания». Лишь только подошел я к Старцу, начался допрос.
- Разговаривал?
- Сказал то-то и то-то.
- Ну хорошо.


В другой день он мне сказал:
- Хватай-ка свою торбу, насыпай пшеницы, закидывай торбу за спину и ступай на мельницу к Святой Анне. Там отдашь зерно, пусть они помелют. Но смотри, не разговаривай. Ты им отдашь пшеницу и спросишь, когда забирать и сколько заплатить. Ни одного слова ты не должен прибавлять сверх того, что я тебе сказал. А если прижмут к стенке, скажи: «У меня нет благословения говорить вам что-либо, кроме этих слов».
Я отнес. Там был один мирской человек, носивший скуфейку и подрясник, хотя и был мирянином. Я подошел к нему и сказал:
- Пожалуйста. Смелите мне эту пшеницу. Скажите мне, когда мне ее забирать и сколько это стоит.
-А ты откуда? Кто твой Старец?
- Возьмите пшеницу и скажите мне, когда мне ее забирать.
- Я с тобой разговариваю! – сказал он. – Откуда ты и кто твой Старец?
Я опустил голову, ничего не говоря. Отдал ему пшеницу.
- Когда мне прийти?
Он разозлился.
- Почему ты мне не говоришь, кто твой Старец?!
В конце концов он сказал мне разгневанно:
- Приходи в такой-то день.
Я ему сделал поклон и убежал. Здорово он на меня разозлился!
Такое со мной случалось постоянно. Но это было именно то, что всем нам и требуется.


Вскоре после того, как мы отделились от зилотов, Старец послал меня и отца Иосифа Младшего записаться в официальный список монахов. Семь часов пути пешком и два-три дня для дела. То есть мы должны были выйти на рассвете и прийти в Карею на закате. Старец нам сказал:
- Смотрите, не разговаривайте друг с другом. Запишетесь в список, в Карее выпишете удостоверения у представителя Лавры – и обратно. Между собой общайтесь только жестами, будьте внимательны. Иначе горе вам.
Мы забросили на спину торбы и отправились. Прошли перевал, увидели внизу Филофей, спустились, прошли Иверский монастырь, Пантократор, затем стали искать каливу, приписавшись к которой я мог бы избежать призыва в армию. После этого поднялись в Карею. После всех спусков и подъемов я еле держался на ногах. Брат меня подбадривал:
- Держись. Брат, скоро уже придем.
К вечеру мы успели добраться до Кутлумуша, чтобы там заночевать. Наступило утро, а я словно и не спал, таким был уставшим. Проснувшись, я сказал себе: «Где это я?» Я был мертвым от усталости. Мы пошли в Карею, и я еле переставлял ноги. Там мы оформили бумаги и записались куда надо. Отвечая на вопросы, отец Иосиф говорил нормально, а я, опуская голову, едва шептал. Прошло два-три дня, и мы пустились в обратный путь. По дороге брат говорил:
- Смотри, какая гора! Видишь этот монастырь? Он называется так-то.
Я кивал головой, ничего не говоря, не произнося ни единого слова. Брат был чуть старше меня, и поэтому первенство принадлежало ему.
- Хочешь воды?
Я отвечал кивком головы. Я действительно соблюдал полное молчание. И когда мы возвратились – тут же допрос у Старца.
- Малой, разговаривал?
- Нет.
Он посмотрел мне внимательно в глаза.
- Совсем не разговаривал?
- Совсем. Вашими молитвами.
- Совсем между собой не разговаривали?
- Ну, когда брат говорил, я кивал головой. Вот и все.
Старец так обрадовался, что обнял меня и поцеловал.
- Прекрасно, дорогой мой! У тебя это получилось!
Коль скоро он дал наказ, его надо было исполнить. И точка. Молчание? Молчание. Смерть? Значит, смерть. Не о чем говорить.
Что же касается брата, Старец знал, что тот будет разговаривать. Старец не считал нужным говорить с ним на эту тему. Он был старше и мог разговаривать, ответственность была на нем. Главное – что не было разговора между нами.
Думаете, молчать было легко? Требовалось понуждение себя, усилие над собой. Конечно, были помыслы, один, другой, третий, но слово Старца необходимо было соблюсти. Мы боялись нарушить наказ Старца, чтобы не огорчить Бога, не огорчить самого Старца, не разрушить наше послушание и, как следствие, молитву. Потому-то мы и не разговаривали.

Однажды я все-таки сказал несколько слов вопреки запрету Старца и получил от него нагоняй. Один иеромонах приходил к Старцу открывать помыслы и советоваться с ним. Я видел, что они хорошо знакомы, брал у него благословение, но не разговаривал с ним. Как-то раз он увидел меня на пристани и закричал:
- Отец Иоанн! Отец Иоанн! (Это было мое мирское имя, прошло всего два месяца, как я пришел к Старцу) Отец Иоанн, я был в Волосе и видел твою мать.
И я пошел на поводу:
- Вы меня простите, отче, но у меня нет матери. Пресвятая Богородица – моя мать.
Вот и все, что я сказал. Вернулся назад, а Старец меня спрашивает:
- Разговаривал с кем-нибудь?
- Разговаривал.
- С кем разговаривал?
- С таким-то отцом.
- Что ты сказал?
- То-то и то-то.

- Ну и ну! Ты это сказал?! Теперь ты увидишь, что я с тобой сделаю!
- Буди благословенно.
Я приготовился к грозе.
-Двести поклонов ты сделаешь сейчас, а остальное мы решим вечером, когда ты придешь на откровение помыслов.
- Буди благословенно. Двести так двести.
Затем я занялся работами вместе со Старцем.
- Сделай то.
-Буди благословенно.
- Сделай то.
- Буди благословенно.
- Наруби дров, бездельник.
- Буди благословенно, уже сделано.
Тут начал старец Арсений заступаться за меня:
- Слушай, Старче, я целый день празднословлю, и ты мне не даешь никакой епитимии. А послушник одно преслушание совершил, два слова сказал – и ты ему дал двести поклонов. Уж очень ты строг. Ты не должен быть таким строгим. Прости уж его. Всего за одно преслушание двести поклонов дитю! Так не годится. Не годится так.
То с одной стороны он к нему заходил, то с другой – и Старец наконец меня простил.
- Ладно, прощу его на первый раз. Но если это повторится, он заплатит и эту епитимию!
Но, по благодати Божией, такого больше не повторялось.


Наказ Старца хранить молчание меня спас! Наказ – не разговаривать, выйдя с нашего двора, кто бы к тебе ни подошел. Максимум, что дозволялось сказать: «У меня нет благословения». Соблюдая это слово Старца, я оставался в безопасности, сохранил себя.
Когда я подрос и Старец преставился, я стал чаще бывать за пределами нашего скита и понял, какой вред претерпел бы, если бы тогда разговаривал. И я сказал себе: «Спаси Господь твою душу, Старче! Ты меня спас!» Ведь тогда на Святой горе было мало молодых монахов, поэтому старчики подходили к каждому послушнику и интересовались, кто его Старец, где он монашествует, как его зовут, откуда он, - обычный монашеский разговор.
Если бы я останавливался и, не имея наказа Старца хранить молчание начинал отвечать, то обязательно, сто процентов, они бы меня отравили. Чем? Тем, что сказали бы: твой Старец в прелести. Сказали бы, что он подвизается неправильно, что он такой и сякой. Они разрушили бы во мне образ моего Старца. И тогда попробуй избавиться от помыслов!
Слухи об этом тогда ходили, но они не достигали моих ушей, потому что я не давал возможности никому говорить такие вещи, ведь я лишь произносил: «У меня нет благословения разговаривать». У них все внутри переворачивалось, но меня это не интересовало. Меня интересовало, чтобы слово Старца было соблюдено.
Как сохранило меня, как покрыло слово Старца! Только один его наказ я исполнил – и однако в этом было мое спасение. Когда, уже взрослому, люди мне говорили о Старце всякое, их картечь отскакивала от меня, потому что я уже хорошо знал, кем являлся Старец. Я уже был подготовлен и знал, что им отвечать. Глядя на них, я лишь печалился об их немощи. Заразить своими микробами они меня уже не могли, у меня был против них иммунитет – польза послушания, и я знал только, что они больны. Запутаться в их сетях мне было невозможно, ибо я уже мог правильно судить обо всем этом и дать им правильный ответ. Я знал, откуда исходит каждое слово. И таким образом эта опасность миновала, по благодати Божией и по молитвам Старца.


Поскольку Старец познал, какую огромную пользу приносит упражнение в безмолвии, он запрещал нам разговоры между собой, не позволял беседовать друг с другом. Только при крайней необходимости он разрешал нарушать молчание. Наша община не знала, что такое празднословие, у нас его никогда не было. Мы непрестанно творили Иисусову молитву. Говорили Старец и отец Арсений, мы же, молодые, друг с другом не разговаривали. В присутствии Старца мы не разговаривали никогда, особенно я не дерзал говорить с кем-либо из братьев, когда Старец был рядом. Это было бы то же, что положить голову на плаху. Но я молчал не столько из-за того, что он меня будет ругать, сколько потому, что не позволял себе этого сам. Говорить с братом, когда Старец рядом, - Боже упаси! Почтение к Старцу и бездерзновение были такими, что не позволяли нам делать ничего подобного.


За двенадцать лет, прожитых мною рядом со Старцем, только один раз случилось одному брату выйти за рамки. Он начал говорить другим, что им делать: «Здесь поставьте коливо, сюда поставьте столик». Старец терпел это, терпел, а тот все руководил. И вот однажды он опять начал говорить:
- Поставьте коливо сюда…
Бац! Старец ему чуть шею не свернул.
- Получи свое коливо! – сказал Старец.
- Простите! – ответил тот.
Днем я его увидел и спросил:
- Как ты, отец?
- Ох, что тебе сказать, Ефрем? Ночью я видел змея с огромной пастью, и он хотел меня проглотить. Когда он разинул пасть, чтобы схватить меня, я услышал голос Старца. «Берегись!» - крикнул он мне. И зверь пропал. Та оплеуха, которую я получил, - вот что это было. Ведь я проявлял своеволие. Я получил по морде, и на этом дело закончилось. Иначе я не избавился бы от своеволия. А теперь зверь, охотившийся на меня, убежал.
Чтобы Старец был рядом, а кто-то из нас командовал – для нас это было страшным делом, страшным нарушением правил. Такого у нас быть не могло.


Так же Старец не разрешал нам приносить в общину новости извне, рассказывать о ком-то другом, как он поживает, что делает. Мы не знали, что происходит за оградой нашего двора. Он строго наблюдал, чтобы не было празднословия. Осуждения же для нас вообще не существовало. Если кто-то пытался завязать разговор, Старец реагировал мгновенно: «Потеряешь благодать Божию, несчастный, и будешь затем биться головой об стенку. Что ты сидишь и судишь? Почему тебя это волнует? Здесь нет места вестям и новостям. Только вперед! Молчание и молитва! Ничего другого. Мы пришли сюда не для того, чтобы время провести. Диавол выжидает, не спит, рыщет там и сям, как лев, чтобы схватить, кого найдет в нерадении, в унынии, в рассеянности. Мы должны смотреть в оба». Так он следил, чтобы мы не празднословили и, прежде всего, не осуждали поступки какого-нибудь человека не из нашей общины. Но и друг друга мы не должны были осуждать. Такого наша община не знала. Из Старца нельзя было вытянуть слОва о ком-нибудь.


Отец Арсений, или потому, что уже был в возрасте, или потому, что был простодушным, иногда подходил к Старцу сказать что-нибудь о нашем брате или о ком-нибудь другом, о какой-нибудь узнанной им новости. За это ему крепко доставалось. За то. Что он по простоте своей иногда бывал несдержан на язык, Старец его поколачивал.
- Старче, ты видел там такого-то?
Только он начинал говорить подобным образом, Старец тут же давал ему по голове. Бац! Затрещина.
- Арсений, смотри, не празднословь! Читай молитву.
- Да ладно, дорогой мой, что я такого сказал?
- Того, что ты сказал, достаточно, чтобы лишить тебя благословения молитвы. Тебе этого мало?
- Прости.
Проходило немного времени.
- А такой-то неважно живет…
Бац! Старец давал ему оплеуху:
- Это осуждение! Ты опять за свое!
- Разве это осуждение?
- А что же это такое, осел ты этакий! Заткнись, закрой рот! Разве это тебя касается?
- Ах, дорогой мой, ты все время дерешься…
- Да если мы потеряем благодать, где мы ее потом найдем?!
Однажды Старец захотел почесать голову, а отец Арсений, испугавшись, поднял руки, чтобы защититься, думая, что сейчас опять получит затрещину. Отец Арсений бывал бит Старцем до самой старости.
Они были мужественными людьми, поэтому и достигли святости, поэтому и стал отец Арсений как Авраам.


Старец нас учил, какое это большое дело – молчание: «Самое совершенное приобретение – молчание, оно выше всех добродетелей». И еще говорил Старец: «Если мы возьмем весы и все добродетели положим на одну чашу, а молчание на другую, то молчание перевесит. Потому что, когда монах сознательно молчит, он будет молиться или пребывать в созерцании. Когда он молчит и молится, к нему приходит сокрушение, плач, слезы, умиротворение и тишина. И когда человек молчит, он не осуждает, не празднословит, не лжет, не клевещет, не говорит о том, о сем, о пятом, десятом, не слушает, когда другие говорят дурное. Вследствие такого молчания душа напитывается благодатью. С молчанием приходит плач, плач приносит слезы, слезы производят очищение, очищение удостаивает человека вИдения Бога. Безмолвник может увидеть Его в своем сердце ощутимо, увидеть вещи, которые никогда не сможет представить себе тот, кто открывает рот и разговаривает».
Не могли мы после такого наставления усесться и празднословить, осуждать, свободно разговаривать в присутствии Старца. Такого у нас не было. И подтверждается это тем, что никогда мы, братья общины, не соблазнили один другого, никогда друг друга не огорчили.
Старец нам говорил: «Когда вы видите посетителя, убегайте», - и где бы мы ни находились, мы прятались по норкам. Увидев, что кто-то пришел посетить нашу общину, мы, молодые, исчезали. Нас никто не видел и мы никого не видели. Старец так тщательно нас охранял, что не позволял нам ни показываться чужим на глаза, ни видеть самим пришедшего человека. Казалось бы, что мог нам сделать какой-то посетитель? Но Старец никому не разрешал даже увидеть его. Мы никогда не видели никого, кроме отцов. Самое большее, мы могли заметить, что какой-то человек пришел. После этого он для нас не существовал. Он разговаривал со Старцем, с отцом Арсением – прекрасно! – и уходил. Мы его не видели. Благословенной была та жизнь! Просто прекрасной!
Старец настаивал на такой тактике, потому что Авва Исаак Сирин учит: «Не только речи мирских людей причиняют вред безмолвникам, но даже и вид этих людей».
Все это, хотя и может показаться преувеличением, если не ошибкой, было чрезвычайно полезно. Это стало для нас краеугольным камнем, прочным фундаментом, на котором было основано все. Потому что если бы мы так не поступали и не было бы таких наставлений и требований Старца, мы не смогли бы приобрести духовную устойчивость.
Многие прошли через общину Старца, но не остались в ней. Они не смогли соблюдать наши правила и вести такой же образ жизни.


Как прекрасна была эта жизнь! Никаких забот! Я совершенно не знал, что происходит в миру, за пределами каливы. Понятия не имел. Старец нам не позволял этого знать. Пропадает мир, не пропадает, куда катится – меня это не касалось. Мы ни о чем не ведали. Знали только, как нам вместе жить. И Бога. Ничего другого мы не знали.
Чтобы нам поговорить, чтобы сказать хоть слово брату, нужно было хорошенько все взвесить. Помысл мне говорил:
- Скажи это.
- Ну, допустим, я сказал. Есть в этом необходимость? Нет.
- Но ты все-таки скажи.
- Раз нет необходимости, не скажу.
Да, я стал немым – и мне не о чем было разговаривать. Я говорил только со Старцем и с отцом Арсением. И хотя мы хранили молчание, между нами была большая любовь. Неимоверная любовь. Один за другого приносил себя в жертву. Внешне казалось, что я не разговаривал со своим братом, но в душе я мысленно его обнимал.


Как-то раз пришел мой бывший духовник, отец Ефрем. Отец Иосиф Младший разговаривал с ним, они обсуждали последние новости. И хотя мой духовник был тем, кто в миру помог мне избрать монашеский путь, для меня он был совершенно…нет, не посторонним, а посетителем, с которым мне не стоило обмениваться ни одним словом. Если у меня есть Старец, то о чем разговор?
Старец заметил:
- Малой, смотри, сколько уже разговаривает отец Иосиф с твоим бывшим духовником.
- Я говорить с ним не буду.
- Да я знаю, что ты не будешь.
Старец все знал, от него ничего не ускользало.
- Брат Иосиф старше меня, а я деревенщина, о чем мне говорить?
- Сколько ты молчишь теперь, столько будешь говорить посреди Церкви. И придет день, когда ты это увидишь.
Старец говорил пророчески. Но откуда мне было знать, что он имел в виду? Я был совершенной дубиной в этих вещах. Я верил, что он говорит нечто важное, но понятия не имел, что именно. Я думал, он имеет в виду, что я в какой-то церкви буду говорить. Но что же я мог там сказать? Теперь. После того как пророчество Старца исполнилось, я понимаю его слова. Старец подразумевал Церковь Христову. Ведь я нахожусь теперь за пределами Святой Горы, тут и там, в миру, в городах, в других странах, и мне приходится проповедовать и беседовать с людьми. (прим.: Эти слова сказаны до того, как Старец Ефрем основал монастырь в Аризоне и поселился там. В то время он действительно много путешествовал с православной проповедью по Америке).
Однако тогда я непрестанно думал лишь о смерти и поэтому ответил Старцу:
- Старче, из этой каливы я уйду только на Небо.


Молчание у нас было абсолютное. И это молчание создавало тишину и спокойствие, а от этого непроизвольно возникал в человеке плач. Ты видел, как приходит Божественное вдохновение, помыслы, разжженные Божественным действием, от чего в душе монаха возникает некая теплота, некое горение сердца. Так говорит и Авва Исаак Сирин: «Когда в сердце монаха предстоит родиться духовному младенцу, душа накануне этого чувствует взыграние младенца и так обнаруживает приближение родов», то есть возрождение души во Христе.
И эти состояния возникали попеременно – то одно. То другое. Как говорит об этом Авва Макарий Египетский, душа монаха переживает разные духовные состояния одно за другим. Иногда он чувствует себя воином Христовым, прекрасно вооруженным, ужасным для врага и вызывающим бесов на войну. Иногда – невестой Христовой, украшенной для Жениха своего Иисуса. Иногда – чадом Божиим, ощущающим в себе Отца Светов, чувствующим такую близость, какая бывает у дитяти к родителю, и сыновнее дерзновение к своему Небесному Отцу.
И часто. От преизбытка благодати ночью, одно из этих состояний продолжалось и днем. Тогда день протекал в некоем нерушимом мире, и этот мир вновь приводил к созерцанию Бога.
Мы не только не давали нашему языку празднословить, но мы даже не позволяли себе подумать о чем-либо, кроме Бога. И молчание, молитва, созерцание создавали некую печаль, но печаль благую. Была ли это память о смерти, или память о суде Божием, или память о своих грехах – о чем бы ни был мой помысл, слезы текли ручьем. Ни проходило ни дня, ни часа, когда глаза не были бы двумя источниками слез. Слезы не прекращались ни днем ни ночью. Даже подушка орошалась нашими слезами, прежде чем нас одолевал сон. Хотя часто слезы текли без какой-либо определенной причины, нельзя было сказать, что я не знал, почему плачу, - я плакал от умиления души. И благодаря тому, что ум в таком состоянии становился более легким и чистым, естественным образом приходила святая память о Боге. И все, что ей предшествовало, в результате, возрастало.
Все это было плодом молитв Старца. Плодом его собственных слез, которые он проливал за нас. Он сам об этом нам говорил. Однажды я спросил его:
- Старче, почему вы столько поститесь, будучи уже весьма изнуренным?
И он мен ответил:
- Потому, дитя мое, что хочу подвизаться, дабы благой наш Бог дал вам Свою благодать.
Следовательно, дерзновение Старца посылало нам это благословение Божие. Никогда у меня даже в мыслях не промелькнуло, что происходившее снами было результатом наших собственных усилий. Это и есть мое самое главное убеждение.


Когда после исполнения поручений я возвращался в нашу общину и издалека видел пещеру Старца, я говорил себе: «Есть ли у других иноков такой Старец?» Старцы ведь были редкостью. А сейчас они вообще исчезли, нет больше таких.
Отец Ефрем Катунакский мне говорил:
- Как хорошо ты сделал, что пришел к этому человеку!
- Это не я сделал хорошо, - ответил я ему. – Это другой человек – моя мать. Она все сделала. Что мог сделать я? Я ведь тогда был еще ребенком, не совершившим ничего хорошего в своей жизни. Все – от ее молитв, от ее плача, от ее поклонов, от ее строгих постов и целонощных бдений».

[Лесник]

Глава «Под покровом старца Даниила» из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
( http://www.youtube.com/watch?v=eaTyeKSZFR4 )
«Моя жизнь со старцем Иосифом» (Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, 2012):


«В поисках наставника Франциск (мирское имя Старца Иосифа Исихаста) направился опять в Катунаки, в общину Старца Даниила. Старец обладал глубоким умом, у него было высшее богословское образование, он имел священный сан. Франциск решил остаться в этой общине. Когда ему на службе давали читать Псалтирь, он читал превосходно, без ошибок и без запинок. Он обладал прекрасным даром чтеца. Исполнял он это послушание и на престольных праздниках в других каливах. Читая, Франциск плакал непрестанно.
Старец Даниил в своей маленькой общине придерживался золотой середины: не очень строгая, но и не расслабленная жизнь. Он предпочитал такой путь, который и доступен, и безопасен. Но подвижническая ревность Франциска требовала большего. В общине все послушники Старца Даниила за трапезой ели, а Франциск лишь смотрел в тарелку. Ему говорили:
- Ешь, Франциск, ешь.
- Буди благословенно.
Отвечал «буди благословенно», но не ел и не противоречил.
Отцы спали, а он бодрствовал и читал Иисусову молитву. Имея подвижнический и духовный настрой, он много трудился. С него, новоначального, уже можно было брать пример. Но успокоения он там не находил, потому что ждал безмолвия.
Старец Даниил это понял и сказал Франциску:
- Дитя мое, жизнь здесь не такая, какой ищешь ты. Ты очень аскетичен. Ты не подходишь для нашей общины. Возвращайся в свою пещеру, а я найду тебе брата, чтобы вас было двое, потому что жить одному не годится: есть большая опасность впасть в прелесть.
- Буди благословенно, Старче, - ответил Франциск.


По совету Старца Даниила Франциск поселился в уединенной и безмолвной местности Вигла, неподалеку от пещеры Святого Афанасия. При этом он продолжал ходить за советами к Старцу Даниилу.
Франциск сурово подвизался, постился, ночи проводил в бдении. Ночью он стоял или ходил, понуждая свое естество, насколько возможно, противостоять сну. Ему удалось провести восемь дней стоя, без пищи и без сна. Франциск прожил там шесть месяцев, ежедневно приходя в пещеру Святого Афанасия. Ради любви к Пресвятой Богородице он следил, чтобы лампада перед Ее иконой в пещере всегда горела. Он старался постичь, что такое умная молитва, читая святоотеческие писания и пользуясь редкими советами разных духовных отцов. Франциск желал умной молитвы так сильно, что никогда не прекращал молиться Богу об ее обретении.
У Франциска был обычай каждый вечер сидеть два-три часа в пустыне и безутешно плакать, так что земля под ним становилась мокрой от слез. И устами он читал Иисусову молитву. Он тогда еще не знал, как читать ее умом, и просил Пресвятую Богородицу и Господа, чтобы Они дали ему благодать читать молитву умно, как он узнал об этом из «Добротолюбия».


Чтобы иметь свободу подвизаться, сколько он желал, и продолжать поиск духовного наставника, Франциск не пошел в послушание ни к одному из живших в тех местах старцев. Он попросил у одного из них позволения пожить вместе с ним, с условием, что тот оставит ему свободу, прежде чем он найдет постоянного Старца. Они пришли к соглашению, и Франциск дал ему небольшую сумму денег в уплату за проживание.
Но старчик не сдержал своего слова. Вскоре он лишил Франциска какой бы то ни было свободы и стал вести себя так, словно был его Старцем. Он возлагал на него епитимии, ограничения и вел себя по отношению к молодому подвижнику грубо и жестоко. Несмотря на это, Франциск с терпением продолжал подвиг.
Как-то раз Франциск пригласил одного духовника, чтобы тот совершил водоосвящение в комнате, где тот жил. После этого юный подвижник взял поднос, чтобы угостить иеромонаха чаем. Старчик, увидев это, ударил снизу по подносу: все попадало на землю, чай разлился, сахар рассыпался. Юноша склонил голову, положил поклон и смиренно сказал: «Прости, отче!» Так он вышел из искушения победителем.
Но событие это все же сильно обескуражило Франциска. Приглашенный духовник постарался успокоить юношу, ведь тот был еще мирянином. Он сказал ему, что смог, но Франциск убежал и скрылся в одном из ущелий, подобном пещере. Там он проливал слезы с утра до вечера, пока не изнемог от продолжительного плача. Франциск плакал о том, что не может найти ни одного человека на Святой Горе, который заниался бы умной молитвой и мог бы стать его учителем. Этот помысл досаждал ему сильнее всего. Он думал: «Даже в пустыне я сталкиваюсь со страстностью». Искуситель, пользуясь этим случаем и неудачами Франциска в поисках желаемого наставника, начал внушать ему помысл: «Такого, как ты ищешь, ты не найдешь. Возвращайся назад. Приехав сюда, ты напрасно потрудился». И много еще чего подобного внушал Франциску изобретатель зла.
Но юный подвижник противостоял бесовскому нападению и говорил: «Вернуться назад? Опять мирская жизнь? Нет! Или умру, или разбогатею духовно: не хочу быть фальшивым монахом».
Наконец вечером, когда уже заходило солнце, Франциск, голодный, измученный слезами, успокоился. Он смотрел на церковь Преображения Господня на вершине Афона молил Господа от всей своей истерзанной души: «Господи, как Ты преобразился пред Своими учениками, преобразись и в моей душе! Угаси страсти, умири мое сердце. Дай молитву молящемуся и удержи мой неудержимый ум». И когда он с болью это поизносил, оттуда, от храма, пришло некое легкое дуновение, исполненное благоухания, и наполнило его душу радостью, светом, Божественной любовью. И начала у него из сердца изливаться непрестанная молитва с такой сладостью и блаженством, что он думал: «Вот он, рай! Другого рая мне не нужно». Франциск видел себя как двух разных людей: снаружи – одного, а внутри – другого, который говорил молитву с математической точностью, как часы. И удивительно было то, что он продолжал ее говорить без всякого собственного старания.
Как только Франциск это осознал, он удивился и сказал: «Что со мной сейчас случилось? Как во мне говорится молитва? Я так долго прилагал столько стараний и не мог достичь этого».
До сих пор он искал молитву как слепой. Читал и слышал о свете умной молитвы. Верил, что он есть, поэтому у него и огромная жажда этого света. И теперь, увидев, что молитва не прекращается и он чувствует блаженство и наслаждение, Франциск сказал: «Так вот что такое умная молитва, о которой я читал в аскетических книгах! Вот какой у нее вкус! Вот каков этот свет!»
Он встал, полный благодати и беспредельной радости, и вошел в пещеру, ибо уже наступила ночь. Прижав подбородок к груди, он начал умно говорить Иисусову молитву, на вдохе и на выдохе, и вкушать сладость, проистекавшую от дарованной молитвы. И всего несколько раз произнеся эту молитву, он внезапно был восхищен в созерцание. Хотя телесно он находился в пещере, за закрытой дверью, он очутился вне ее, на Небе, в некоем чудесном месте, с беспредельным миром и тишиной в душе. Было совершенное успокоение. За пределами всякого желания. Без тела. Только об одном он думал: «Боже мой, пусть я уже не вернусь в мир, в эту израненную жизнь, но пусть я останусь здесь». После того как Господь успокоил его, насколько изволил, Франциск снова пришел в себя и увидел, что он в пещере. С тех пор Иисусова молитва, столь чудесным образом дарованная от Бога, не прекращала умно твориться в нем до последнего вдоха. (прим.: См.письмо 37.Франциск удостоился этой великой милости Божией около 1921 года, в возрасте всего 24 лет).


Когда кто-нибудь из христиан, мирских или монахов, удостаивается дара умной молитвы – это настоящее чудо, это благословение Божие. Однако от человека требуется, чтобы он сделал то, что должен сделать. Все человеческие усилия должны быть к этому приложены. Должны умолкнуть внутренние и внешние уста человека – рассудительно, осознанно, не бессознательно и бессмысленно, а с пониманием того. Что молчание – это путь к умной молитве и помощь для ее обретения. Когда монах молчит и внутренне понуждает себя к единению с Богом посредством умной молитвы, он поначалу встречает немалые трудности. Если христианин, а особенно монах, положил этому начало, поставил себе именно такую цель – обрести умную молитву, которая есть средоточие, предназначение, основание и вершина монашества, то стоит только диаволу почуять это, как он приложит все силы, употребит все возможное и невозможное, чтобы заградить человеку путь, создать препятствия, лишь бы христианин не приблизился к этой цели, лишь бы ничего не вкусил от благ молитвы. Ибо если человек хоть что-то вкусит от умной молитвы, кто тогда его сможет удержать? Кто ему сможет воспрепятствовать7 Ведь тогда человек думает: если так прекрасно пребывать с молитвой уже в самом начале, если у нее такой чудесный вкус, если в ней столько света, столько силы веры, если она так соединяет с Богом, то что будет, если еще больше углубиться в нее? Что будет, если мен откроется это таинство умной молитвы? Стоит или не стоит трудиться ради этого? Вот почему диавол думает: положу-ка я человеку препятствия сразу, чтобы он случайно чего-нибудь не познал. Поэтому-то мы и сталкиваемся с трудностями в умной молитве. Приходит вселукавый и приводит нам на ум тысячи помыслов, лишь бы только воспрепятствовать в достижении той святой цели, которую Бог положил перед человеком, монахом, христианином.
Проходит время, утекает драгоценное время, бегут года, ум приобретает привычку рассеиваться на то и на се, а язык – болтать то об одном, то о другом, то о третьем деле. И так время исчезает как сон, как тень, улетает как птица. Летит птица и не оставляет после себя следа – так и время покидает нас непрестанно. А диавол лишает нас цели, ради которой мы приняли монашество, а если сказать истину – ради которой к монашеству нас привел Бог по Своей беспредельной любви и великой милости. Надо осознать, что мы как монахи должны продвинуться в молитве. Должны что-то познать из умной молитвы. Увидеть немного красоты, вкусить немного благоухания умной молитвы. Увидеть, как разговаривает душа с Богом, чтО она Ему говорит, чтО Бог ей отвечает, каково Лице Божие, каковы черты Божественного Лика, как Бог показывает Себя человеку. Какова связь Боа с душой. Умная молитва укрепляет веру в Бога. Когда умно молящийся ощущает величие веры, пусть приходят миллионы философов, чтобы говорить ему против веры. Они не поколеблют его ни в каком случае. Простой монах с большой. Ощущаемой им верой разобьет все их доводы. Ибо философы будут говорить исходя из своих заблуждений и мудрований, тогда как монах будет исходить из того, что он вкусил, из того, как он ощущает истину бытия Божия.
Обретение человеком молитвы – это чудо. Но чтобы это чудо произошло, человек долженупорно его добиваться, понуждать себя приближаться к нему. Чтобы Бог увидел: этот смиренный человек, хотя он и нищий, и ничтожный, приложил все силы, какие имел. Так было и с Франциском: сначала он весь сделался одной сплошной сердечной болью, всего себя отдал подвигу самоотречения и аскезы. Всю свою жизнь, все здоровье и молодость он израсходовал на подвиг в надежде стать обладателем этой молитвы и благодати. И на этом основании произошло чудо, которое было чисто Божественным вмешательством. Умную молитву ему передал не какой-нибудь человек, она пришла к нему прямо с Неба. То же происходило и с преподобным Масимом Кавсокаливом, и с другими великими подвижниками.


После всего этого Франциск отправился к Старцу Даниилу и, рассказав ему о происшедшем, поделился своим помыслом:
- Я обрел молитву. Теперь, после того, как я ее ощутил, мне уже не нужен никто. Пойду поселюсь на какой-нибудь скале.
- Будь внимателен, - сказал Старец Даниил. – ты можешь впасть в прелесть, или в нерадение, или диавол причинит тебе какое-нибудь зло, какой-нибудь вред, так что ты сойдешь с ума.
- Что же он мне сделает, если у меня есть молитва? Я ничего не боюсь. То. Что искал, я нашел.
- Хорошо, но тебе нужно найти собрата, чтобы ты был не один.
После этого Франциск удалился из Виглы и, найдя под одной скалой пещеру, поселился там для большего упражнения в умной молитве. Он совершенно избегал людей, чтобы ум его не отвлекался от молитвы.
Но ненавистник добра, диавол, не спал и однажды в полдень явился перед ним в образе льва. Когда Франциск увидел его, у него от страха душа чуть не вышла из тела. Он осенил себя крестом – и лев исчез.
Два месяца Франциск прожил под той скалой. Пещера была такая тесная, что он не мог в ней встать в полный рост. У него не было даже места, где сложить сухари. Он хранил хлеб на выступе скалы, осеняя его крестом перед тем, как туда положить. В пещере водились мыши, но он не тревожил их, а напротив, даже гладил, говоря: «Не ешьте этот хлеб, он мой». Однако мыши не слушали его и грызли немногие имевшиеся у него сухари. Он их прогонял, а они снова брались за свое. Но все эти два месяца Франциск проявлял терпение.
Живя там, он делал из веток кустарников метелочки. Франциск приносил их в Лавру, и там ему за них наполняли сумку сухарями. Ибо в общежительных монастырях отцы собирают остатки хлеба на трапезе, сушат их в печке, чтобы они не плесневели, и отдают отшельникам как благословение. В то время у врат обителей стояли большие бочки, куда складывали эти сухари, а отшельники приходили и брали их оттуда. Так и Франциск, когда у него сухари кончались, снова шел в Лавру.»

[Лесник]

Отрывок из главы «Любовь Старца» из книги старца Ефрема (Мораитиса) Филофейского
«Моя жизнь со Старцем Иосифом» (Ахтырский Свято Троицкий монастырь2012):

«У Старца (Иосифа Исихаста) была двоюродная сестра Катерина, жившая в миру. Она передразнивала священников, чтецов и певцов, как они читают, как поют, как ходят, и сама над этим смеялась. Вскоре после прихода к нам отца Харалампия Старец узнал, что Катерина, совсем еще молодая девушка, умерла. Когда настал ее последний час, Бог показал, что ее поведение было неправильным. Умирая, она издавала вопли и кривлялась. Старец, как только об этом узнал, заплакал. Отец Харалампий был изумлен такой чувствительностью Старца. Однако Старец понял его помысл и сказал: «Я, дитя мое, плачу не о том, что она умерла, а о том, что она в аду».

С того дня Старец начал непрестанный пост и молитву о своей сестре, но еще очень долго видел, что она во тьме. Однажды, молясь о ней, он задремал и увидел в видении, как его сестра восходит с радостью из ада на Небо, держа в руке некий ключ и крича от радости как сумасшедшая:
- Сегодня у меня великий день, я иду теперь в светлое жилище и прекрасный дворец!
Старец спросил ее:
- Катерина,что с тобой?
- Сегодня у меня великий день!
По молитвам Старца Катерина освободилась от своих оков.. Воистину, много может усиленная молитва праведного (Иак.5, 16).
Поэтому Старец мне как-то сказал:
- Знаешь, дитя мое, что говорят люди в аду?
- Что они говорят, Старче?
- Вот что: «Ах, неужели в нашем роду не найдется хотя бы одного священника, чтобы поминал он нас, мучающихся здесь в аду? Чтобы прислал нам какую-нибудь посылочку?»

Старец вспоминал и отца Георгия, праведного священника из своего села, который его крестил и о котором Старец молился по четкам. Это был святой человек, хранивший девство, творивший много милостыни и изгонявший бесов. Каждый день он служил литургию и поминал тысячи имен, а затем обходил могилы и целый день служил поминальные службы по усопшим. Он решил вытащить всех грешников из ада.
Старец увидел как-то отца Георгия во сне, и тот ему сказал:
-Я, когда был жив, думал, что только литургии выводят души из ада. А теперь, когда я умер, я увидел на деле, что и молитвы, которые вы совершаете, избавляют души от вечных мук.

Поэтому Старец нам говорил, что милость Божия велика, ибо не только Божественной литургией,но и молитвой ты можешь вытащить душу из ада. И он наставлял нас, чтобы мы тянули четки об умерших: «Обо всех ваших усопших тяните четки, чтобы спаслись и эти люди».