Все значительное в русской культуре поначалу объявлялось "русофобией".
"Беспощадность", неотделимая от любви к родине".
Эти слова Белинского о Гоголе, "ультра-патриоте" России, (как назвал его один из его друзей)
могут быть эпиграфом к извечной полемике.
Что лучше: горькое лекарство, от которого воротит, или патока лести и прославления, в которой так легко размножаются микробы?
В отличие от организма человека, который может быть практически здоров, а если нет, - силы природы и так сделают свое дело, -
общество всегда "больно", то есть нуждается в постоянном изменении и улучшении;
и то общество, та страна, тот народ, который быстрее и эффективнее всего вскрывает собственные недостатки и устраняет все, мешающее его развитию, - открывает себе путь к процветанию. А такая перспективная супер-общность как Россия, - и к возможному мировому лидерству.
Наша православная традиция исповедальности, безоглядного покаяния и отрицания гордыни во всех ее видах делает эту "беспощадность" понятной, близкой и целительной.
Давайте вместе взглянем на выдержки из конца поэмы Гоголя "Мертвые души" и некоторые комментарии из академического собрания его сочинений.
--------------------------------------------
" Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам ...; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится,..скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, ... и подымут вдруг крики: "Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это всё, что ни описано здесь, это всё наше, -- хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Разве весело слышать дурное мнение о себе? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?""
---------------------------------------------
Да, мои добрые читатели, вам бы не хотелось видеть обнаруженную человеческую бедность. "Зачем", говорите вы, "к чему это? Разве мы не знаем сами, что есть много презренного и глупого в жизни? И без того случается нам часто видеть то, что вовсе неутешительно. Лучше же представляйте нам прекрасное, увлекательное. Пусть лучше позабудемся мы!" -- "Зачем ты, брат, говоришь мне, что дела .. идут скверно?". "Я, брат, это знаю без тебя, да у тебя речей разве нет других, что ли? Ты дай мне позабыть это, не знать этого, я тогда счастлив". И вот (все средства ) идут на приведение себя в забвенье. Спит ум, может быть обретший бы внезапный родник великих средств; а там… и пошел забываться по-миру, с душою, .. готовою на низости, которых бы сам ужаснулся прежде.
Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: "Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это всё, что ни описано здесь, это всё наше, -- хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Разве весело слышать дурное мнение о себе? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?" На такие мудрые замечания, особенно насчет мнения иностранцев, признаюсь, ничего нельзя прибрать в ответ. ….
для того, чтобы отвечать скромно за обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих не о том, чтобы не делать дурного, а о том, чтобы только не говорили, что они делают дурное. Но нет, не патриотизм и не первое чувство суть причины обвинений, другое скрывается под ними. К чему таить слово? Кто же, как не автор, должен сказать святую правду? Вы боитесь глубоко-устремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недумающими глазами. Вы посмеетесь даже от души…, может быть, даже похвалите автора, скажете: "Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть веселого нрава человек!". И после таких слов с удвоившеюся гордостию обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем…"
Комментарии
"Этого ни во Франции, ни в Англии и нигде нельзя позволить. Да после этого ни один иностранец к нам не приедет". Кончилось тем, что рукопись объявили запрещенною, хотя комитет "прочел три или четыре места".
Везде, где читал Гоголь, "все слушатели приходили в совершенный восторг, но были люди, которые возненавидели Гоголя с самого появления "Ревизора". "Мертвые души" только усилили эту ненависть". {С. Т. Аксаков, "История моего знакомства с Гоголем", стр. 38 }
Художественный метод поэмы Гоголя был неотделим от ее общественно-обличительного замысла; тем самым полемика вокруг "Мертвых душ" приобретала характер идеологической борьбы, наглядно вскрывшей в русском обществе различные, враждебные друг другу направления. Борьба вокруг "Мертвых душ" была еще интенсивнее, чем вокруг "Ревизора", -- прежде всего потому, что с ростом общественных противоречий обострился идейный антагонизм в обществе и в литературе. "Беспрерывные толки и споры" вокруг "Мертвых душ" -- это, по словам Белинского, "вопрос столько же литературный, сколько и общественный".
Гоголь предвидел нападения реакционеров, лжепатриотов, обывательского "лицемерно-бесчувственного современного суда", и он не ошибся.
Устные суждения современников о "Мертвых душах" пытались систематизировать С. Т. Аксаков и А. И. Герцен. Аксаков разделил читателей Гоголя на три части: 1) "образованная молодежь и все люди, способные понять высокое достоинство Гоголя" -- они приняли книгу с восторгом; 2) люди "озадаченные", смущенные "карикатурой" и "неправдоподобием"; 3) явные враги: "Третья часть читателей обозлилась на Гоголя: она узнала себя в разных лицах поэмы и с остервенением вступилась за оскорбление целой России". {"История моего знакомства с Гоголем", стр. 66-67.} Четкую дифференциацию общественных направлений дал Герцен в дневнике :: "Славянофилы и антиславянисты разделились на партии.
Еще до появления "Мертвых душ" в печати, когда главы их были известны только из чтений Гоголя, граф Ф. И. Толстой ("Американец") говорил в обществе, что Гоголь "враг России, и что его следует в кандалах отправить в Сибирь". Вспоминая об этом, Аксаков прибавлял: "В Петербурге было гораздо более таких особ, которые разделяли мнение гр. Толстого".
Другой критик, сочувственно оценивая общественное содержание поэмы, не одобрял ее "грязных шуточек".
Из сравнительно близких Гоголю людей на этой позиции стоял Ф. В. Чижов: "Я восхищался талантом, но как русский был оскорблен до глубины сердца".
Белинский первый оценил и обличительное содержание поэмы ("беспощадность"), неотделимое от любви к родине.
Новым письмом к Шевыреву от 2 февраля 1844 г. Гоголь приостановил печатание.
