Красивый собственник изгоняет жирного арендатора-нестяжателя
Воскресенье, ув. друзья. У нас рубрика «Собеседники Вечности», и в студии ув. Собеседник Вечности Дмитрий с вопросом о времени.
«Добрый день, ув. Виктор!
Сегодня хотел бы поговорить об одной логической загадке.
Допустим, нам дали нечто. Нечто имеет для нас определенную ценность. Однако условия таковы, что нечто дали нам лишь на время.
Как влияет временная природа подарка на наши с ним отношения? Должны ли мы теперь его ценить больше или меньше?
Поведение людей в таких ситуациях представляется неоднозначным.
С одной стороны, люди не ценят взятые в аренду вещи и никогда не относятся к отелю, как к своему дому. Легкое отношение ко всему, что временно, выглядит разумным.
С другой стороны, если у человека есть двухнедельный отпуск в году — он обязательно постарается выжать из него максимум. Попытка использовать шанс на все сто тоже вполне обоснованна.
Так что же здесь разумно?
Предельно высоко ценить каждую секунду временного обладания, или наоборот, отнестись ко временному обладанию с безразличием — ведь срок все равно истечёт?»
196 лет назад ув. А. С. Пушкин задал одному подарку грустный вопрос о том, какой вообще в нём смысл, если он только на время. Как легко понять, речь шла о жизни.
Любопытный факт: «Дар напрасный, дар случайный» произвёл в тогдашней блогосфере России столь заметный эффект, что в полемику с поэтом вступил лично митрополит Московский, впоследствии святой. И вообще затронутая тема оказалась достаточно дразнящей, чтобы по ней много кому захотелось высказаться.
Я сразу зашёл с козырей главным потому, что по сравнению с временностью земной жизни все остальные временности, включая подарочные, являются уже «временностями второго порядка», то есть вложены в неё как матрёшки.
Если говорить о логических нестыковках в способах, которыми мы чем-то обладаем — то стоит учесть в первую очередь неочевидный, но несомненный факт: в самом обладании слишком мало материального.
Если мы попробуем вообще дать исчерпывающее определение «обладанию» — то с удивлением обнаружим, что фиг у нас получится выразить его в терминах хардкорного материализма (желающие ув. друзья могут попробовать. Удивительным образом всякая попытка определить обладание чисто практически, без прибегания к культурным абстракциям, упрётся либо в использование обладаемого объекта в течение известного времени, либо в его уничтожение/трансформацию).
Нематериальную природу обладания давно выяснили единственные психологи-практики, которым есть основания доверять полностью в силу очевидности результатов их усилий — я имею в виду маркетологов. Дорогущие часы, как известно, рекламируются этими мудрецами под лозунгом «Вы на самом деле не владеете ими. Вы просто храните их для своих потомков». Оценим глубину высказывания: механизм (кстати, призванный отмерять время) предстаёт человеку не источником суетного наслаждения, подобно шоколаду или автомобилю. Он превращается в лекарство от времени, в средство выхода за пределы жизненного срока.
Предметы, которыми мы обладаем, сами по себе зачастую неодушевлены и понятия не имеют о том, что мы ими обладаем. Они даже понятия не имеют о том, что они предметы и что существуют — и вообще ни о чём не имеют никакого понятия. Это мы, строго говоря, мастерим из наших автомобилей, компьютеров и телефонов нечто вроде големов, вдыхая в них часть собственной души и оживляя их с помощью нашей великой магии антропоморфизма.
Соответственно и настоящее обладание субъективно и существует лишь в человеческой душе — как и настоящая принадлежность (к примеру, любящие супруги субъективно обладают друг другом и друг другу принадлежат).
…Однако величайшей ошибкой было бы считать обладание — иллюзией, произвольным мемом, возникшим где-то там в древности на заре культуры и в принципе уничтожимым. Ув. коммунисты XIX–XX столетий с их идеей отмены собственности и ув. рептилоиды XX–XXI столетий с их «вы не будете ничем владеть и будете счастливы» настаивали и настаивают на том, что обладания, собственно, никакого и не существует — а есть только использование.
Но туристы, загаживающие свои гостиничные номера, или былинные украинцы с релокантами, на прощание перед выселением превращающие квартиры европейцев и грузин в ад и израиль — парадоксальным образом наглядно доказывают именно глубокую реальность этого нематериального явления.
Отчего они относятся к своему «временному имуществу» в лучшем случае небрежно, а в худшем — явно стремятся его уничтожить?
Очевидно, что это и есть их способ «использования на полную катушку» и «выжимания максимума». В человеческой душе существует абсолютно базовое представление о том, что обладание чем бы то ни было есть власть над этим чем бы то ни было (собственно, «обладание» и «власть» однокоренные слова). А власть может быть реализована, как мы знаем, в очень небольшом списке проявлений:
— Мы заставляем то и тех, кем владеем, исполнять наши желания;
— Мы причиняем тому и тем, кем владеем, неприятности и наносим ущерб.
Что крикнул Карандышев перед тем, как уничтожить женщину-вещь Ларису? «Так не доставайся ж ты никому». Что сообщил не желающий жить и остро переживающий временность всего атаман Лагутин в х/ф «Достояние республики», обосновывая своё странное желание уничтожить статуи? «Нет высшего наслаждения для интеллигентного человека, чем уничтожить мировой шедевр».
Оба данных персонажа реализовывали своё обладание как умели и как им позволяли обстоятельства: они не могли добиться, чтобы живая женщина и семь мраморных выполняли их желания — что ж, они по крайней мере могли их раскурочить.
Нетрудно увидеть, что использование нами обладаемого — одушевляет и оживляет его (в нашем восприятии), а уничтожение — убивает (буквально или символически).
Вот, собственно, и ответ на кажущееся противоречие между «используем отпуск по полной» и «оставляем за собой бардак и, оглядываясь, видим лишь руины». Оба действия суть проявления нами власти над объектами. Просто первое — выглядит благом и, быть может, даже им является, а второе — выглядит и нередко является злом.
Вернёмся теперь к временности. Она, как легко понять, также субъективная и потому глубоко личная категория. Автор этих взволнованных строк прибыл в нашу ув. страну на четвёртом десятке без какого-либо имущества и как иностранец, но за минувшие годы успел приобрести её себе (во множестве смыслов).
Признаться, я чувствую себя обладателем ув. России — и поэтому, быть может, не топчу клумбы, не ломаю сантехнику и не рву обивку кресел в вагонах Московского Центрального Кольца. Я, разумеется, осведомлён о том, что однажды умру и перестану быть счастливым владельцем нашей страны, но останутся те, кому мне как дорогие часы хотелось бы передать её в наилучшем виде.
Но данное ощущение, как мы все знаем, не универсально. Существует множество наших сограждан, в том числе урождённых, не чувствующих себя обладателями России, а чувствующих себя её арендаторами, которым права собственности, по их мнению, не выдали или у которых права собственности отняли т. н. сволочи.
Парадоксальным образом довольно многие из этих субъективных арендаторов именуют себя «патриотами», но такое самоименование не должно нас обманывать. Как следует из написанного выше, люди проявляют свою власть, либо одушевляя то, над чем властвуют, либо уничтожая его. Так вот: какие к чортовой матери патриоты люди, требующие, чтобы миллионы их сограждан погибли во исполнение их хотелок?
Кто они на самом деле, в собственных глазах — ясно как день: они выселяемые временные пользователи, отвергнутые и уценённые карандышевы, чувствующие себя обречёнными атаманы лагутины. Их людоедские фантазии неслучайно все крутятся около сцен гибели и разрушений: их не возбуждают стройки, не радует красота, не интересуют спасения — им подавай Кхорн-порн, так сказать. Они служители Кали.
И у меня есть дерзкая версия о том, откуда они такие.
В далёком 1986-м, когда я был ещё совсем крошкой, небольшой общесоюзной сенсацией стал документальный фильм «Легко ли быть молодым», снятый в моём родном городе. Фильм, сколько я помню, начинался с суда над группой советского юношества, при возвращении с рок-концерта разнесшей несколько вагонов электрички. Вагонов, замечу, катавшихся по их же, этих оболтусов, малой родине. Вагонов, собранных на их малой родине их земляками и даже, возможно, родственниками (на «вагонке» работали десятки тысяч рижан). Вагонов, в которых они же и ездили.
Но ни один из этих совершеннолетних в принципе ребят не воспринимал себя обладателем уничтожаемого (объяснялки про «выплеск энергии» неинтересны, потому что ничего не объясняют). Они проявляли свою власть над чужой материей тем единственным способом, который был им очевиден — уничтожением.
Так вот: наши отечественные патриотические кхорниты, требующие больше черепов богу черепов — это, как представляется, наследники советского мироощущения, то есть мироощущения людей, «ничем не владевших и по этому поводу счастливых».
Все люди стремятся владеть. Все. Но те, у кого нет возможности (по их ли собственной вине, по внешним ли причинам) владеть, оживляя — осуществляют власть, разрушая. В обоих случаях они стремятся к интенсивному переживанию чувства обладания, просто первое — долгое, а второе — одноразовое.
Я не видел более жалкого зрелища, чем те места общественного пользования в г. Лондоне, в которых не висели камеры слежения. Пользующееся ими общество стремилось уничтожить и в буквальном смысле изгадить всё, что только могло уничтожить и изгадить безнаказанно — и никакой фантазийной «сознательности» жители данного социального государства не проявляли.
К сказанному остаётся добавить, что наше восприятие «временного» и «условно вечного» зависит от нашего же субъективного горизонта планирования — или чувства времени вообще. Я знал множество ув. коллег, которые так и не стали ничем в профессии просто потому, что их время в принципе не умело быть длинным. Оно умело быть только про сегодня, в лучшем случае про завтра, а сама мысль о том, что до отпуска ещё пять месяцев, превращала для них эти 150 дней в субъективное никогда.
Поэтому многие и к самим себе относятся столь по-свински. Кто имеет т. н. «внешний локус контроля», тот не имеет субъективной власти над собой. Кто не имеет субъективной власти над собой — тот субъективно не является счастливым обладателем себя. И потому начинает юзать свой организм как временно выданный инструмент для получения приятностей, который сам по себе не заслуживает никакого бережного отношения: зачем жить, спрашивают они искренне, если не бухать, не есть острые крылышки с сырными палочками, не услаждать мозг лимбическими раздражителями?
Ну и что, что лицо перестало вмещаться в зеркало, а тело в кресло. Ну и что, что на меня со страстью глядят только виртуальные фурри. Мы ведь всего лишь гости в этом мире, надо использовать время на всю катушку.
…Так что же здесь разумно, спрашивает ув. Дмитрий.
Наиболее разумно, конечно — обладать тем, что вечно и не умрёт, стать вечностью самому.
Но никого, разумеется, невозможно убедить в том, что это осуществимо, если он сам того не пожелает — ибо любой опыт вечности и победы над временем глубоко субъективен.
Если же говорить не о вечности, а просто о долговременности — то нетрудно понять:
— В чем более долгом мире мы субъективно живём и чем большей субъективной властью над собою самими обладаем — тем меньше нам хочется разрушать и тем больше хочется оживлять, беречь и приумножать.
Поэтому нам выбирать, аккуратно ли вести себя даже в отеле — или разрушать как чужую хату себя самих.(с)